Заговорщики

ПРЕСС-СЕКРЕТАРЬ Ельцина Павел Вощанов вспоминает, что где-то на рубеже зимы и весны 91-го к нему "обратилось одно из доверенных лиц союзного вице-президента с предложением: надо организовать конфиденциальную встречу Ельцина и Янаева. Мол, Горбачев ни на что не способен... Страна гибнет... Надо спасать...". Ельцин, по словам Вощанова, ответил отказом. Комментируя это сообщение, Горбачев сетует на то, что Борис Николаевич не раскрыл ему глаза на предательство: "не довел до моего сведения ни в тот момент, ни впоследствии факт подобного к нему обращения". Похоже, Михаил Сергеевич намекает на то, что, скрывая от него эту важную информацию, Ельцин вольно или невольно способствовал путчистам.

Вот еще сюжет: 29.07.91 перед отъездом Михаила Горбачева в отпуск в Форос (4.08) в Ново-Огарево происходит встреча трех президентов - Горбачева, Ельцина и Назарбаева. Черняев в своем "Дневнике помощника президента" передает со слов своего шефа, что президенты там "пьянствовали до 3 утра". При этом говорили о Союзном договоре, о том, что предстоит еще в этой связи сделать. Между прочим зашел разговор и о кадрах. В частности, о том, что Язову и Крючкову придется уходить на пенсию. Горбачев пишет: "Вспоминаю, что Ельцин чувствовал себя неуютно: как бы ощущал, что кто-то сидит рядом и подслушивает. А свидетелей в этом случае не должно было быть. Он даже несколько раз выходил на веранду, чтобы оглядеться, настолько не мог сдержать беспокойства". Ельцин объясняет: "Мне сложно сейчас вспомнить, какое чувство я в тот момент испытывал. Но было необъяснимое ощущение, будто за спиной кто-то стоит, кто-то за тобой неотступно подглядывает. Я сказал тогда: "Пойдемте на балкон, мне кажется, что нас подслушивают". Горбачев не слишком твердо ответил: "Да брось ты", - но все-таки пошел за мной".

Вообразите: летняя ночь, старинная усадьба, откуда-то доносится волшебный аромат маттиол, толстая бабочка прилетела на свет, бьет крылами в стекло, высокопоставленные конспираторы шушукаются. О чем же? Да о том, что надо убрать председателя КГБ Крючкова, министра обороны Язова, министра внутренних дел Пуго, вице-президента СССР Янаева, премьер-министра СССР Павлова. Вот, в сущности, вам и костяк будущего Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР (ГКЧП). А премьер-министром нового Союза сановные заговорщики решают сделать как раз Назарбаева... Он согласен.

Что фактически означает этот откровенный разговор в ситуации, когда есть подозрение, что его прослушивают заинтересованные лица? Да только то, что этим лицам как бы отправляется сообщение: с вами будет покончено. Горбачев-то ладно, он по крайней мере ничего не знает о том, что его выдвиженцы готовы его предать. А Ельцин - знает. Отсюда и это "необъяснимое ощущение, будто за спиной кто-то стоит". Но, зная о том, что против Горбачева плетется интрига, Борис Николаевич не только ничего ему об этом не сообщает, но еще и заводит провокационный разговор о том, кого из окружения союзного президента надо отправить в отставку. На балконе этот разговор ведется или в одном из залов - совершенно не важно. Важно то, что люди Крючкова могут записать этот разговор. И записывают. Через некоторое время после провала путча Ельцин своими глазами увидит расшифровку этой записи. И главку о ново-огаревском процессе в своих "Записках президента" не без некоторого странного удовлетворения заключит словами: "Может быть, эта запись и стала спусковым курком августа 91-го года".

ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ ЗАГОВОР

В ново-огаревском процессе Ельцин никаких слишком явных выпадов против Горбачева не допускал, но и не давал расслабляться, сразу обламывал. Вел к финалу на коротком поводке. Ну и поведение Горбачева было соответствующим - он сдавал позицию за позицией.

