Осень. Ломы

Разлились серые сумерки, завыл осенний дуй по-над буераками, жалобно прокричала птица жлобь вдалеке за лесом. Громыхая крышками водосточных люков, наружу полезли ломы. Путь их лежал в закопченную избу на отшибе, куда нельзя было пройти, не извозившись в осенней жирной грязи. С хрустом давя по дороге неосторожных чучундр и шишиг, ломы постепенно втянулись в стылую избу, затеплили лучинку, расселись по скамьям у стены. - Братие! - степенно начал старший лом. - Доколе прохлаждаться будем? Пора нам силушку показать, металл раззудеть! Остальные ломы загомонили, закивали, зачесали ржавые проволочные бороды. Старший лом стукнул в пол своей железной палкой. - Ломать всех и каждого! Никому спуску не давать! Ломы согласно застучали ему в ответ. Палки у них в руках были самые разные - у кого-то длинный отрезок трубы, у кого-то дверной штырь с нарезкой. Неожиданно из темного красного угла избы раздался скрипучий голосок: - А ежели нам тепель-тапель сделают? А? Что тогда? То-то же... На середину, ближе к неровному свету лучинки выбрался дряхлый гнутый ломик, оставляя царапины на дощатом полу. - Братие! - возопил ломик, тряся куском разодранного телефонного кабеля. - Окститеся! Вас до беды-лахудры доведут, а вы и не зацепитесь! Эвон куда загнул старшой, дак ему тепель-тапель, небось не делали! Ломы повскакали с мест, начался гвалт. Каждый хотел то ли возразить старому ломику, то ли наоборот, подбодрить его в сомнениях, но даже не слышал себя. Из-за шума проснулся даже ктырь губерман, который с августа дрых под потолочной стрехой, укутавшись в обрывки пыльной паутины. - А ну тихо, ржавье! - раздался громовой голос старшего лома. Он незаметно оказался позади гнутого ломика и осторожно заносил над головой свою палку, держа ее двумя руками. Ломы замолчали и замерли, набирая воздух. Старший лом с хаканьем резко опустил палку точно на набалдашник старичка. Рассохшие доски под тем треснули и продавились, ломик застыл в нелепой позе, заметно погрузившись в пол. Иий-хык! - еще глубже и чуть наискось. - Вот тебе тепель-тапель, - пробормотал себе под нос старший лом, легонько пробуя палкой прочность вогнанного в пол. Стукнула ставня - то ли порыв осеннего дуя ворвался в избу, то ли ломы неслышно вздохнули, пряча глаза. - Так-то, братие, - задушевно обратился к ним старший лом, - негоже сумлеваться в деле, так и до вгона недалеко. На что ж мы ломы, как не ломать? Ну-ка, пошарились! Ломы молчаливо затопали к двери. Жалобно заскрипели доски старого крыльца, заверещали снаружи шишиги и чучундры по обочинам тропы, уворачиваясь от тяжелой поступи. Наконец, в избе все стихло. Кряхтя, ктырь губерман медленно спустился со своей стрехи, подслеповато щурясь от света непогашенной лучинки. Какое-то время он сидел на лавке, уставясь в темный угол и обдумывая плохие новости. Чесал в затылке, под мышками, вздыхал. Затем решился, аккуратно погасил лучинку, вышел на крыльцо как был простоволосый и, тяжело припадая на одно крыло, полетел к далекому лесу, где меж черных стволов таятся холодные огоньки да безутешно кричит невидимая птица жлобь.