Юрий Юдин
Всем знакомый дятел оказался птицей вещей и магической. Фото Reuters
В начале 2000-х в Сети появилась прозаическая миниатюра Евгения Шестакова «Крылья родины. Дятлы в цифрах и фактах» – и сразу же распространилась, как лесной пожар в ветреную погоду.
По жанру это многослойная пародия: то ли на заметку из «Детской энциклопедии», то ли на парад эрудиции во вкусе Борхеса (например, из «Книги вымышленных существ»). Причем с изрядной долей абсурда, присущего русским сказкам, пословицам и частушкам. Вещь эта уже хрестоматийная, цитировать ее целиком как-то неловко, но фрагменты из нее все же приведем.
«Дятел оборудован клювом. Клюв у дятла казенный. Он долбит. Если дятел не долбит, то он спит либо умер... Когда дятел долбит, то в лесу раздается. Если громко – значит, дятел хороший. Если негромко – плохой, негодный дятел».
«Дятел может скакать с ветки на ветку так же ловко, как матрос с брамселя на бушприт. Умело брошенный дятел летит не менее 30 метров, втыкается по пояс и висит два часа. Мнение у дятлов всегда отрицательное».
«Гигантский дятел (в природе не встречающийся) может задолбать небольшого слона. Синхронные дятлы водятся только в Австралии и работают парами, звеньями и т.д., вплоть до полка. День рождения дятлов – пятница. Переносимая дятлом доза – 250 децибел, либо 40 рентген, либо 150 вольт, либо четыре пинка».
«Почти все городские дятлы – одноразовые… Промышленный пневматический дятел до сих пор вызывает споры среди орнитологов. В частности, подвергается сомнению его способность к воспроизводству, хотя в Кузбассе так называемые «отбойные» дятлы сидят на всех деревьях и даже пользуются некоторыми гражданскими правами наряду с говорящими попугаями».
«В Поволжье следует опасаться темечкового дятла, жертвами которого становятся пожилые люди, пренебрегающие панамкой... Полная противоположность ему – безмятежный пуховый дятел, живущий в зарослях ландышей и незабудок. Он, в сущности, не является птицей, так как проводит всю жизнь сидя, из-за чего его крылья срослись, образовав пальто, а клюв имеет только нижнюю половину. Кормится подаянием».
«В случае внешней угрозы колония дятлов выделяет из себя начальника (обычно майора) и обороняется под его руководством. После отражения угрозы такой дятел становится пеликаном и покидает колонию».
«Если на каком-нибудь карнавале вы оденетесь дятлом – вас ждут слава, успех и большая удача в любви».
Хорошая пародия – это квинтэссенция характерных тем и мотивов. Вот и в шедевре Шестакова можно различить и тревожные военные ноты, и изрядную долю сарказма, и заряд социальной критики. А искры абсурда их оттеняют и подчеркивают.
Блатная музыка контратаки
Дело тут не в последнюю очередь в двусмысленности понятия «дятел». Примерно с середины 1950-х годов слово это в нашем отечестве стало обозначать не только небольшую лесную птицу, но и доносчика-стукача (пример из Бродского: «Ветер свищет. Выпь кричит. Дятел ворону стучит»). Это значение пришло из лагерного жаргона: как раз в ту эпоху возвращение сидельцев из сталинских лагерей стало массовым.
Дятел = стукач – простая метафора, перенос по сходству. А новое значение у слова «стучать» появилось раньше, но тоже недавно: в Толковом словаре Ушакова (1935–1940) оно еще не зафиксировано. Самое оригинальное объяснение его возникновения – от азбуки Морзе. Когда радист стучит ключом, он передает сообщение. Причем на сокровенном, непонятном простым смертным языке.
Действительно, в Советской армии, которую я еще застал, связисты из солдат и сержантов назывались дятлами. Так подчеркивалась не только их работа с ключом, но и близость к начальству и привилегированное положение.
Наконец, у слова «дятел» есть и еще одно переносное значение, совсем уж свежее. Происходит оно скорей всего из жаргона компьютерщиков. Дятлом называют человека неумного и косного, дурака или догматика, педанта или ретрограда. Политического содержания в этом значении немного. Но учитывать его тоже придется.
Баснословие старое и новое
Обратившись к традиционной мифологии дятла, мы обнаружим немало параллелей с этюдом Шестакова.
