Угол преломления

ВОСПРИЯТИЕ и осознание русской художественной интеллигенцией, а через ее произведения и читающей публикой такого значимого социального явления, как российское предпринимательство, играли самую серьезную роль в формировании отношений всего общества и нарождающейся буржуазии. От того, как сложатся эти отношения, зависело многое, поскольку речь шла о двух силах, заинтересованных в серьезном изменении российской действительности. Добросовестное сотрудничество этих сил, одна из которых была вооружена интеллектом и знаниями, а другая обладала капиталами и предприимчивостью, могло во многом способствовать мирному и целенаправленному ходу обновления России. Однако для этого необходимо было взаимопонимание, которое, в свою очередь, становилось возможным только при наличии ясных и четких представлений друг о друге. Одной из сторон сложного процесса формирования отношений между образованным обществом и предпринимателями были стереотипы, создававшиеся различными писателями второй половины ХIХ - начала ХХ веков в их обращении к образу отечественного купца-предпринимателя. Именно в художественных произведениях наиболее ярко и выразительно воспроизводилось представление русского общества о предпринимателях и предпринимательстве. Именно здесь наиболее сильно проявлялась и обратная связь - нет необходимости говорить о том, сколь значительным было воздействие художественной литературы на общественное сознание в России прошлого века.

Начнем с того, что же в действительности представлял собой этот своеобразный социальный слой - российские купцы-предприниматели. Принадлежность к купечеству в России не была ни наследственной, ни даже пожизненной - все определялось ежегодной уплатой 1% объявленного капитала. Таким образом, деньги играли для русского купца не просто важную роль, они должны были безоговорочно определять все его думы и стремления - ведь от них полностью зависело само его сословное бытие. Конечно, бессребреничеством не отличались и европейские предприниматели. Однако в Европе на протяжении Средних веков сложились достаточно устойчивые традиции и понятия корпоративной чести, связывавшие представителей этой корпорации взаимными обязательствами, определявшими их отношения друг к другу и ко всему остальному миру. Для русского же купца деньги нередко заслоняли все остальное, даже само понятие "честь" нередко ассоциировалось с деньгами, доходами и тому подобным. Эта, определяющая для русского купечества, страсть к наживе предопределяла и многие другие его черты, столь очевидные для современников: семейный деспотизм, построенный на полном презрении к личному достоинству человека, какая-то принципиальная бессовестность, склонность к надувательству и столь же принципиальные невежество и бескультурье ("наука только отбивает от дела"). Все это бросалось в глаза и служило самым благодарным материалом для создания развернутой картины "темного царства", представленной в русской художественной литературе середины ХIХ века. Но явные и несомненные "темные" черты купечества, как это нередко бывает, предопределяли и некоторые его потенциальные достоинства. Так, отсутствие преемственности и устойчивых традиций делали купечество психологически и культурно гибким, пластичным. Этому способствовали и его социальная зыбкость, отсутствие четких социальных границ между ним и другими сословиями: постоянный приток свежих сил со стороны должен был в какой-то мере обновлять купеческие понятия.

Русское купечество зависело от общих условий русской жизни больше, чем какое-либо другое сословие. Дворянство или крестьянство обладали гораздо более прочными устоями, которые вырабатывались веками их своеобразной сословной жизни. Да и основные занятия дворян - военная или статская служба, и крестьян - землепашество неизбежно порождали более четкие и устойчивые жизненные установки, чем торговля, за счет которой существовало купечество. Но зато оно должно было быстрей и последовательней, чем другие сословия, отреагировать на перемены, произошедшие в России в результате Великих реформ. Ведь дворянству и крестьянству приходилось приспосабливаться к новым условиям, отказываясь от своих сословных обычаев и традиций, разрушая их. Купечеству же разрушать было почти нечего┘ Так, собственно, и произошло. Во второй половине ХIХ - начале ХХ веков, как показывают исследования современных историков, купечество начинает меняться - достаточно быстро и весьма последовательно, причем перемены охватывают самые разные сферы его существования. В это время у многих купцов-предпринимателей смелость и инициатива начинают проявляться не в грабеже и надувательстве, а в развитии своего дела на новых, передовых основаниях. В России появляются фабриканты, предприятия которых выпускают продукцию, не уступающую лучшим мировым образцам, такие, как Н.Н. Коншин или С.И. Четвериков. Резко меняется отношение купечества к образованию - университеты, высшие технические вузы начинают пользоваться в этой среде все большим уважением. Совершенно иным становится круг чтения. Перемены проникают в семейные отношения, быт, нравы - купечество все более европеизируется, причем не только внешне. И не случайно представители этого сословия начинают играть несравнимо большую роль, чем раньше, в общественной и культурной жизни России (вспомним, каких выдающихся общественных деятелей дали семьи Рябушинских, тех же Четвериковых, Коноваловых; какими культурными явлениями - Третьяковской галереей, музеем С.И. Щукина, театром С.И. Мамонтова - прославили себя выходцы из "темного царства").

