Александр Ципко
Выбор Ивана Грозного в качестве одной из духовных скреп служит оправданию государственного произвола и безразличия к человеческой жизни. Фото агентства «Москва»
Я всегда с интересом читаю статьи Евгения Гонтмахера в рубрике «Свободная тема» в «Московском комсомольце». Никто не может, как он, с болью в душе описывать причины и последствия демографического кризиса в России. За этими текстами стоит западник, гуманист, для которого ценна каждая человеческая жизнь. Но тот же Евгений Гонтмахер в статье «Невыученные уроки круглых дат» выступил как типичный советский интеллигент, который в соответствии с марксистским учением о революциях как локомотиве истории видит в революции 1917 года «великое событие», которое «буквально перепахало не только бывшую Российскую империю, но и без преувеличения весь мир».
Интеллигентский необольшевизм
Выходит, в сознании Евгения Гонтмахера соседствуют две противоположные системы ценностей. Когда речь идет об умирании людей в современной России, ему их жалко, но когда речь заходит о терроре Ленина, который призывал убивать кулаков, попов, всех врагов революции, ему эти люди безразличны. Просто Евгению Гонтмахеру, как и многим представителям современной посткоммунистической России, не жалко старой России. Для него «бывшая Российская империя» была несомненным злом, которое должно было погибнуть. Здесь Гонтмахер предстает перед нами как типичный большевик, в лучшем случае – необольшевик.
Среди представителей советской интеллигенции было куда больше тех, кто восторгался ленинским Октябрем, чем тех, кто душой был на стороне белых, которые спасали старую Россию. Все мы в 1960–1970-е были антисталинистами. Но когда в перестройку советская система зашаталась, выяснилось, что у нас совершенно различные представления о корнях сталинской системы. Для тех, кто исповедовал шестидесятничество, все беды были от того, что Сталин извратил «демократическую суть ленинского Октября». А для таких, как я, для которых кумиром был Александр Солженицын, причиной несвободы в советское время была сама большевистская революция. Поэтому одна часть популярных публицистов во время перестройки призывала всех нас заново строить социализм. Я же считал, что наша беда – в революционном терроризме Карла Маркса, в котором содержались истоки сталинских репрессий.
Я до сих пор не пойму, почему шестидесятникам не жалко старой России. Ведь никогда уже не будет русской интеллигенции, крепкого русского крестьянина, русского офицера, русского купца, русского священника. Ведь любому человеку, не лишенному здравого смысла, очевидно, что нам, несмотря на нашу якобы антикоммунистическую революцию 1991 года, не удается компенсировать утраты «перепахивания» старой России и создать человеческую основу для полноценного развития страны.
Обществоведы острее других чувствуют, что великая русская культура умерла. Никогда Россия не родит нового Федора Достоевского, нового Льва Толстого, нового Ивана Бунина, нового Василия Розанова. Умерла культура мысли, способность проникать в глубины человеческой души, которой обладали дореволюционные русские литераторы и философы. Лежавший в основе марксистско-ленинской идеологии классовый примитивизм убил у русской нации способность создавать нечто великое, что могло бы войти в сокровищницу человеческой культуры. Сравните текст воспоминаний генерала Антона Деникина с текстом воспоминаний, к примеру, Георгия Жукова, и вы поймете, о чем я говорю.
Я обнаруживаю у Евгения Гонтмахера то, что очень характерно для мировоззрения нашей нынешней, якобы западнической, интеллигенции. Она не хочет видеть, что Великий Октябрь Ленина породил сначала фашизм Муссолини, а потом советская Россия Сталина со своим III Интернационалом очень много сделала для прихода к власти в Германии Гитлера с его национал-социализмом. Жуткая правда состоит в том, что классовый расизм марксизма привел к этническому расизму Гитлера. Несомненно, Евгений Гонтмахер прав: революция 1917 года повлияла на европейскую историю. Но повлияла в том смысле, что «вся западная история между двумя войнами определялась страхом коммунизма». Именно страх немецкого бюргера, что к власти в Германии придет партия Эрнста Тельмана, заставил его голосовать за Гитлера. Самая страшная правда состоит в том, что именно страстное желание большевиков, пришедших к власти в России, чтобы и в Германии победила пролетарская революция, обернулось не просто приходом к власти Гитлера, но и той безмерной трагедией для человечества, которая связана с именем Гитлера.