Но это вовсе не значит, что Ельцин собирался подписывать договор в том виде, в каком он был в конце концов согласован. Михаил Сергеевич знает это прекрасно, но рассказывает об этом как-то слишком сдержанно. Однако совсем ничего не говорить о том, что всех больше всего интересует, мемуаристу никак нельзя. И Горбачев кое на что осторожно намекает. Опосредованно, через цитаты. Например, напоминает, что гораздо позднее, когда уже бессмысленно было говорить о подписании ново-огаревских соглашений, хорошо информированная Галина Старовойтова публично заявляла, что "президент России вряд ли подписал бы Договор в таком виде, как намечалось на 20 августа, он высказал бы какие-то оговорки". Зная Ельцина, в этом нельзя сомневаться. Не исключено даже, что он мог устроить скандал прямо во время церемонии подписания - для того чтобы вообще ничего не подписывать. И уж во всяком случае - сразу после подписания со стороны Бориса Николаевича обязательно бы последовали шаги, сводящие на нет всю ценность Союзного договора для Горбачева. Демократическое окружение главы россиян уже готовило почву для этого.

Вот, например, в "Независимой газете" от 8.08.91 на первой странице появляется "Обращение к президенту России Б.Н. Ельцину", подписанное рядом активных демократов (первым в ряду семи подписантов стоит Юрий Афанасьев, а последней - Елена Боннэр). В нем говорится, что "текст договора в той редакции, в какой он будет подписан, неизвестен населению России", а прежний текст не обсужден и неудовлетворителен. Далее следуют объяснения того, почему документ подписывать не надо. В частности: "Никто не в состоянии объяснить, зачем России, как и любой другой из республик, иметь над собой двух президентов, если мы не хотим зависеть от их взаимоотношений. Зачем нужны два Верховных Совета - источник "войны законов"? Зачем нужны - одно над другим - два правительства? И можно ли правовому государству жить по двум Конституциям сразу? Наконец, надо ли вообще создавать такой Союз, в который заведомо не хотят вступать шесть из бывших пятнадцати союзных республик"...

Безусловно, многое из того, что зафиксировано в "Обращении", а также в Заявлении, принятом на состоявшемся в тот же день Координационном совете "Демократической России", совершенно разумно. Нельзя позволять подписывать столь важные документы, как Союзный договор, создающий новое государство, бог знает кому, тем более - тайно, без широкого обсуждения (окончательный текст Договора был опубликован только 16.08.91). Но только все равно эти разумные апелляции к Ельцину - чистейшей воды демагогия. И направлена она против Горбачева, поскольку конечная цель обращенцев - не дать подписать Договор, о котором президент так хлопочет. Я не берусь утверждать, что "Обращение" знатных демократов было заранее и во всех деталях согласовано с Борисом Николаевичем, но в том, что оно элемент кампании российского руководства, направленной на срыв подписания Союзного договора, очень трудно усомниться.

И вот почему: в тот же день в той же газете содержится текст под названием "Проект Союзного договора к подписанию готов. Но российские депутаты хотят с ним ознакомиться". В начале этого текста автор напоминает о том, что в июне Борис Ельцин приложил большие усилия к тому, чтобы российский парламент принял постановление о подписании Союзного договора. В результате постановление было принято. Далее: "Кто бы мог подумать тогда, что документ этот, а вернее, одна его фраза, окажется вскоре серьезным препятствием для дальнейших действий российского президента. В конце постановления черным по белому написано: "перед подписанием текст Союзного договора представить Верховному Совету РСФСР". Уже объявлено, что официальная делегация Российской Федерации подпишет Союзный договор через две недели, 20 августа. А сессия Верховного Совета России возобновится лишь в середине сентября". Иными словами: намечается конфликт между как бы жаждущим подписать Договор Ельциным и принципиальными депутатами, которые не могут не уважать букву собственных постановлений и требуют либо немедленно собрать Верховный Совет (что технически невыполнимо), либо перенести день подписания...

Но кто же заметил это противоречие и принципиально поставил вопрос перед Борисом Николаевичем, который из-за обилия государственных дел проморгал столь существенную деталь? Ну конечно, советник российского президента и председатель Комитета ВС РСФСР по законодательству Сергей Шахрай. Тот самый Шахрай, который через четыре месяца станет вдохновителем и организатором беловежского путча, который успешно демонтирует Советский Союз. Тенденция, однако.