Короче говоря, купечество оказалось открыто "духу перемен". После отмены крепостного права и других реформ 1860-1870-х годов оно стало меняться вместе со всей страной. Конечно, так же, как и во всех других сферах русской жизни, это был достаточно сложный и противоречивый процесс. И все же "темное царство" дореформенного купечества медленно, но верно разрушалось...

Тон воспроизведению купечества в русской художественной литературе задал А.Н. Островский в пьесе "Свои люди - сочтемся" - первом серьезном произведении, посвященном этой теме. В сущности, трудно не согласиться с цензором М.А. Гедеоновым, писавшим по поводу пьесы: "Все действующие лица: купец, его дочь, стряпчий, приказчик и сваха - отъявленные мерзавцы. Разговоры грязны, вся пьеса обидна для русского купечества".

Зато пьеса была безоговорочно принята русским обществом. О ней с восторгом писали самые разные люди, нередко диаметрально противоположных взглядов - от консерватора М.П. Погодина до "властителей дум" молодого поколения Чернышевского и Добролюбова. Очевидно, Островскому удалось полно и последовательно выразить отношение образованного общества к купеческому сословию дореформенного образца. Но если само подобное отношение и соответствующая ему трактовка темы в пьесах Островского конца 1850-1860-х годов, как и в произведениях его ближайших продолжателей - Салтыкова-Щедрина, Мельникова-Печерского, Лескова, - были во многом оправданы, то впоследствии и Островский, и Лесков, и Салтыков-Щедрин, а также Боборыкин, Мамин-Сибиряк, Глеб Успенский и многие другие писатели, вплоть до Чехова и Горького, описывали купечество так же или почти так же, как и в более ранние времена. В их отношении к купечеству, в тоне, которым рассказывается о нем, в подходе к теме и даже в изобразительных средствах так много общего, что на страницах произведений русских писателей середины ХIХ - начала ХХ веков вырастает удивительно цельный, можно сказать, монолитный образ "темного царства".

Купец как предприниматель

Символично, что уже и сюжетом пьесы Островского "Свои люди - сочтемся" послужила история мошенничества и обмана. Причем обмана двойного: купец Большов обманывает заимодавцев, выдавая себя за "банкрута"; приказчик Подхалюзин, получив в свое владение имущество Большова в качестве приданого за его дочкой, в свою очередь, обманывает обманщика, присваивая все его добро безоговорочно и отказывая ему в какой-либо помощи. Если Островский положил в основу сюжета явление все-таки исключительное - злостное банкротство, то его продолжатели, как правило, описывают обыденную купеческую деятельность. По русской художественной литературе можно проследить процесс возникновения того или иного "дела", его постепенного становления, расцвета, падения┘ Причем на всех стадиях своего развития это "дело" изображается, как правило, однозначно: оно пронизано насквозь все тем же мошенничеством и обманом. Хрептюгин из "Губернских очерков" Салтыкова-Щедрина начинает свою карьеру с зауряднейшего воровства, будучи сидельцем в кабаке, где "питейный ревизор его за волосяное царство таскивал"; в конце концов он откупает кабаки во всей губернии. Главный герой поэмы И.С. Никитина "Кулак" становится богачом из "голи перекатной", ограбив приютившего его лавочника. Спирька из одноименной повести С.Елпатьевского закладывает основы своего благополучия в страшный голодный год: "Он скупил по деревням ометы старые, мышами изъеденные, соломы наломал, мукой сдобрил и отправил в Самарскую губернию большую партию - 4-й сорт назвал ее┘" И так далее и тому подобное┘

