Сергей Хайтун
Дональда Трампа поддерживают те избиратели, которые воодушевлены идеей величия Америки. Фото Reuters
Как известно, задним числом можно объяснить все что угодно. Вот и я предложу здесь задним числом объяснение феномену Трампа.
Прежде считалось очевидным, что земная жизнь устроена так, что счастье одних достигается только за счет других, что сильному «положено» угнетать слабого и что каждый – будь то индивид или страна – преследует только и исключительно свои интересы. «Искони уже так повелось на свете, – писал Фукидид в V веке до н.э., – что более слабый должен подчиняться сильнейшему». Так что, когда Владимир Познер, выступая в октябре этого года перед студентами и профессурой Кембриджского университета, произнес поразившие многих слова: «Забудьте о том, что гуманно, забудьте о том, что добро, а что зло. Помните только одно: в чем тут ваш интерес», то призывал он именно к этим, идущим из дремучей древности правилам поведения, когда слова «чужой» и «враг» были синонимами.
Развитие западной экономики во второй половине XX века показало, однако, что возможны и, более того, при определенных условиях экономически выгодны совершенно другие правила поведения.
Кейнсианская экономика
Речь идет о кейнсианской экономике, переход к которой был вчерне осуществлен в развитых странах к концу 60-х годов прошлого века. Оказалось, что интересы работника и работодателя противоположны только на уровне отдельного предприятия, или на микроэкономическом уровне. Если же брать макроэкономический уровень, то есть всю совокупность предприятий данной страны, то следует учитывать, что работники выступают еще и покупателями, причем, поскольку они составляют основную часть населения, именно их покупательная способность имеет для этой страны решающее значение. Это и есть основная идея Джона Мейнарда Кейнса: высокая заработная плата работников (в процентах от стоимости продукции) – локомотив экономики. Создающая высокий потребительский спрос, она выгодна не только работникам, но и работодателям, так как позволяет расширять производство с увеличением прибыли. Если для индустриальной экономики нормальная зарплата работников держится на уровне 10–15% от стоимости продукции, то в развитых странах ныне – 50–70%.
Чтобы побудить работодателей поднять зарплату работников, используются средства бюджетно-налогового регулирования рынка:
– прогрессивный налог на прибыль и наследство (иногда до 90%);
– социальная политика государства;
– «социальное партнерство» профсоюзов, объединений предпринимателей и государства;
– отмена налоговых льгот в отношении расходов обеспеченных граждан;
– стимулирование частных инвестиций налоговыми льготами;
– инвестиции государства в экономику;
– налоговые льготы на общественно необходимые и благотворительные расходы и др.
Результаты перехода к кейнсианской экономике всем известны: численность среднего класса в развитых странах достигает 70–80% населения, уровень социального неравенства как никогда низок, что, увеличив потребительский спрос, обеспечило экономике устойчивый рост на протяжении десятилетий при устойчиво же невысокой инфляции. Все это особенно впечатляет на фоне стран с индустриальной и доиндустриальной экономикой с их чудовищным социальным расслоением, поток мигрантов из которых в страны «золотого миллиарда» наглядно демонстрирует успешность кейнсианской экономики.
Со временем, однако, кейнсианская забота о работнике становится чрезмерной, и тогда в игру вступает монетаризм, который, защищая работодателя, использует средства кредитно-денежного регулирования:
– ограничивается объем денежной массы;
– сокращаются социальные программы;
– урезаются государственные инвестиции в экономику;
– производится частичная приватизация национализированных ранее предприятий;
– налоги делаются менее прогрессивными, то есть облегчаются для крупного бизнеса и т.д.
Иногда говорят, что время кейнсианства прошло. Однако, если говорить о кейнсианской экономике в широком смысле, понимая под ней экономику, в которой средствами государственного регулирования рынка зарплата работников поддерживается на уровне 50–70% от стоимости продукции, то кейнсианство, безусловно, не ушло в прошлое.
Кейнсианство и монетаризм – это два крыла кейнсианского в широком смысле государственного регулирования рынка. Когда зарплата (в совокупности с социальной помощью) становится ниже оптимальной, к власти приходят социально ориентированные силы (демократы, лейбористы, левые), которые включают кейнсианские в узком смысле слова механизмы регулирования рынка, защищающие наемного работника от работодателя. Затем берут верх защитники работодателя (республиканцы, консерваторы, правые), которые под флагом возвращения к ценностям свободного рынка включают монетарные механизмы. Далее снова побеждают защитники наемного работника. Так оно и идет по синусоиде экономического цикла.
Скажем, в США монетаристский курс Рональда Рейгана, когда он исчерпал себя, был сменен (нео)кейнсианским курсом демократа Билла Клинтона. Затем последовала монетаристская политика Джорджа Буша-младшего, а Барак Обама снова взял курс на (нео)кейнсианское регулирование.
Неожиданным следствием формирования в странах «золотого миллиарда» кейнсианской экономики оказалось возникновение постиндустриального общества. Знание стало решающим фактором развития экономики, что вызвало взрыв высоких технологий. Произошла информационная революция. Первостепенное значение приобрел человеческий капитал.