Дятел – «вещая и магическая птица, страж королей и деревьев». У греков и римлян дятел посвящен Зевсу (Юпитеру) и Аресу (Марсу): налицо связь с начальством и военная нота. Кроме того, дятел связан с Пиком (богом пророчеств), с Сильваном (духом леса) и с Триптолемом (первым земледельцем). Что ж, доносы – не сугубо городское явление, крестьяне ему тоже подвержены (вспомним хоть Павлика Морозова). Дятел – «арийская птица грозовых облаков» (начальство должно быть грозным, мягкотелых правителей у нас недолюбливают). «В христианской символике это дьявол и ересь, подрывающие веру в человеческую природу» (поэтому доносительство – грех; пример Иуды не оставляет в этом сомнений). «Для индейцев Америки – птица войны».
Знаток славянской символики Александр Гура сообщает, что происхождение дятла и кукушки народные легенды связывают с человеком («Зозуля й дятел були перше людьми»). В дятла превращают плотника или пасечника за нарушение запрета работать в праздник (поэтому мясо дятла не годится в пищу).
Дятел владеет секретом омелы или разрыв-травы, с помощью которых можно добыть подземные сокровища и клады (доносчики по большей части тоже не бескорыстны: вспомним тридцать сребреников Иуды).
Поверья наделяют дятла также огненной символикой – в силу характерной красной шапочки. Но связь эта у славян скорее негативная: дятел слетает на дом – к пожару. А если он еще и принимается долбить стену дома – это уж точно к покойнику.
Донос и диалектика
Отношение к стукачам в нашем отечестве в целом характеризуется двумя универсальными тезисами. Во-первых, «доносчику первый кнут» (народная пословица). Во-вторых, «разберись, кто прав, кто виноват, да обоих и накажи» (это из «Капитанской дочки»: такое поручение дает капитанша Миронова своему доверенному клеврету по поводу ссоры слуг).
Действительно, уже в «Русской Правде», первом нашем своде законов (XIII век) упомянуто наказание за ложный донос. За облыжное обвинение в убийстве налагается штраф. Причем платит не только доносчик, но и тот, на кого донесли: видимо, чтобы не щелкал клювом, не был слишком беспечным или виктимным. Замечательная диалектика: «Виноват медведь, что корову съел, виновата и корова, что в лес забрела».
Донос как политический инструмент, замечает Ульяна Волохова, пришел к нам вместе с монголо-татарским игом. Ордынские ханы контролировали русские провинции с помощью баскаков – своих наместников и сборщиков налогов. Правда, русские баскаков вскоре коррумпировали, и те превратились скорее в чиновников при князьях.
Но политический донос оставался важным рычагом в междоусобной борьбе: князья то и дело ездили стучать в Орду. Например, московский правитель Иван Калита, «собиратель земли русской», с помощью хорошо спланированной серии доносов нейтрализовал своих главных соперников из Твери.
Донос и историзм
Виртуозно пользовался политическими доносами Олег Рязанский, недавно причисленный РПЦ к собору святых, в земле Рязанской просиявших. Князь Олег был не меньшим патриотом, чем Дмитрий Донской, но в Куликовской битве выступал на стороне Мамая. Дело в том, что его патриотизм простирался прежде всего на родное княжество. Оно стояло на пути ордынских набегов и больше прочих страдало от татар. И чтобы спасти его от разорения, князю приходилось лавировать: воевать то с Москвой, то с ордынцами. Позднее москвичи его ославили как изменника, но у Олега была своя правда. А мерки общенационального патриотизма тут неприменимы, потому что самого понятия «нация» еще не было и в проекте.
Вообще-то вздорная переоценка старинных ценностей с позиций сегодняшнего дня – причина многих отвратительных явлений. Скажем, китайской «культурной революции». Или теории «открытого общества», сочиненной Карлом Поппером в борьбе с Платоном. Или войны с советскими памятниками в Украине и Восточной Европе. Или переоценки отцов-основателей США, которые – о ужас! – оказались рабовладельцами, а иногда и работорговцами.
Но есть и универсальные ценности, которые выше всякого историзма и позволяют говорить о пресловутом культурном коде. Поэтому Олег Рязанский так и останется местночтимым героем. Донос в Орду, после которого хан Тохтамыш сжег Москву (1382), перевешивает все его благие намерения.
Перенесемся теперь в XVII век. При Алексее Михайловиче Тишайшем, напоминает Лопаткина, политический донос стал обязанностью каждого подданного. В Соборном уложении, принятом в его правление, за действия против царя, а также за недоносительство о них полагалась смертная казнь. «Кто сведав, или услыша на царьское величество в каких людех скоп и заговор… про то не известит, а государю про то будет ведомо… и его за то казнити смертию безо всякия пощады».