Других вариантов закладки серьезного "дела" русские писатели практически не предлагают. Подобным же образом оно, как правило, ведется и впоследствии. Равенство между понятиями "купец" и "преступник" как бы предполагается, а нередко и декларируется совершенно откровенно: "Вот Луп Резников - он начал карьеру содержателем публичного дома и разбогател как-то сразу. Говорят, он задушил одного из своих гостей, богатого сибиряка┘ Зубов в молодости занимался скупкой крестьянской пряжи. Дважды банкротился┘ Кононов судился за поджог┘ Среди этих людей нет почти ни одного, о котором Фоме не было бы известно чего-нибудь преступного" (А.М. Горький, "Фома Гордеев").

Купечество в отношениях с другими сословиЯми и властью

Что касается простого народа (крестьянства, мещанства), с которым у купечества происходил постоянный "взаимообмен", то в произведениях писателей разных эпох - Островского, Салтыкова-Щедрина, Боборыкина, Горького и других - отношение к нему купечества рисуется однозначно: смесь брезгливости и стыда за родство с этой "голью". Щедринский Хрептюгин буквально корчится, когда местный остроумец поминает ему происхождение его "из червивого царства, мушиного государства". Очень поучителен с этой точки зрения диалог между братьями Лаптевыми из повести Чехова "Три года", один из которых явно хочет забыть о своем "низком" происхождении, - "Ведь мы с тобой не прохвосты какие-нибудь, а представители именитого купеческого рода"; другой же хорошо о нем помнит - "Какой там именитый род?.. Деда нашего помещики драли, и каждый последний чиновник бил его в морду", - но ненавидит, считая источником всех зол именно это происхождение.

Отношение купечества к дворянству, естественно, совершенно иное. В ХIХ веке, особенно во времена Николая I, прямой путь купца к вожделенному дворянству был предельно затруднен. Для подавляющего большинства мечтавших о дворянском звании купцов существовала, по сути, лишь одна возможность: породниться с тем или иным дворянским родом, выдать дочку замуж за дворянина. Однако на этом пути были серьезные препятствия, в том числе и психологические. Общее впечатление от подхода к решению этой жизненно важной проблемы купцов - героев Гоголя, Островского, более позднего Боборыкина - легко свести к одной фразе: "И хочется, и колется┘"

Во второй же половине ХIХ - начале ХХ веков в художественной литературе звучат уже другие мотивы. Теперь дилемма "купечество - дворянство" рассматривается ими на фоне динамичного развития первого и все усугубляющегося оскудения второго. Соотношение дворянского и купеческого сословий в русской жизни резко меняется, так же как и их реальная значимость и потенциальные возможности - русские писатели чутко отзываются на эти перемены. В популярном в свое время романе П.Д. Боборыкина "Китай-город" (1882 г.) коллизия "неравного брака" выглядит совершенно нетрадиционно - дворянин Палтусов здесь стремится во чтобы то ни стало жениться на купчихе┘

Но презрение, которое творческая интеллигенция испытывает к купечеству, не становится меньше в пореформенные времена. К этому чувству прибавляется теперь и другое, не менее сильное - страх перед российским предпринимателем, ощущение его темной мощи. "Чумазый идет!" - этой фразой один из самых почитаемых (и читаемых) писателей России - Салтыков-Щедрин как нельзя лучше выразил общее настроение "образованного общества".

Ту же эволюцию мы находим и в изображении взаимоотношений между предпринимателями и государственной властью, точнее между купцом и чиновником. В немногих произведениях середины ХIХ века, где затрагивалась эта проблема, купечество изображалось чисто страдательно - как объект безудержного вымогательства со стороны представителей власти. Разница была лишь в приемах: вспомним гоголевских героев - кнутобойцу-городничего из "Ревизора" и полицмейстера из "Мертвых душ", "отца и благодетеля" обираемых им купцов, предпочитающего до поры до времени действовать пряником.