Я согласен с Евгением Гонтмахером, что нам сегодня стоит вспомнить об уроках ленинского Октября. Но ведь понимание этих уроков зависит от отношения к ценности человеческой жизни. Если вы исповедуете марксистскую философию революции, перед вами возникнут свои уроки. Вы, к примеру, как Гонтмахер, будете искать нечто общее между Февральской революцией 1917 года в России и бархатными революциями 1989 года в Восточной Европе. Но нет ничего общего между этими революциями! Февральская революция 1917 года стремилась к свержению царизма, а бархатные революции 1989 года были прежде всего национальными революциями. Для них главной задачей было восстановление национального суверенитета, освобождение от навязанной им Сталиным советской власти. Но на мой взгляд, сегодня для нас куда более важна философия врагов большевизма – философия жизни.
Человек – не самоцель
«Не надо бояться жертв», – учил Ленин на III Конгрессе Интернационала в 1921 году. Не надо, говорил Ленин, чтобы «революция была не слишком тяжелой». Ленин не видел ничего предосудительного в том, что «диктатура пролетариата повлекла за собою тяжкие жертвы, такую нужду и лишения для господствующего класса, для пролетариата, каких никогда не знала история». А враги Ленина, веховцы, в своем сборнике «Из глубины» (1918) оценили то, чем восторгался Ленин, как русскую катастрофу, как бездну морального падения русской нации, «которая добровольно, в диком слепом восторге уничтожает сама себя». Семен Франк видел, что за революционностью Ленина стоит не только марксистская жажда разрушения мира частной собственности, но и наша «русская самочинность», русское «что хочу, то и ворочу», убеждение, что нам позволено то, что не позволено другим. Семен Франк обращает внимание, что за нашей «русской самочинностью» стоит не только отрицание «самодовлеющей ценности личности», ценности человеческой жизни, но и утрата инстинкта самосохранения. Тут многое шло от русской лености мысли.
О том, что за нашими великими революционными порывами стоит утрата инстинкта самосохранения, на мой взгляд, очень важно помнить сегодня. Ведь всю историю русского ХХ века можно описать как историю отказа от здравого смысла, забвения инстинкта самосохранения. В этом отношении я не вижу никакой разницы между «самочинностью» большевиков и «самочинностью» Ельцина с его суверенитетом РСФСР, который разрушал до основания страну и славянский мир, и «русской весной» 2014 года. Мы до сих пор не понимаем, что судьба нации зависит не только от ее интеллектуальных и природных потенций, от развитости ее экономики, но и от того, насколько в массовом сознании укоренен инстинкт самосохранения, страх перед всем, что несет разрушение и смерть.
Если вы цените человеческую жизнь, если вы действительно исповедуете европейские ценности, то для вас человек – самоцель, как говорил Семен Франк, «ныне живущий человек не может быть средством достижения всечеловеческого счастья». Он видел, что за марксистской жаждой великих революций, великого «перепахивания» жизни во имя «грядущего счастья человечества» стояла великая ненависть к ныне живущему человеку. Честно говоря, я не вижу в современной России ни одной политической силы, которая утверждала бы философию жизни. После «русской весны» 2014 года, после провозглашения «Россия – не Запад!» философия смерти стала нашей государственной идеологией. Хотя ничего нового в этом нет: в основе нашего социализма лежало «и как один умрем в борьбе за это». В советское время мы были готовы умереть ради коммунистической утопии, а после «крымской весны» многие готовы умереть за то, чтобы Россия стала центром цивилизации, равнозначным Соединенным Штатам Америки. Это в принципе невозможно: если мы все еще остаемся ядерной державой, это не значит, что мы в состоянии стать державой в подлинном смысле.
Представители современной интеллигенции, которые не скрывают своих симпатий к марксизму и до сих пор сожалеют, что в новой России нет достаточного уважения к теоретическому наследию Карла Маркса, должны знать, на что любил обращать внимание Ленин, что в основе марксистского учения о революции убеждение, что «решительная победа» революции возможна только тогда, когда она в состоянии «разделаться со своими врагами по-плебейски». Пример – «весь французский терроризм», который «был не чем иным, как плебейским способом разделаться с врагами буржуазии, с абсолютизмом, феодализмом и мещанством». Так что не было ничего оригинального в том, что красные, придя к власти, убивали на улицах Петрограда мещан, убивали детей в кадетских фуражках, представителей интеллигенции в шляпах и всех, кто был одет по-буржуазному.
