Мускулы войны и нервы мира: гибридная метаморфоза

Произошел переход от индустриальной эпохи к нелинейной новизне. Фото Reuters

Наш опыт – социокультурный, экономический, военно-политический – связан преимущественно с индустриальной эпохой. И несмотря на обилие в новейшей истории разного рода революций, с иным ритмом социального времени. Начиная с последней трети ХХ века история ускоряется, ее разночтения множатся, эпоха обретает новый статус, который проще всего определить как сложный мир. Новый мир интегрирует то, что ранее было дисциплинарно рассечено: экономика, политика, культура, война, прочие групповые взаимодействия сливаются в единый континуум.

Кризис будущего и восстание элит

Мы знали, что мир уже не будет прежним,

кто-то смеялся, кто-то плакал, 

большинство молчали.

Дж. Роберт Оппенгеймер

История переживает кризис, ее линейное прочтение – свойство определенной ментальности. Нынешнее осмысление событий и фокусировка взаимосвязей мозаичны, половодье антропотоков размывает русло эпохи, мейнстрим разделяется на протоки, дробится, образуя дельту. Реконструкция социокосмоса сопровождается кризисом ценностей, разрушением регламентов и норм, стимулируя творческие процессы и активное представление будущего. Происходит переоценка активов, перенастройка политической и экономической практики, систем информации и трансляции знаний, обновление проблематики интеллектуальных корпораций в поисках кодов высокоадаптивной организации.

Мир живет «в эпоху перемен», однако частое повторение тезиса стирает остроту содержания. Сегодня на поскрипывающих подмостках идет репетиция вселенского спектакля «ни мира, ни войны», в котором практика вытесняет теорию, события разрушают сценарии, а театр гибридных операций обретает глобальные пропорции. Восстание элит сменило былую революцию масс, а идею интеграции демократии, свободы и равенства замещает ориентация на персональный суверенитет. Стратегическое преимущество переходит к системам, способным эффективно функционировать в ситуациях неопределенности, и финансово-цифровым механизмам. В дисперсной среде с эластичной архитектурой доминирует социокультурная аттракция (геокультура), растет значение антропологического фактора, ускоряется перераспределение человеческих ресурсов (геоантропология).

Необходимость умело ориентироваться и плодотворно действовать в распределенных по странам и весям анклавах нового мира предъявляет запрос на высокоорганизованную личность, обладающую развитым, сложным интеллектом, культурным капиталом, владеющую разнообразными – подчас уникальными – искусствами. На планете разворачивается своего рода бунт личности против власти традиций и тирании стереотипов – мы наблюдаем пришествие личностно ориентированного общества, сочетающего эффективных управленцев и плодотворных креаторов в диалектические молекулы, создающие новую реальность и обустраивающие свое видение будущего. Происходит умножение сетевых предприятий, возводимых поверх прежних барьеров.

В фирмах и корпорациях различной размерности работают специалисты, находящиеся подчас на разных континентах, бизнес платит налоги в том месте, где это выгодно, представители стран и этносов совместно трудятся в рассредоточенных по планете предприятиях, венчурных, исследовательских и университетских центрах. Складываются деятельные трансграничные сообщества, конструктивные и деструктивные, реализующие избранные по тем или иным мотивам маршруты перемен.

Пришествие постиндустриального класса предложило свою модель миростроительства: делегитимацию авторитарно-патерналистских форм власти, ослабляющих личностное начало; культуру гибкой борьбы за реализацию идеалов; снижение уровня рестрикций, ревизию стандартов практики и поведения. Неолиберальный фильтр, просеивая многочисленный прекариат, усложняет правила вхождения в социоценоз трансграничного Севера, одновременно облегчая пассионариям возможность влиять на перемены, стимулируя инициативы и отдавая предпочтение амбициозным профессионалам, креативным предпринимателям, интеллектуалам-технологам.