Оба эти типа, с явным преобладанием первого, продолжают воспроизводиться на страницах художественных произведений и в пореформенные времена. Однако теперь в них все чаще звучит новый мотив, новая тема - "чумазый", совершающий разнообразные преступления при содействии развращенных коррумпированных представителей власти. Мы сталкиваемся с этим уже в "Своих людях┘" Островского. Вся хитрая комбинация злостного банкротства, на которой построена пьеса, замыслена, а затем и проведена в жизнь при самом активном участии судейского чиновника Сысоя Псоича Рисположенского. Благодаря каким-то невероятным пирам с "шимпанским", постоянно устраиваемым для соответствующих чиновников, наживают огромные капиталы на казенных подрядах и купцы - герои "Губернских очерков" Салтыкова-Щедрина ("Да, с казною дело иметь выгоднее всего; она можно сказать всем нам кормилица"). От этого "союза" купца-грабителя с чиновником-мздоимцем достается и народу: "С начальством для нас выгодней, потому что хошь и есть там расход, да зато они народ уж больно дешево продают. Дашь писарю сто рублев, так он хошь всю волость за тобою закрепит". Вообще в изображении Щедрина купечество - и без того "темная сила", по определению, - вступая в союз с чиновником, начинает внушать ужас - ведь речь идет о неприкрытом разграблении страны┘

В конце ХIХ - начале ХХ вв. в произведениях Мамина-Сибиряка, Горького, Шмелева все названные сюжеты получают дальнейшее развитие. Пожалуй, никакое другое сословие не характеризовалось в русской литературе так беспощадно в своем отношении к народу, государству, судьбам страны.

Семья, быт, духовнаЯ жизнь

Нигде, пожалуй, "темнота" купечества не воспроизводилась русскими писателями так однозначно, как в сфере бытовой и семейной жизни. Стоит вспомнить, что сам термин "темное царство" появился в связи с драмой Островского "Гроза", посвященной исключительно этой теме. Реплики и монологи героев "Грозы", посвященные семейным отношениям в купеческой среде, надолго стали определяющими для русской литературы. "Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие!" Монолог обличителя Кулибина на многие десятилетия определил один из ведущих мотивов русской литературы. Вслед за Островским о жуткой несвободе, определявшей бытие купеческой семьи, о мертвящем, убивающем все живое быте, разнообразно и талантливо писали Мельников-Печерский и Лесков, Салтыков-Щедрин и Глеб Успенский, Чехов, Горький и многие, многие другие. Сейчас кажется очевидным, что творческую интеллигенцию чрезвычайно раздражали патриархальные устои, на которых были построены купеческая семья и быт. Потребовалось страшное потрясение революцией, полное крушение привычной жизни, чтобы вдали от России, в эмиграции, интеллигенция смогла ностальгически оценить то, что составляло несомненную прелесть этих действительно устойчивых отношений между людьми┘ Впрочем, "Лето Господне" И.С. Шмелева остается за рамками нашего очерка.

В дореволюционной же литературе картина рисовалась воистину беспросветная. В сущности, сами эти пресловутые устои воспроизводились как ложь, сознательная или бессознательная, как выдумка, которая позволяет главе семьи, самодуру-большаку, тешить свою звериную натуру, безудержно издеваясь над близкими: "Моему ндраву не препятствуй!"

Даже любовь принимала здесь форму человеконенавистническую. Очень характерен в этом отношении один из героев Мельникова-Печерского, который, по словам автора, "любил жену, любил детей, но по-своему": "Хозяин всему голова, - говаривал он, - жена и дети мои: хочу - их милую, хочу - в гроб заколочу"┘

Оборотная сторона семейно-бытовых порядков, построенных на насилии, на подавлении всех живых сторон человеческой личности, - скука, которая является обычной "героиней" произведений о купечестве. Особенно скучают женщины, которым, как правило, податься некуда┘ Скучает Липочка Большова, скучают героини "Женитьбы Бальзаминова": "Тоска, Анфиса. - Тоска. - Ой, батюшки, как скучно". Смертельно скучает Катерина Измайлова, леди Макбет Мценского уезда: "┘Опять та же скука, скука купеческого дома, от которой весело, говорят, даже удавиться".