ЗАГОВОР ПРЕЗИДЕНТОВ

Все же Михаил Сергеевич подчас дает понять читателям, какова была настоящая роль Ельцина в создании ситуации путча. Вот, например: "Он давно, на протяжении нескольких месяцев (со мной об этом делился Назарбаев), вел закулисные разговоры об альтернативном соглашении "четверки" - России, Украины, Белоруссии и Казахстана. Разговор то затухал, то возобновлялся, эта идея не покидала президента Российской Федерации, и не только его". А кого же еще? Ну ясно: российских демократов, считавших, что подписание Договора сохраняет всесилие Центра и государство коммунистической номенклатуры. А еще? Еще демократичнейших руководителей из союзных республик.

Этим достойным людям, вкусившим своеволия, совсем не с руки было иметь над собой какой-то Союзный центр. Они предпочли бы устроиться как-нибудь без Горбачева. И они искали способ эта сделать. Помимо двухсторонних соглашений, которые они заключали через голову Центра, уже опробовались способы заключать групповые соглашения. Без Горбачева. Правда, пока еще это были весьма предварительные соглашения, но - лиха беда начало. Процесс шел. 14.08.91 в Ташкенте завершилась встреча президентов среднеазиатских республик и Казахстана. На ней обсуждался Союзный договор и было принято соглашение об организации межреспубликанского консультативного совета. Инициатором был Назарбаев...

А 16.08.91 (как раз в этот день был наконец опубликован окончательный текст проекта Союзного договора) в Алма-Ату к Назарбаеву прилетел Ельцин. Как сообщалось - для обмена ратификационными грамотами договора между Россией и Казахстаном. Но - не только для этого. Перед 20-м надо было еще кое-что обсудить. Что именно? Да вот то, что обсуждалось и в Ташкенте и, видимо, раньше - грядущую встречу лидеров пятнадцати республик, без участия Центра. Без Горбачева, который до времени даже не знал о подготовке такой встречи. Эта встреча была запланирована на конец августа в Алма-Ате. Информация о ней просочилась (или была вброшена?) как раз 16-го, в день прибытия Ельцина на казахскую землю. И это было большущим сюрпризом для нашего героя. Еще не подписав Договора, республики игнорируют Центр. А что будет дальше?

Дальше случился путч, поэтому можно только догадываться, к чему могли привести в тех условиях все эти исключающие участие союзного Центра переговоры. Ну вот Горбачев и догадывался... Болдин вспоминает, что 16.08.91 ему позвонил Михаил Сергеевич, он был возмущен. "На повышенных тонах, раздраженный, стал расспрашивать о совещании в Алма-Ате руководителей республик. Ответить что-либо вразумительное на это я не мог. Во-первых, потому, что сам не знал об этом совещании. А во-вторых, у него были члены Совета безопасности и помощники, которые специально занимались подобными делами.

- Ты понимаешь, как это называется? Сепаратно, проигнорировав мнение президента СССР, местечковые лидеры решают государственные вопросы. Это заговор. Так не оставлю дело. Надо немедля принимать меры..."

Насчет "принимать меры", это Болдин, конечно, намекает на то, что Михаил Сергеевич позвонил компетентным товарищам и велел начинать опереточный путч. Вряд ли дело обстояло именно так. Но вот в том, что президент до крайности возмущался по поводу поведения "местечковых лидеров", усомниться очень трудно. Ибо он понял: идет ползучий процесс уклонения от ново-огаревских соглашений. Состоялось бы 20-го подписание Договора или нет, совершенно не важно. Горбачев все равно оставался ни с чем. Этот сценарий предусматривался.

Ну так вот, обсудив с Назарбаевым сценарий действий на конец августа, Ельцин принял предложение казахского лидера немного по-восточному расслабиться. Дело было 18-го. Поехали куда-то в горы, где на берегу быстрой речки были накрыты столы. Обильная еда, море выпивки... Что еще нужно масштабному руководителю для счастья? Казахи - народ гостеприимный, перегородили речку, устроили нечто вроде купальни. Русский президент примет рюмку и погружает державное тело в прохладные струи. Александр Коржаков, его главный охранник, вокруг бегает: вылезайте, Борис Николаевич, вода уж больно студена, как бы чего не вышло... Тот вылезет, еще рюмку-другую махнет и опять - тело в прохладу купели - благодать!