Но в том же Соборном уложении определено и наказание за ложный донос: «И тому их извету не верити, и учиня им жестокое наказание, бив кнутом нещадно… А опричь тех великих дел, ни в каких делех таким изветчикам не верить».
При Петре I для крепостных справедливый донос на помещика был одним из способов получить вольную. При Николае I служба в новоучрежденном Корпусе жандармов считалась престижной и выгодной – однако же, как вспоминал Филипп Вигель, «голубой мундир, ото всех других отличный как бы одеждою доносчиков, производил отвращение даже в тех, кои решались его надевать».
Донос как эпидемия
|
|
Стоматолог Шпак стал мастером самовозрастающего доноса. Кадр из фильма «Иван Васильевич меняет профессию». 1973 |
Сталин провозгласил тезис об обострении классовой борьбы по мере построения социализма. Идея, овладевшая массами, становится материальной силой, гласит марксистский постулат. Нехитрый сталинский парадокс развязал борьбу всех против всех. Фракцию за фракцией, нацию за нацией, сословие за сословием просто объявляли вне закона. Остальное довершал охотничий инстинкт.
Коммунисты азартно чистили собственные ряды, но не забывали и про беспартийных. Обкомы и горкомы открыли охоту на хозяйственников. Выдвиженцы из рабочих с удовольствием замещали старых большевиков. Русские, украинцы и кавказцы охотно замещали у кормила власти евреев, поляков и латышей.
Пионеры мечтали изобличить шпионов и вредителей. Комсомольцы учились отнимать кусок у голодающих. Рабочим позволили травить инженеров. Деревенские ненавидели городских. Рабоче-крестьянская армия подавляла сельские мятежи: то-то призывников стали отправлять служить подальше от дома.
Чекисты самозабвенно душегубствовали, чтобы вытеснить догадку о собственной неминуемой казни. Прокурорские мечтали отодвинуть чекистов. Милиция при случае совала палки в колеса тем и другим. Суды приобрели обвинительный уклон, жестокость стала синонимом справедливости.
Между прочим, в доносах сталинской эпохи порой усматривают механизм социальной справедливости. Евгений Добренко пишет: донос был единственной легитимной формой протеста. «Вот почему была так значима публикация в газете письма или фельетона: переходя в публичное измерение, донос демонстрировал наличие обратной связи».
Но донос оставался делом постыдным и гнусным. Лидия Гинзбург записывает в 1987 году: «Читаем романы о 30-х годах. Читать местами мучительно... Примета времени не террор, не жестокость (это бывало и в другие времена), а предательство. Всепроникающее, не миновавшее никого – от доносивших до безмолвствующих».
О несходстве сходного
Между прочим, в гитлеровской Германии в 1934 году доносы были официально запрещены. Считалось, что они разрушают «единство немецкого народа».
В СССР доносы, напротив, поощрялись, причем с самого нежного возраста (снова вспомним Павлика Морозова и его последователей). Это только один из примеров кардинальных противоречий между советским и нацистским строем, которые так любят записывать в одну рубрику тоталитаризма.
Хотя некое парадоксальное сходство здесь можно уловить. Немцы традиционно законопослушны и любят настучать на соседа – но их стараются отучить от этой привычки. У русских донос – дело греховное и презренное, но их, напротив, всячески поощряют стучать на ближнего. Оба режима, сталинский и гитлеровский, как будто стараются извратить национальный код до самой сердцевины. И это, похоже, одна из главных причин их недолговечности.
Во всяком случае, различие тут важнее, чем сходство. Подмечать сходство – это остроумие, обнаруживать различия – это мудрость. Первым это сформулировал Джон Локк («Опыт о человеческой способности к разумению», 1690). А вслед за ним этот тезис развивали многие видные мыслители.
Их нравы
Но вернемся к нашим дятлам. В свете вышесказанного можно по-новому перечитать хрестоматийного Альфреда Брема: «Пение лирохвоста [птицы семейства дятловых], смотря по местности, очень различно, так как состоит из собственных и заимствованных, или украденных, звуков. Это пение напоминает чревовещание, которое удается слышать, подойдя лишь близко к певцу».
«Своими цепкими когтями дятел держится на отвесных стволах дерева, а хвост предохраняет его от соскальзывания вниз; крепкий, острый клюв как нельзя лучше приспособлен к долблению; наконец, язык, благодаря своей тонкости, проникает в любое отверстие».
«На землю они спускаются редко; неохотно пролетают они также большие расстояния, но это происходит, вероятно, вследствие беспокойного нрава, который заставляет их исследовать едва ли не каждое попадающееся на пути дерево».