Мужчины-купцы, главы семейств, в изображении писателей скучали меньше. У них, как правило, было чем заполнить свой досуг┘ Сохраняя верность создаваемым ими художественным образам, писатели неизбежно приводили своих обездушенных, исковерканных героев к дикому разврату, а затем, нередко, - к такому же дикому покаянию. Вспомним хотя бы знаменитый лесковский "Чертогон"┘ Очень ярко этот архетип купца-грабителя, которого духовный разврат толкает к физическому, а ощущение своей гнусности заставляет надрывно каяться, воплотил Горький в образе Игната Гордеева - отца Фомы. "В теле Игната жили три души": нажива, разврат, покаяние.

Сцены разврата в литературе конца XIX - начала XX веков вообще начинают выходить на первый план - описания различных способов наживы, столь популярные раньше, очевидно, представляются теперь слишком уж будничными и прозаичными. Наряду с многочисленными рассказами и сценками "легкого", юмористического содержания появляются такие произведения, как "Человек из ресторана" Шмелева, в которых картины купеческого "досуга" производят впечатление поистине ужасающее┘

Что касается религиозности купечества, то здесь писатели тоже, как правило, единодушны, несмотря на то, в какое время создавали они свои произведения. Во всяком случае, мы не нашли в литературе ни одного образа купца, по-настоящему, глубоко верующего, если брать за критерий стремление жить в соответствии с христианской верой. Образы страстных, сильных, безобразно живущих, но осознающих свою греховность людей, таких, как Игнат Гордеев или герой "Чертогона", - еще из лучших. Набожность, которая была присуща этому сословию, преподносилась писателями как нечто чисто внешнее, формальное. "Помолится купец богу, скажет: "Вот и день прошел - слава Царю несбесному!" и утонет в перинах" (С.Е. Елпатьевский. "Спирька"). Обычный герой художественной литературы - купец-ханжа, вроде Дикого из "Грозы", свято блюдущий посты, не пропускающий ни одной церковной службы и отравляющий жизнь всем окружающим своим "ндравом"┘

Итак, русские писатели создали в своих произведениях удивительно цельную картину "темного царства". Все стороны жизни купечества, изображаемого ими, - деловая, семейная, духовная, взаимоотношения с другими сословиями - полностью соответствуют друг другу. В результате перед читателями в разные времена возникал один и тот же, причем весьма неприглядный, образ грабителя и мздоимца, ханжи, развратника, домашнего тирана. Положительные черты в этом образе были редкостью и преподносились скорее как исключение.

Характерно, что в конце XIX - начале XX веков писатели все чаще начинают создавать образы-"обманки", вводя читателя в заблуждение чисто внешними или обманчиво положительными чертами, исключительно для того, чтобы ярче показать его купеческую (читай: грабительскую) сущность. Наверное, самый знаменитый герой подобного рода - Лопахин из "Вишневого сада", вполне культурный, обходительный и вроде бы добрый, искренне привязанный к семейству Раневской┘ А кончается все в духе "темного царства", настоящим "живоглотом" - Лопахин "заглатывает" имение "благодетельницы", не скрывая при этом своего торжества: "Вишневый сад теперь мой!.." Есть в русской литературе и произведения, где этот контраст между благоприобретенной чисто внешней культурностью и звериным купеческим нутром выражен еще более ярко и последовательно, как, например, рассказ "Иностранец Липатка и помещик Гуделкин" из "Записок Степняка" А.И. Эртеля.

Что же касается героев из купеческой среды, которых сами авторы искренне считают положительными и стремятся привлечь к ним симпатии читателей, то они сводятся буквально к двум-трем образам. При этом характерно, что все они чем-то похожи друг на друга и, в общем-то, являются тем самым исключением, которое подтверждает правило. Как Любим Торцов из пьесы "Бедность не порок". Этот герой Островского, который сразу и надолго стал любимцем русской театральной публики, - бывший купец, обнищавший, потому что никогда не держался за богатство, прогулял его в короткое время. Он, и став нищим, денег не любит, просит необходимое: "Гривенник надо. Тут все серебро, мне серебра не надо. Ты дай мне еще семитку, вот и будет настоящий такт".