Назарбаев - хозяин прекрасный, нагнал музыкантов. Концерт! Один хор, другой, потом третий... Борис Николаевич, как только домбры заслышал, потребовал ложки, стал аккомпанировать. "Пора улетать. Назарбаев нас не отпускает", - рассказывает Борис Николаевич, у которого, по его признанию, "уже в глазах рябит от всего этого". Ну что тут поделать? "Вылет отложили на час. Потом еще на час. У Нурсултана Абишевича восточное гостеприимство - не навязчивое, а мягкое, деликатное. Но хватка та же, - констатирует Ельцин и продолжает: - И вот тут я почувствовал неладное. Какой-то перебор, пережим. Насилу вырвался. До Москвы удалось добраться только к полуночи. Не думаю, что наша трехчасовая задержка с вылетом из Алма-Аты была случайной. Быть может, что-то прояснится в процессе над ГКЧП". Бог знает, на что человек намекает... Неужели на какую-то деликатную роль Нурсултана Абишевича в начинавшемся путче?

А В ЭТО ВРЕМЯ В КРЫМУ...

В пять часов пополудни, когда президент России вовсю предавался восточной разнеженности, президенту СССР, по-европейски спокойно отдыхавшему на даче в Форосе, доложили, что прибыли товарищи Бакланов, Болдин, Варенников, Шенин в сопровождении двух генералов от госбезопасности - Плеханова и Генералова. В момент их прибытия на объекте "Заря" (так по терминологии КГБ называлась Форосская дача) замолчали телефоны. Так судьба стучится в дверь.

Прежде чем принять заговорщиков, Михаил Сергеевич, конечно, пошел к жене. В дневнике Раисы Максимовны это описано так: "Ко мне в комнату вдруг стремительно вошел Михаил Сергеевич. Взволнован. "Произошло что-то тяжкое, - говорит. - Может быть, страшное". Далее президент информирует супругу о том, кто приехал, и продолжает: "Требуют встречи со мной. Они уже на территории дачи, около дома. Но я никого не приглашал!" Оцените смятение: связь "вся отключена! Это изоляция! Значит, заговор? Арест?" И тут же: "Ни на какие авантюры, ни на какие сделки я не пойду. Не поддамся ни на какие угрозы, шантаж".

Стоп, но кто сказал, что должны быть "угрозы, шантаж"? Прибывшие товарищи пока что почтительно ждут под дверью, хотя им и не терпится поговорить о положении в стране. Но вот, наконец, дождались - через сорок минут из внутренних покоев выходит глава государства. Выглядит он болезненно, передвигается с трудом (радикулит), в голосе гнев: "Что случилось? Почему без предупреждения? Почему не работают телефоны?" А действительно - почему? Валерий Болдин, в чьем изложении вся эта история выглядит едва ли не как посещение коллегами приболевшего начальника, ловко увиливает от этого вопроса. В своем "Крушении пьедестала" он все педалирует тему "обсудить ряд вопросов". И еще одну: Горбачев, мол, сам хотел введения чрезвычайного положения.

Может, и хотел, не будем этого полностью отрицать, но только вряд ли это было отчетливо осознанное хотение. И уж во всяком случае, Михаил Сергеевич не собирался брать на себя ответственность за чрезвычайщину. То есть, конечно, все знали и он сам не раз говорил, что в стране тяжелейшая ситуация, что необходимо предпринимать какие-то чрезвычайные меры для выхода из того страшного кризиса, в который стремительно погружалась страна. Но ведь это не значит, что он намерен был отдавать приказ о введении ЧП.

И тем не менее он его отдал. Точнее говоря, показал, что не против введения ЧП. Как? Да словами и жестами. Ну вот, например, Анатолий Лукьянов в своей книжке "Переворот мнимый и настоящий" рассказывает: "3 августа 1991 года, всего за две недели до так называемого "путча" Горбачев на заседании кабинета министров констатировал "наличие в стране чрезвычайной ситуации и необходимости чрезвычайных мер". Причем, как он подчеркивал, "народ поймет это!".