Я придал такое серьезное значение откровениям Евгения Гонтмахера по поводу величия Октября, ибо вдруг обнаружил, что у нас сегодня нет ни одной политической силы, ни одного интеллигентского сообщества, которые не исповедовали бы в различных вариантах философию смерти. Нет ни одного признака, что после гибели государственной марксистско-ленинской идеологии к нам вернулся инстинкт самосохранения. Философия смерти, скрытая или явная пропаганда безразличия к человеческой жизни, стала господствующей в «крымнашевской» России. Сегодня трудно сказать, кто быстрее теряет разум и инстинкт самосохранения – власть или «глубинный» народ. Складывается ощущение, что мы погрузились в бездну небытия. Сейчас у нас никто ничего не боится, мы радуемся, что с каждым днем растут санкции против России, у нас все больше и больше врагов. Дух захватывает от такого невиданного ранее противостояния России и остального мира!
Пучины философии смерти
Вождь Изборского клуба Александр Проханов призывает ставить в стране памятники Сталину и Ивану Грозному. Он вообще считает, что пора увидеть особую красоту в горах трупов времен Сталина на Колыме, увидеть великий исторический смысл не просто в эпохе Сталина, а прежде всего в большом терроре этой эпохи. Геннадий Зюганов, якобы православный человек, ходит в храм, но все чаще и чаще говорит о величии сталинской эпохи и призывает нас ходить в Мавзолей Ленина и поклоняться тому, кого митрополит Илларион назвал «самой чудовищной личностью в истории человечества». Обратите внимание, антикоммунизм и антибольшевизм митрополита Иллариона не характерны для руководства РПЦ. Патриарх Кирилл в своих выступлениях на Всемирном русском народном соборе (ВРНС) учит нас видеть в ленинском Октябре реализацию идеалов русского народа, идеалов социальной справедливости. Глава Русской православной церкви решается на то, на что сегодня не решаются даже неомарксисты: он призывает увидеть, что мы ленинским Октябрем «определили путь человечества на решающем историческом перекрестке». Конечно, патриарх Кирилл не марксист, тем не менее он призывает Россию сойти с колеи европейской цивилизации, с колеи «рационализма и общечеловеческой морали». Означает ли это, что и для патриарха Кирилла не существенна ценность человеческой жизни? Не знаю. Всеволод Чаплин – в свое время главный идеолог РПЦ – в 2014 году в полемике со мной утверждал, что для РПЦ важен не человек, его права и свободы, а его ценности и убеждения. Но самое главное: эти ценности и убеждения стоят не только твоей жизни, но и чужой, если против них совершается агрессия. Несомненно, для патриарха Кирилла и РПЦ нет проблемы человеческой цены сталинской коллективизации, ибо тот же Всеволод Чаплин от имени РПЦ и ВРНС утверждал, что столь нелюбимые многими «колхозы при всех ужасах коллективизации не были бы приняты людьми, если бы их идея не отражала христианского идеала». Получается, философия смерти – отрицание ценности человеческой жизни, оправдание гибели людей во имя неких великих целей и идеалов – характерна и для нашей православной церкви. Ожидание смерти пронизывает всю современную Россию.
Наши интеллектуалы-неомарксисты неустанно оскверняют все, на чем держатся человеческая жизнь и культура. Борец с поповством Александр Невзоров с утра до вечера топчет не только религию, но и религиозные чувства, не отдавая себе отчета в том, что в основе морали лежит тайна Бога, объяснение тайны совести, тайны души. Не было бы тайны Бога – не было бы ни Гете, ни Достоевского, ни Канта, ни Гегеля, всех высочайших достижений человечества.
Возникает вопрос: почему наша якобы демократическая революция августа 1991 года привела нас к торжеству философии смерти? Когда-то Петр Чаадаев говорил, что Россия создана для того, чтобы преподнести человечеству важные уроки, чтобы научить его тому, чего не надо ни при каких обстоятельствах делать. Но мне кажется, то, что происходит сейчас в России, невозможно ни в какой другой стране. Живущий вне России Владимир Пастухов убеждает нас, что в современной России нет ничего особенно оригинального, что мы просто вернулись в традиционный европейский феодализм. А мне кажется, что нынешнее соединение необольшевизма наших либералов, победителей революции 1991 года, с властью силовиков – это нечто уникальное, чего никогда не было в истории Европы.