Переход от индустриальной эпохи к нелинейной новизне не просто меняет, но драматизирует, приватизирует и мультиплицирует историю. Новое общество стимулирует деятельную трансграничность, синергию официальных и частных форматов, развивая их партнерство и конкуренцию. Проактивная личность, частные и партнерские институты приходят на смену скованному формальными регламентами Левиафану. Акцент переносится с обезличенных, бюрократических учреждений на амбициозные коалиции, мобильные сообщества, демонстрирующие предприимчивость, реализуя переход от институциональных деклараций к персонализированному управлению событиями, используя возможности сопряжения с будущим – технологическую, социальную, правовую креативность, способность к продуктивной деятельности в условиях перманентного транзита.

Императив венчурности решений и скорости их принятия сопряжен с неизбежными издержками и неподконтрольностью обществу возможных девиаций. Будущее, соприкасаясь с настоящим и отрицая прошлое, проращивает множество экзотичных семян. С привычным порядком вещей происходят метаморфозы, конструктивные и деструктивные. Целеполагание дисперсных организмов, рассеянных по планете, но объединяемых теми или иными аттракторами, может диссонировать с современными установлениями, носить сверхценный характер и порождать коллизии с другими сообществами. 

Кроме того, цивилизационная асимметрия носит не только технологический характер, социальное время не линейно – в его течении присутствуют плотины, форсажи, заводи и водовороты. Глобализация мира   – это горизонтальное совмещение культур и времен: гибридный мир, который влечет десинхронизацию общей истории, становясь источником дополнительных проблем.

Знание фактов и осознание перемен проясняют актуальную ситуацию, однако верно уловленный тренд открывает нечто большее – направление развития, что позволяет адаптироваться к непростым будущим обстоятельствам. Трансформация инструментов, технологий, институтов и практик ведет к модификации управления, предполагая в числе прочих изменений обновление методологии силового и военного действия.

Усложнение пространства операций

Действовать – значит решаться 

думать иначе, нежели думал прежде.

Мишель Фуко

По своей сути война – разрушительное усилие, сумма враждебных действий посредством специфических технологий, радикальный аспект борьбы, решительно опровергающей сложившийся консенсус, институализация нападения и обороны, агрессии и защиты.

По свидетельству Клавдия Элиана, Пифагор считал, что «люди получили от богов две блаженные способности: говорить правду и творить добро». Война – род практики, тесно связанной с противоположными качествами. Прибегая к силам и средствам зла, хотя порой вынужденно, военное искусство числилось все же инструментом борьбы со злом или с тем, что представляется таковым. Цивилизация при этом обуздывает возможные эксцессы системой культурных запретов и правовых ограничений.

Государства как генеральные субъекты политики в рамках своих ареалов вели войны по правилам соответствующей культуры, предполагавшим в числе прочего автономию гражданской и военной деятельности: войска сражались с войсками. Но границы регламента размывались, множились отклонения от согласованного эталона, происходила деградация способов ведения войн, прежде всего в турбулентных ситуациях, чаще при столкновении враждебных культур, революций, активизации национальных движений, в ходе этнических конфликтов либо при резкой асимметрии идеологий и сил.

Война со временем становится индустриальным феноменом, создаются боевые комплексы, оснащенные высокотехнологичным инструментарием, профессиональные кадры действуют в соответствии с подробными уставами, развивается логистика все более масштабных операций, расширяется сеть профессиональных образовательных заведений. Бюрократия занимается регламентацией этого хозяйства, заключаются международные соглашения, военно-промышленные контракты, подписываются конвенции и т.п.

Последняя – холодная – война была трансядерной, ее сценарии учитывали возможность применения ракетно-ядерных вооружений, но строились таким образом, чтобы избежать смертельной коллизии. Наличие оружия Судного дня предопределило поиск иных – прямых и косвенных  средств господства. Генерал Ион Михай Пачепа, заместитель начальника внешней разведки Румынии, в своих воспоминаниях ссылается на характерное заявление начальника Первого главного управления КГБ генерал-полковника Александра Сахаровского: «В сегодняшнем мире, когда ядерная бомба сделала использование военной силы устаревшим, терроризм должен стать нашим главным оружием».