Но разве из этого следует, что президент велел готовить какие-то документы для введения чрезвычайного положения? Нет, не следует. Тем не менее документы начали готовиться. Почему? Давайте разберемся. Лукьянов подчеркивает, что о "необходимости чрезвычайных мер" Горбачев говорил "всего за две недели" до путча. Верно. Но дело-то вовсе не в том, что говорилось это за две недели до оного. Дело в том, что сказано это было как раз накануне отъезда в Форос. Существеннейшая разница, ибо - одно дело просто сказать нечто в общем словесном потоке, который и завтра продолжится, и послезавтра, как некий фон, на который уже особенно никто не обращает внимания. И совсем другое - когда нечто сказано накануне путешествия, из которого уже не будет возврата в прежнюю страну. Будет возврат в страну новую, которая возникнет едва ли не в самый момент возвращения. Приедет, подпишет бумагу - и баста. Накануне такого отъезда все, что ни скажешь, звучит как последняя воля, прощальное пожелание остающимся на хозяйстве товарищам: действуйте, народ вас поймет.

То есть разговоры о чрезвычайной ситуации, которые вел Горбачев, в условиях непостижимого для здорового рассудка отъезда на отдых (куда ж ты подался, если все так чрезвычайно плохо?) можно рассматривать как своего рода подначку: вперед, действуйте. Скорее всего - подначку вполне бессознательную. Но упала эта подначка на унавоженную почву. Нормальный обыватель, может быть, не обратил бы никакого внимания на слова о "необходимости чрезвычайных мер", сказанные накануне даже такого отъезда. Но для тех, кто привык ловить каждое слово начальства, каждый намек, и при этом очень хочет услышать именно то, о чем сам давно и навязчиво думает, слова Горбачева о чрезвычайной ситуации - едва ли не инструкция: пока меня нет, надо принимать чрезвычайные меры.

Итак, Горбачев улетел, заронив в души товарищей мысль о ЧП. И через день-другой она начала обретать реальную плоть. Встретились председатель КГБ товарищ Крючков и министр обороны товарищ Язов. Совещаются. Результатом этого становится то, что люди из госбезопасности (Егоров и Жижин) и армии (в лице кристальнейшего Павла Грачева) начинают заниматься составлением стратегического прогноза (он оказался неутешительным) последствий введения ЧП в стране. Крючков в своих воспоминаниях "Личное дело", естественно, намекает на то, что это осуществляется по непосредственному поручению Михаила Сергеевича. Пусть будет так. Но вот тут закавыка - вряд ли наш герой поручал председателю КГБ готовить документы о введении ЧП на том основании, что у президента СССР психическое расстройство... Тем не менее вот цитата из материалов дела, опубликованная Степанковым и Лисовым в книге "Кремлевский заговор": "14 августа Крючков снова вызвал нас, - свидетельствует Алексей Егоров. - Обстановка, сказал он, сложная. Горбачев не в состоянии оценить ее адекватно. У него психическое расстройство... Будем вводить ЧП". Ну и пошли Грачев, Егоров и Жижин, сели и набросали перечень мер, которые надо принять для его введения. А утром 16-го положили на стол председателя КГБ материал, который и стал основой так называемого "Постановления ГКЧП #1". Забавно, конечно, что Павел Грачев, приложивший руку к этому замечательному документу, вскоре сделался особо лелеемым Ельциным министром обороны РФ.

ЕЛЬЦИН АРЕСТОВАН?

17.08.91 на секретном объекте КГБ, носящем конспиративное имя "АБЦ", встретились несколько высших партийных и государственных деятелей. Выпили, обсудили ситуацию, решили отправить к Горбачеву представительную делегацию... Тех самых людей, которых несколько абзацев назад мы оставили на пороге президентского кабинета в Форосе. Вот они входят.

Окинув их взглядом и увидев Плеханова, Горбачев возмутился: "А вы с какой стати здесь?" - и выгнал начальника службы охраны КГБ вон. Потом задал первый конкретный вопрос: "Кого вы представляете, от чьего имени говорите?" Болдин утверждает, что ему показалось, что Горбачев "боялся услышать, что прибывшие представляют руководство России", и объясняет это свое ощущение так: "Больше всего его волновала предстоящая встреча глав союзных республик и, как он полагал, некий заговор". Почему Михаилу Сергеевичу могло показаться, что есть "некий заговор", очень понятно - позавчера еще он выходил из себя по этому поводу, беседуя с Болдиным. Но как президент мог подумать, что в заговор с Ельциным вступили прибывшие товарищи? Неужели он мог решить, что они успели уже сговориться с Борисом Николаевичем?