У первых нет понимания ценности человеческой жизни в силу их исходной марксистской закваски, в силу традиций шестидесятничества, веры в то, что, если бы не Сталин, «великие идеалы ленинского Октября» дали бы нам свободный социализм. А у нынешних силовиков, которым наши либералы-необольшевики добровольно отдали власть, ценность человеческой жизни равна нулю в силу их профессиональных особенностей. Военные в силу своей профессии имеют не только инстинкт самосохранения, но и готовность умереть, безразличие к смерти, способность перейти красную черту, отделяющую жизнь от смерти. Тем более что нашим генералам при власти смерть не угрожает: за их страсть перейти красную черту расплачиваются жизнями «бывшие шахтеры и трактористы Донбасса». Для военного превращение своей страны в осажденную крепость – благо, ибо, с одной стороны, это ведет к укреплению его власти, а с другой – к милитаризации сознания. А милитаризация сознания – это путь к обнулению ценности человеческой жизни, к укреплению могущества философии смерти.
Для интеллектуалов, которым не жалко старой России, не существует проблемы человеческой цены ленинской великой революции. А для наших военных не существует проблемы человеческой цены Победы, о которой говорил Виктор Астафьев: «Сколько потеряли народу в войне-то? Знаете ведь и помните. Страшно называть истинную цифру, правда? Если назвать, то вместо парадного картуза надо надевать схиму, становиться в День Победы на колени посреди России и просить у своего народа прощения за бездарно выигранную войну, в которой врага завалили трупами, утопили в русской крови».
У нас симфония равнодушия к ценности человеческой жизни, характерная для неомарксистов, накладывается на симфонию равнодушия к жизни силовиков – нынешних хозяев России. Тому, что происходит в самосознании современной «крымнашевской» России, есть простое объяснение. С одной стороны, мы не могли совершить антикоммунистическую революцию в силу того, что ее вожди были необольшевиками, считали, как Егор Гайдар, что большевики были «на уровне задач своей эпохи». И если в странах Восточной Европы вождями бархатных революций были либерал-консерваторы, соединяющие ценность свободы с национальными ценностями, то у нас вождями революции стали люди, для которых не было никаких национальных ценностей, кроме наследства Белинского, Чернышевского и Ленина. А наши силовики не способны ни на какую декоммунизацию, ибо они как бывшие советские военные живут красными ценностями. Для них национальный герой – не Деникин, а Чапаев. Совсем не случайно во всех кабинетах нынешнего ФСБ, как и бывшего КГБ, висит портрет Феликса Дзержинского. Правда, есть различия между философией смерти наших необольшевиков и наших силовиков: для первых праздником была смерть Российской империи, а для вторых и смерть СССР, и смерть Российской империи – великие исторические и геополитические катастрофы.
Чем все это кончится? Носителем русской «самочинности» стал наш верховный главнокомандующий, человек не просто с неограниченной властью, но человек, в руках которого находится ядерная кнопка – судьба всего человечества. Иногда становится страшно: может быть, глубинный смысл «Великого Октября» состоял не только в «перепахивании» истории человечества ХХ века, но и в «перепахивании» всей человеческой истории? Десятки цивилизаций на протяжении многих тысячелетий камень за камнем складывали культуру человечества, и оказывается, что все это может разрушить своим решением в несколько секунд всего лишь один смертный.
Мне кажется, мы недостаточно осознаем опасность нашей так называемой особой русской цивилизации, которая создала власть, не знающую никаких сдержек и противовесов. Ведь это страшно: мы живем в стране, где никто не в состоянии сказать ее лидеру: «Ты не прав, ты ошибаешься!» Такое было только при Сталине и, наверное, при Гитлере. Но в современном глобальном мире эта безмерная власть становится безумно опасной. А тут еще наше русское «что хочу, то ворочу», наше наплевательство на то, что думают о нас соседи. Может быть, пора перестать гордиться тем, что мы в состоянии «перепахивать» историю человечества? Может быть, случится чудо, мы станем другими людьми и перестанем испытывать свою судьбу?
комментарии(0)