Наиболее распространенными военными девиациями были партизанские и диверсионные действия, скрытое участие иностранных войск и наемников, терроризм. Черты гибридности мы наблюдаем практически во всех локальных конфликтах революционного века: смешение военных и цивильных субъектов, участие регулярных, иррегулярных, иностранных войск, явных и закамуфлированных, гражданских комбатантов, ведение городской герильи, осуществление провокаций, саботажа, активных пропагандистских мероприятий, подрыв политэкономических структур власти.

В какой-то момент типологическое разнообразие острых конфликтов на колонизированной, национализированной, расчерченной неустойчивыми границами планете потребовало ответа на вопрос: «в каком количественном отношении оцениваются действия регулярной армии в открытой войне к иным методам борьбы, которые не являются откровенно военными? На этот вопрос Мао отвечает четким уравнением: революционная война, на девять десятых скрытая, нерегулярная, и на одну десятую открытая война регулярных войск» (Карл Шмитт). При этом тезаурус революции энергично расширял пространство своего практического воплощения.

На пороге нового века, после опыта асимметричных войн, акций по поддержанию мира, «гуманитарных интервенций» и объявленной войны с терроризмом, военные теория и практика серьезно переосмысляются и преображаются. Война обретает более широкий, нежели сугубо милитарный, смысл, причем процесс можно толковать двояко: как силовую экспансию, то есть использование гражданских методов в качестве оружия (небоевые военные операции), или как специфическую пасификацию, при которой военные действия, растворяясь в паравоенных процессах и гражданских практиках, по-своему социализируются и гуманизируются. Конечная оценка зависит скорее от декларируемой позиции, конъюнктуры, перспективы и удержания либо утраты морального императива.

«Пагубное интеллектуальное превосходство»

Некое пагубное интеллектуальное 

превосходство 

было присуще тем, кто сосредоточился 

на задаче 

разрушения, нередко требовавшей 

создания новых 

методов финансовой, торговой, военной 

и социальной организации.

Карл Поланьи

XXI век внес в военную проблематику существенные коррективы. Сегодня агрессивные действия могут реализовываться не только в физическом измерении, но также в финансовых, информационных, коммуникационных сетях, вестись с помощью кибератак, радиоэлектронных манипуляций, экономического шантажа, управленческих алгоритмов и психологического инструментария.

При транзите от выверенных лекал к постсовременной расплывчатости возникают затруднения с дефинициями. Изменяется понимание войны как индустрии деструкции, корректируются представления о национальной безопасности, защищаемых и поражаемых объектах, границе между войной и миром. Трансформация парадигмы – предчувствие иного миропорядка, «характеризуемого неопределенностью и неожиданностями», что уже сейчас требует, в частности, концентрации «на угрозах, исходящих от децентрализованных сетей, не являющихся государствами» и «ведении войн в странах, с которыми мы не находимся в состоянии войны» (Доклад 20060203 Министерства обороны США).

Распространяется феномен расплывчатых, диффузных, асимметричных войн, происходит смещение культурных и пространственных границ, взаимопроникновение субъектов и объектов непредвиденных операций (overseas contingency operations). Подобный подход «ставит перед противником более сложные задачи, чем он может решить, ограничивает его возможности... и предоставляет стратегическое преимущество» («Победа в сложном мире. 2020–2040. Концепция действий армии США»).

Множественность событий и способов их интерпретации нарушает внятность общей картины: конфликты неоднозначны, угрозы полифоничны, союзы непостоянны. Нелинейная природа сложности, приправленная постправдой, воспринимается подчас как хаос или не воспринимается вообще. «Победа реализуется на стратегическом уровне, и для ее достижения недостаточно одной лишь боевой силы. Она требует интеграции составных частей национальной мощи. Комплексность определяется не просто как неизвестная среда, но как среда, слабо поддающаяся анализу и постоянно меняющаяся. Армия не может наверняка спрогнозировать, с кем ей придется иметь дело, где придется вести бои и с какой именно коалицией придется воевать» (Дэвид Дж. Перкинс).