Вряд ли. Хотя в тот момент Михаил Сергеевич действительно был больше всего обеспокоен заговором президентов, который, как он думал, возглавлял Борис Ельцин. Так что мог и зациклиться на этом. Болдин продолжает: "Услышав, что речь идет о людях, большинство из которых и раньше привлекались президентом для выработки мер в случае неблагоприятного стечения обстоятельств, Горбачев несколько смягчился". Дальше незваные гости говорят о катастрофе - в промышленности, сельском хозяйстве, армии... Предлагают подписать указ о введении ЧП. Болдин замечает, что Горбачев их не очень внимательно слушал, думал о чем-то своем, а потом вдруг "неожиданно спросил, распространятся ли меры чрезвычайного положения на действия российского руководства. Услышав утвердительный ответ, он успокоился окончательно".

Человек, посидевший в тюрьме из-за участия в глупостях ГКЧП, конечно, плохой свидетель. Но, с другой стороны, в показаниях Болдина есть своя сермяжная правда. Спросим себя: кто больше всего мешал подписанию Союзного договора? По сведениям Горбачева, это был Борис Николаевич Ельцин. Вот и сейчас он о чем-то там договаривается с Назарбаевым. О чем? Может, о том, как устроиться без президента Союза? Всех бунтует. Нет, этого так нельзя оставлять... Так что вопрос об аресте Ельцина (если бы он был задан) был бы вполне логичен и даже законен.

Никто, правда, не говорит, что Михаил Сергеевич ставил вопрос об аресте Бориса Николаевича, но разговор об аресте российского лидера все-таки был. Об этом рассказывает сам Горбачев: мол, Бакланов "сказал, что Ельцин арестован. Хотя тут же поправился: будет арестован по пути (из Алма-Аты)". Комментируя это, Горбачев замечает: "Торопя события, заговорщики явно хотели таким способом дать мне понять, что они уже взяли ситуацию под свой контроль и назад пути нет". Даже соврать не умеют толком, раззявы, - то арестован, то не арестован - какой там "контроль"... Сразу вслед за этим "хотели <...> дать мне понять <...> и назад пути нет" у Горбачева идет: "Все это были люди, которых я выдвигал и которые меня теперь предали". И встык к ней - самое важное: "Я категорически отверг их домогательства, заявил, что никаких указов подписывать не буду".

Это правильно: подпишешь указ и сделаешь первый шаг к конфронтации, которая еще неизвестно, к чему приведет. Вот, если бы Борис Николаевич был изолирован, можно было еще подумать - подписывать что-нибудь или нет. А так - дудки! Ну действительно: что это за путчисты, которые не могут арестовать даже пьяного Ельцина, прохлаждающегося в казахской купели? Разве можно с ними делать какое-то дело? Да они все к черту провалят!

И провалили. Не сумели арестовать беззащитного Ельцина ни в Казахстане, ни в Москве, ни 18-го, ни 19-го... Никогда. Это же уму непостижимо. Не арестовать его в то воскресенье можно было только в том случае, если ты с ним заранее сговорился. Но и на следующее утро тоже нужно было еще очень постараться, чтобы его не арестовать. Только вдуматься: "Альфа" в четыре утра окружает дачку еще не проспавшегося Ельцина в Архангельском. А через час лично товарищ Крючков отзывает ту "Альфу". Это как понимать? Только - как элемент какого-то дьявольского заговора. Что же касается Бориса Николаевича, то, проснувшись тем утром, он сделает один из своих первых звонков не кому-то, а Павлу Грачеву, приложившему руку к подготовке документов ГКЧП. А вы говорите, что у Горбачева нет интуиции. Да он все просек сразу. Немедленно понял, что Ельцина эти путчисты не арестуют. А договориться с ним, увы, могут.