В основании постиндустриального общества лежит тот факт, что с построением кейнсианской экономики впервые за всю историю цивилизации человеку стало выгодно, когда другие живут зажиточно, потому что тогда растет их потребительский спрос, и они покупают его продукцию. А это, в свою очередь, вызвало коренное изменение всей системы ценностей, определяющей правила поведения людей.
Постиндустриальная нравственная революция
По сути дела, в странах «золотого миллиарда» последние 50 лет происходила нравственная революция, радикальность и масштабы которой трудно переоценить. При всей разноплановости ее описания в литературе общий ее вектор, мне кажется, не вызывает сомнений: человек становится лучше, материальные ценности вытесняются духовными, на первый план выдвигается творческая личность с ее культурными потребностями.
Проявлением резкого повышения уровня нравственности населения стран «золотого миллиарда» является и пресловутая политкорректность, объявляющая нетерпимым всякое проявление гомофобских, националистических, расистских и им подобных взглядов. Часто и во многом справедливо говорят об издержках политкорректности, однако отрицать общее ее положительное значение, мне кажется, невозможно: последовательно отстаиваются права тех, кто отклоняется от нормы и/или не может постоять за себя сам, – инакомыслящих, детей, женщин, сексуальных меньшинств, заключенных, людей с теми или иными врожденными или приобретенными особенностями.
Кратко можно сказать, что на протяжении последних примерно 50 лет развитые страны продвигались к уважительным взаимоотношениям между носителями разных точек зрения и идеологий. Ширилось понимание того, что все граждане входят в то или иное меньшинство, так что все общество состоит из меньшинств, а потому защита меньшинств – общее дело всех граждан. Сегодня я защищаю твое меньшинство, завтра – ты мое. Соответственно моветоном становится презрительное отношение к иной, не моей, точке зрения.
Можно констатировать, таким образом, что в постиндустриальных странах последние 50 лет вырабатывались нормы поведения, основывающиеся на принципе «поступайте с другими так, как хотите, чтобы они поступали с вами». По своей сути эти нормы поведения родственны христианским. Близки они также системам ценностей ряда других религий.
Кейнсианский рынок делает выгодными «христианские» отношения и между странами: богатые страны-партнеры с высоким потребительским спросом для них выгоднее, нежели порабощенные бедные. Другими словами, моей стране выгодно, когда другая страна живет зажиточно, потому что тогда она покупает у моей страны больше, что интенсифицирует ее экономику, увеличивая прибыли. Когда Мексику поразил в 1994 году экономический кризис, США не использовали его для ее «порабощения», что еще 100 лет назад было бы нормально, но, напротив, предоставили (совместно с рядом международных организаций) Мексике заем, позволивший ей встать на ноги.
Итак, в отношениях между постиндустриальными странами геополитическое мышление, основанное на принципах игры с нулевой суммой (выигрыш одного означает проигрыш другого), вытесняется кейнсианским, базирующимся на принципах игры с положительной суммой (выигрыш одной страны означает и выигрыш другой). Наглядной иллюстрацией этого служит Европейский союз. Впервые за всю историю человечества кейнсианский рынок сделал ненужными силовые конфликты между постиндустриальными странами. Фактом является то, что в пределах кейнсианского мира после Второй мировой войны никто ни с кем не воюет. Поразительный контраст с первой половиной XX века, когда те же страны буквально рвали друг другу глотки.
Остальной мир
Если в странах «золотого миллиарда», таким образом, дела обстояли последние 50 лет относительно благополучно, то обо всем мировом сообществе этого сказать нельзя. Мир поделен на две неравные части. Меньшую образуют страны «золотого миллиарда», преодолевшие кейнсианский барьер и благодаря этому преуспевающие. Остальные страны продолжают экономить на зарплате работника, что держит их экономику на низком уровне. Результат очевиден: та же проблема чрезмерного расслоения населения, что стояла перед нынешними постиндустриальными странами в первой трети XX века, проявляется сегодня во взаимоотношениях между богатыми и бедными регионами, между Западом и Востоком, Югом и Севером.
В странах с докейнсианской экономикой, включая Россию, продолжают господствовать индустриальные и доиндустриальные – геополитические и еще более примитивные – нормы поведения. Неудивительно поэтому, что бедные регионы находятся в резкой оппозиции к постиндустриальным странам, обвиняя их в своих бедах. Напряжения между постиндустриальным и допостиндустриальным сообществами проявляются в форме этнических и конфессиональных конфликтов, движения антиглобалистов и международного терроризма, направленного против «постиндустриальных поработителей».
Собственно, так оно всегда и бывает: когда какой-то социум опережает другие в ходе социальной эволюции, эволюционный долг побуждает его распространять свои достижения и свой приведший к ним образ жизни на другие социумы. Увы, эта эволюционная экспансия зачастую принимает не совсем праведные, а то и откровенно преступные формы. Достаточно вспомнить Римскую империю и покорение ею Галлии, в ходе которого были убиты миллионы галлов и благодаря которому Западная Европа совершила впоследствии эволюционный рывок. Галлы тогда, не понимая своей эволюционной выгоды, сопротивлялись войскам Цезаря, как могли.