Вооруженное противоборство на том или ином театре военных действий может оказаться демонстрационным действием, то есть элементом извилистой интриги, преследующей иные, нежели публично заявленные, цели. Сценарии влияния на противника используют помимо традиционных методов эффекты остранения, деморализации, внесения в его оценку ситуации стратегической растерянности с целью захвата инициативы. Оппонентов можно изнурять созданием прокси-коалиций, вовлечением частных структур, мероприятиями по точечному устранению препон, объединяя и направляя несовпадающие интересы персонажей с подвижной лояльностью.

Все это подрывает власть действующих правил, шаблонов и традиций, стимулируя интеллектуальную конкуренцию и снижая моральные рестрикции. Растет значение не только высокотехнологичных военных активов, но также неординарных концептов, мастерства комбинаций, способов получения информации, управленческих новаций, провоцируя, в свою очередь, технические инициативы и социальные интервенции.

Моделируя композиции – отчасти с акцентом на будущее, – можно дезориентировать и атаковать противника, а об исходе и самом факте коллизий он узнает «только на следующий день».

Истощение мира

Война уничтожает самое прекрасное 

создание Бога – она уничтожает человека.

Папа Франциск

Состязание в сфере экзистенции – онтологично, политика же антропологична, ее мобилизационные усилия сопряжены с оптимизацией общей картины. «Войнам Шрёдингера» требуется организационный гештальт, комплексное управление многоплановыми средствами, обширный культурный, интеллектуальный и человеческий капитал.

Эти войны протееобразны, юридически нечетки, ситуационно дискретны, их субъектность порой серьезно нарушена; они также решают задачи невоенного свойства. Публичная проекция конфликта может оказаться сфальсифицированным маневром, сама же операция будет развиваться по скрытому плану и преследовать неочевидные цели, представляя в технологичной либо неоархаичной упаковке лукавый спектакль эпохи постмодерна. Инвариантом остается человеческая «гибель всерьез».

Видимая брань наносит открытые раны, невидимая – культивирует метастазы, добиваясь перерождения среды. Подчас может возникнуть впечатление, что борьба ведется не с политическим сувереном, а с комплексом метаморфоз – гигантами, пигмеями, тенями, причем одновременно. В результате «вместо конкретных врагов, использующих разные методы войны – традиционные, нерегулярные или террористические, – мы можем столкнуться с противником, который будет применять все формы и тактики сразу» (Фрэнк Хоффман). Подобное химеричное противоборство имеет сложную природу, но его представление, равно как восприятие и воспроизведение, может быть уплощено, карнавализировано, люмпенизировано.

Доминирование одной модели мира есть более или менее цивилизованное угнетение другой, конкурируют цели и ценности. Гротескная форма постулата Клаузевица, наверное, могла бы сегодня звучать так: «Политика – война за будущее, но иными и многообразными средствами».

Оболочка современного мироустройства удерживает режим сосуществования, амортизируя эскалацию агрессии и тектонику тотального конфликта. Софистика же гибридного мира подрывает властный консенсус и моральный императив. Полнота устремлений цивилизации разбивается на множество интриг и огрехов, а ядерное оружие из закрывающей войну технологии превращается в зонтик для иррегулярных и гибридных действий, препятствуя их решительному пресечению. Сбой в доверии к контрактам безопасности способен привести в конечном счете к банкротству организации. Перерождение спорадического жертвоприношения в хроническую реальность влечет переосмысление статуса общежития, истощение мира.

Идея перманентной войны как изнанка перманентной революции постулирует не конец истории, но ее иную интерпретацию: утрату идейной и стратегической перспективы – разбегание, разветвление, то есть кризис линейной истории. Стремясь выжить в эпоху перемен, ригидные структуры тиражируют охранительные механизмы, высокоадаптивные – делают ставку на самоорганизацию. При резком возрастании скорости изменений хаотизация и самоорганизация начинают успешно конкурировать с управлением, реконфигурация же происходит стремительно, как обвал.

Уинстон Черчилль, испытав балансирование на грани национальной катастрофы, но сумев выиграть казавшуюся подчас безнадежной Битву за Британию, следующим образом сформулировал кредо стойкости в мрачных обстоятельствах: «Успех – не финален, неудача – не фатальна, значение имеет лишь мужество продолжать».