Нет, конечно, прекрасно известно, что никакого сговора между Ельциным и затеявшими путч товарищами не было. Вот только жаль, что неизвестно, с кем из путчистов конкретно не было этого сговора. Нет ни свидетельств, ни документов. Нету. Да нам и не надо. Ведь мы говорим лишь о возможностях, о том, что в тот момент еще не состоялось. То есть - о ситуации, когда взвешиваются возможности того или иного поворота событий. О ситуации Горбачева вечером 18-го, когда он только еще принимает решение: как ему поступить? Пойти ли с этими слабыми, неспособными ни к каким по-настоящему серьезным действиям людьми? Или выбрать иную стратегию? Нет, Михаил Сергеевич, что угодно, хоть в петлю, но - только не сними...

"МУДАКИ"

Конечно, Горбачев отказался оставить автограф в бумагах гостей. И тогда Бакланов сказал: "Не хотите сами подписывать указ о введении чрезвычайного положения, передайте свои полномочия Янаеву. Отдохните, мы сделаем "грязную работу", а потом вы сможете вернуться". А когда Горбачев "отверг это гнусное предложение", встрял Варенников со своим солдафонским: "Тогда подайте в отставку". Горбачев в ответ: этого не будет. И тут (судя по материалам следствия) генерал стал орать...

Фи, как грубо, ну можно ли так обращаться с президентом великой державы? Он хоть и лишен почему-то связи, но может сейчас же позвать своих охранников и насильно доставить грубиянов в Москву. Владимир Медведев (начальник президентской охраны) так и пишет: "Если бы Михаил Сергеевич хотел изменить положение! Ребята были у меня под рукой. В моем подчинении были резервный самолет Ту-134 и вертолет. Технически пара пустяков: взять их и в наручниках привезти в Москву. В столицу бы заявились, и там еще можно было накрыть кого угодно. Было еще только 18-е... Что же Горбачев не смекнул? Не знал исхода? Но как же тогда мы, охрана, могли догадаться?"

Впрочем, Медведев изрядно проштрафился на этом деле, уехал вместе с заговорщиками (хоть и по письменному приказу Плеханова, но все же) и теперь, может быть, тоже выгораживает себя. Ну так были и другие охранники, их было много, они оставались на объекте "Заря" и готовы были защищать своего президента до последнего. В "Дневнике" Раисы Максимовны сказано, что их руководитель Олег Климов не раз заявлял в дни заточения: "Михаил Сергеевич, мы будем с вами. Будем до конца".

Почему президент не дал никому никакого сигнала? Ответ: "Прежде всего я рассчитывал, что мой отказ принять ультимативные требования ГКЧП отрезвит зачинщиков заговора. <...> Кроме того, попытка задержать их на даче ничего не решала. Ведь главные заговорщики были в Москве, держали в тот момент в своих руках рычаги власти".

Все, аудиенция завершена. "Мы попрощались, - говорит Горбачев (и на следствии не отрицает, что - за руку). - Когда они уходили, не сдержался и обругал их "по-русски". Говорят, назвал "мудаками". Товарищи удивлены, они вышли на воздух, обмениваются мнениями. Бакланов растерян: "Но ведь он еще недавно считал введение чрезвычайного положения единственным выходом. Что же изменилось?" Ему отвечают: "А вы что хотите, чтобы политик такого масштаба сказал прилюдно "да"?" Болдин приводит еще реплики: "Даже не по столь щекотливому вопросу Горбачев ни "да" ни "нет" никогда не говорил. Он обходился обычно междометиями, молчанием или переводил разговор на другую тему, чтобы не сковывать инициативу".

Вот именно на этом они и попались. Истолковали слова Горбачева о ЧП в том смысле, что надо его вводить. Но все боялись ошибиться. Приехали посоветоваться. "Все рассчитывали на взаимозаинтересованное обсуждение вопроса в духе аналогичных встреч в прошлом". Но получили облом. Что делать дальше? Как быть? Что сказать ждущим в Кремле товарищам? Ведь Крючков, Лукьянов, Павлов, Пуго, Язов, Янаев волнуются. Они готовы взять на себя заботу о судьбах отечества, но - они хотят знать, что решил президент.

Вернувшиеся от Горбачева делегаты появились в Кремле в четверть одиннадцатого. Ельцин был еще в воздухе на пути к Москве. Нелепица, которая войдет в историю под аббревиатурой ГКЧП, формально еще не существовала. Отрывок из книги "Горбачев. Тайные пружины власти". Книга выйдет в издательстве "Гелеос".