Нечто подобное происходит и сегодня. На этот раз во главе социальной эволюции оказались страны «золотого миллиарда», которые не совсем ловко, а то и просто преступными средствами распространяют свои эволюционные достижения и породивший их образ жизни на остальной мир. А остальной мир, естественно, сопротивляется.
Трамп и другие
Дональд Трамп как раз и выступает против постиндустриального общества, этого современного аналога Римской империи. Против привнесенных им высоких технологий, Трамп, естественно, не протестует – кем надо быть, чтобы отказаться от Интернета, персональных компьютеров и прочих гаджетов! Однако Трамп выступает против породившего высокие технологии постиндустриального образа жизни: против высоких налогов на бизнес и социальной экономики, против глобализации, против политкорректности и против самых разных меньшинств, против установки «помогай другим, потому что они у тебя покупают», за возвращение принципа «все преследуют только свои интересы» и базирующейся на нем геополитической практики в отношениях между странами и т.д. и т.п.
Победа Трампа на выборах президента США (а также брекзит в Великобритании, популярность Марин Ле Пен во Франции, Герта Вилдерса в Нидерландах и пр.) показала и другое: что противников постиндустриализации общества много не только вне пула развитых стран, но и в самих этих странах. Впрочем, это тоже закономерно для социальной эволюции: когда она происходит слишком быстро, возникает сопротивление переменам, приводящее в конце концов к выравниванию скорости перемен до некоторого оптимального уровня, который не может быть вычислен теоретически и который устанавливается в ходе борьбы эволюционных и контрреволюционных сил.
Трамп – это зеркало постиндустриальной контрреволюции не только потому, что выражает интересы противников постиндустриального общества, но и потому, что он не в состоянии представить внятную альтернативную концепцию – отсюда безумная противоречивость и непоследовательность его высказываний на протяжении выборной кампании. Такой концепцией, насколько мне известно, не могут похвалиться и другие борцы с «постиндустриальным режимом».
Да здравствует постиндустриализация всего человечества!
Между тем не все так безнадежно. Решение стоящих сегодня перед человечеством проблем, как мне представляется, лежит не на пути отказа от постиндустриального пути развития, а в прямо противоположном направлении. Нас ожидает, на мой взгляд, то же кейнсианское регулирование рынка, только теперь уже на межрегиональном уровне, в направлении повышения зарплаты наемных работников стран бедных регионов до 50–70% от стоимости продукции, что позволит одновременно и поднять уровень жизни населения этих регионов, и увеличить прибыли богатых регионов, и интенсифицировать всю мировую экономику в результате роста потребительского спроса. В интересах стран «золотого миллиарда» – помочь бедным регионам преодолеть кейнсианский барьер.
Кое-что в этом направлении уже делается. Все большее развитие получает межгосударственное и межрегиональное регулирование экономики при участии Евросоюза, Всемирной торговой организации, Международного валютного фонда, Международного банка реконструкции и развития, Организации экономического сотрудничества и развития, Международной торговой палаты и других подобных организаций. Вырабатывая одинаковые для разных стран правила игры, они все более затрудняют грабительскую (империалистическую) политику одних стран в отношении других, действуя в целом в кейнсианском направлении. Значительная помощь оказывается бедным регионам и на негосударственном уровне – скажем, фондами «Открытое общество» Джорджа Сороса и Билла и Мелинды Гейтс. Мир далеко не тот, каким он был в начале XX века.
Так что нельзя сказать, чтобы на пути развития экономики бедных регионов сегодня не было достигнуто никаких результатов. Скажем, за 1949–1998 годы удельный вес стран третьего мира в мировом ВВП вырос с 14,4 до 36,5%, а доля готовой продукции в их экспорте – с 19 до 54%.
Однако эти процессы протекают слишком медленно. Те же страны ЕС, например, отчисляют ежегодно на помощь бедным регионам в среднем только 0,34% (менее одного процента!) своих ВНП (данные за 2007 год), что не идет в сравнение с 15–30% ВНП, расходуемыми ими на социальную политику у себя дома. Богатые страны по-прежнему во многом ориентированы на извлечение максимальных прибылей в ущерб бедным регионам, то есть de facto на уменьшение их потребительского спроса. Соответственно вполне неадекватной остается и реакция постиндустриального сообщества на этнические конфликты, антиглобализм и международный терроризм. Вместо того чтобы, устраняя их социальные корни, приступить к разработке и реализации «Нового курса» межрегионального развития в направлении кейнсианизации мировой экономики, постиндустриальный мир продолжает применять вооруженную силу.
XX век тоже начинался с попыток снятия социальных напряжений силовыми средствами, что привело к мировым войнам. В развитых странах эти напряжения сошли на нет только с построением кейнсианской экономики. Теперь предстоит сделать то же самое, но уже в глобальном масштабе.
Дарья Гармоненко