«Различные насекомые, живущие в деревьях, под корой или в древесине, составляют их любимую пищу… Некоторые американские виды, как рассказывают, грабят иногда других птиц и поедают их яйца и птенчиков».
«Дятлы истребляют самых опасных врагов леса, и в этом отношении заслуги дятлов неоценимы».
«Приручение старых дятлов почти невозможно, вследствие их буйного, неукротимого нрава».
«Едва ли встречается птица более резвая и веселая, чем красноголовый дятел... Но никому нельзя посоветовать терпеть его в своем саду, потому что он не только питается всякого рода плодами, но при этом еще портит их в огромном количестве».
«Вильсон пробовал держать белоклювого дятла в неволе, но оказалось, что это дело не легкое. Он кричал подобно маленькому ребенку и своим криком однажды до того испугал лошадь Вильсона, что она едва не убила седока».
«За исключением Австралии и Мадагаскара, дятлы распространены по всем частям света».
Дятел с носом стерляди
И в ту же копилку – несколько цитат из русской классики.
Афанасий Фет («Лес»): «Куда ни обращаю взор, / Кругом синеет мрачный бор / И день права свои утратил. / В глухой дали стучит топор, / Вблизи стучит вертлявый дятел».
Николай Заболоцкий («Утро»): «Там дятлы, качаясь на дубе сыром, / С утра вырубают своим топором / Угрюмые ноты из книги дубрав, / Короткие головы в плечи вобрав».
Сергей Михалков («Непьющий воробей»): «Случилось это / Во время птичьего банкета: / Заметил Дятел-тамада, / Когда бокалы гости поднимали, / Что у Воробушка в бокале – / Вода! Фруктовая вода!!!»
Между прочим, самого Михалкова другой советский классик, Валентин Катаев, в повести «Святой колодец» (1966) обозвал «человеком-дятлом», причем «с костяным носом стерляди». Впрочем, прямо этот персонаж у Катаева не поименован, но многие современники узнали в нем Михалкова.
Подробно этот эпизод описан в биографии Катаева пера Сергея Шаргунова «Погоня за вечной весной». Хотя остается неизвестным, что за кошка пробежала между двумя мэтрами. Но Катаев в выражениях не стесняется...
Вообще-то оба писателя нажили себе репутацию скользкую и двусмысленную. А главная разница между ними в том, что Катаев как раз на старости лет и написал свою лучшую прозу. Тогда как позднего Михалкова лучше не читать, хотя бы из милосердия. Притом что поэт он, несомненно, талантливый. Но лучшие его вещи написаны как раз в сталинскую эпоху.
Дело рук самих утопающих
Еще один неожиданный поворот темы отмечает Владимир Березин: «При чтении новостей меня всегда поражает неутихающая эпидемия самодоносительства. В Сеть просачивается фильм, снятый на телефон, или история, рассказанная доселе неизвестным никому человеком. А в этом фильме одноклассники истязают несчастного задрота, какие-то глупые девки снимают, как убивают котенка, клерки – как травят уборщицу в офисе. Солдаты срочной службы мучают своих товарищей. Менты пляшут голые, а таможенники от них не отстают. Медбрат, забыв снять бейджик, признается в убийстве пациентов. Будто не цирюльник, а сам царь Мидас спешит сообщить тростнику, что у него ослиные уши.
Объяснение, заключающееся в том, что простой человек хочет стать известным мирозданию любой ценой, не подходит, ведь среди этих людей множество неглупых. Но какой-то липкий морок заставляет их доносить на самих себя, рискуя семьями, карьерами и свободой...
Следователь просматривает фейсбук студента, а там сто фотографий: я и бюст Наполеона, я и старуха, я и еще одна старуха, я с живыми, а вот уже с мертвыми, я и топор, а это – остроумная петля для переноски топора под мышкой: крупный план, мелкий план...
Степлтон купил собаку и собирает лайки под уморительной фотографией. В комментариях он спрашивает, не вредно ли будет псу, если его обмазать фосфором.
Мюллер оставляет под поздравлениями Штирлица с 23 февраля короткую запись: «падписалсянакаменты».
Объяснение этого феномена отыщется все в том же опусе Евгения Шестакова: «Отдельного вида бешеных дятлов не существует, однако количество таковых в любой популяции – 77%. Розовый поющий дятел, как и его пляшущая разновидность, встречается в основном в местах скопления алкоголиков».
Все-таки хорошая пародия, хотя бы и прозаическая, ничем не хуже самой высокой поэзии. Концентрация всяческой премудрости в ней просто зашкаливает.