И именно потому, что он не подчинялся, как все купечество, власти денег, он, хотя и пьяница, может трезво оценить ситуацию, понять, что хорошо и что плохо, в отличие от своего богатого брата Гордея, который вполне оправдывает слова Любима: "Дуракам богатство зло! Дай умному человеку, он дело сделает┘ А дураку лучше денег не давай, а то он заломается┘"

Именно Любим правдивыми словами открывает своему брату глаза на злодея Коршунова, сватающегося к его дочке, устраивает ее брак с бедным, но любимым ею человеком. И характерно, что при всей своей наивности образ Любима Торцова потряс публику и надолго стал одной из самых любимых ролей русских актеров (особенно провинциальных).

В знаменитой "Грозе" Островский продолжил развивать ту же идею, но уже на более высоком, не мелодраматическом, а трагическом уровне. Катерина схожа с Любимом Торцовым тем, что тоже не подчиняется устоям "темного царства"; так же, как и бывший купец, она ценит внутреннюю свободу, возможность открыто выражать свои чувства гораздо больше, чем внешнее благочестие. И жизнь в доме Кабановых убивает ее прежде всего тем, что "┘ здесь все как будто из-под неволи". Подличать и врать, как ее сноха Варвара, она не может и не хочет; подавить свои чувства к Борису Катерина тоже не в силах, хотя и пытается сделать это. А когда все кончается выбором: "под замок или в могилу", она решительно выбирает второе. Как справедливо писал В.Лакшин, в мире, где господствуют Кабаниха и Дикой, "такой душевной одаренности и такой цельности одна награда - смерть". Две по-настоящему привлекательные личности вывел Островский в своих многочисленных пьесах, посвященных купечеству. И обе оказались не в силах сжиться с "темным царством": один предпочел нищенствовать, другая - утопиться.

Через полвека Горький написал "Фому Гордеева". Герой этого романа - человек той же судьбы, что и Любим с Катериной. Сам писатель, создавая образ Фомы, так определил свою задачу: "Эта повесть... должна быть широкой, содержательной картиной современности, и в то же время на фоне ее должен бешено биться энергичный здоровый человек, ищущий дела по силам, ищущий простора своей энергии. Ему тесно. Жизнь давит его, он видит, что героям в ней нет места, их сваливают с ног мелочи┘" И дальше: "Фома - не типичен как купец, как представитель класса, он только здоровый человек, который хочет свободной жизни".

Так же, как и вышеназванные герои, которых мы причисляем к положительным, Фома Гордеев совсем не выдающийся человек, у него нет каких-то особых талантов, но он очень естественен, искренен, не способен фальшивить - с юношеских лет. Он ненавидит ложь; чуть повзрослев, пресекает по отношению к себе ругань, обычную в купеческой среде. "┘Зряшней ругани вашей не хочу больше, - довольно!" Он так же, как вышеназванные герои, не молится деньгам, что среди купцов считается страшным грехом. Когда оскорбляют любимую им женщину, Фома тут же, не раздумывая, бьет обидчика, не думая о последствиях, и т.д. и т.п. Фома вообще готов на отчаянные поступки, но не из самодурства, а от ненависти к окружающим его людям, их словам и поступкам. Сам не до конца осознавая это, он ненавидит "торговое сословие", к которому принадлежит. И оно мстит ему. В конце концов разъяренные обличительными речами Фомы купцы избивают его и помещают в сумасшедший дом. Там герой Горького и в самом деле помешался. Таким образом, к положительным персонажам - спившемуся и утопившемуся - прибавился еще и сошедший с ума┘

В русской художественной литературе так и не был создан сколько-нибудь положительный образ купца - организатора производства, деятельного благотворителя, сознательного гражданина своей страны или на худой конец просто последовательно доброго, честного, привлекательного человека. Если подобные черты и прослеживаются у какого-нибудь персонажа, то, как выясняется, для того, чтобы замаскировать всю ту же низменную страсть к стяжательству, порабощению своих ближних. Если же в исключительных случаях эти черты действительно являются определяющими для героя из "торгового сословия", то тогда печальна его судьба. В изображении русских писателей подобные люди оказываются несовместимыми с купеческим "темным царством" и обрекаются им или на изгнание из своей среды, или на гибель┘ Настоящих предпринимателей иначе, как носителей зла, русская интеллигенция не воспринимала. &