Маргарита Хемлин
 |
| Трудилась Ева парикмахером
в непрестижном салоне. Но это не характеризует ее со всех сторон. Рисунок Александра Эстиса |
Теперь предстояло ждать, как все повернется.
Объем беременности – один месяц из девяти принципиально возможных. К врачу Ева не ходила, потому что всем известно: в конце первого месяца часто начинается неутоляемая тошнота.
Выбор следующий: или сделать аборт, или не делать. В конце концов есть интерес – кто родится, какого рода, с характером или без. Так как возрастные сроки поджимали, Ева решила ждать. Тем более что она была по сложению очень худая, и когда-то еще станет видно, что в животе посторонний.
Ребенок завязался от случайного знакомого, но закономерно. Ева знакомого любила и надеялась прожить с ним достаточно долго, даже до смерти. Жизнь внесла свои коррективы. Знакомый исчез, тепло попрощавшись якобы до следующего дня. И вот день наступил, а знакомый – нет.
Ева приняла решение вычеркнуть его насовсем и продолжать, не оглядываясь.
Получилось, что Ева жила в однокомнатной квартире в четырехэтажном доме, который строили немцы в 48-м, на улице Гончарова, прямо у пруда, на втором этаже.
Мать, еще когда Еве срочно покупали квартиру по несходству характеров, сделала замечание в присутствии маклера:
– Желаю, доченька, чтобы одной тебе жилось не хуже, чем с родной матерью.
Понятно, что она вложила в простые слова всю материнскую боль. Но Ева серьезно ответила, что уж, конечно, не хуже и чтоб мама не волновалась, а счастливо отдыхала.
На самом деле причина отъезда была в том, что Ева умела делать вид, будто она совершенно глухая и слепая. Самостоятельно развила в себе такую способность, перешедшую в дар. К тому же она с детства не приняла в душу нового маминого мужа, ставшего по совместительству отчимом. Мама боролась до Евиных 28 лет за должное положение своего нового мужа, но потерпела жестокое фиаско.
Дефолт 98-го помог решить жилищный вопрос, так как цены на квартирные метры упали, а мать и отчим банкам не верили и хранили сбережения в домашних условиях.
Наверное, семейной трагедии не произошло, если бы на стороне Евы не находился ее родной папа. А так как он настраивал Еву и против отчима, и против матери, то вышло совсем плохо.
Разъехались, и Ева оказалась в сплошной изоляции. Раньше она хоть тратила силы на молчаливое и слепое сопротивление в квартире...
К тому же после освобождения от матери отношения с отцом пошли вкривь и вкось. Обсуждать материнско-отчимское поведение не представлялось возможным, потому что у Евы кончилась информация, а ни о чем другом они с отцом никогда не беседовали.
Трудилась Ева парикмахером в непрестижном салоне. Зато на улице Руставели, рядом с обретенным личным домом. Как устроилась сразу после прописки, так и работала. Стрижка и все такое. С чаевыми терпимо.
Тем более что Ева сама рукодельница. Перешивала одежду буквально из ничего – там пуговички, там завязочки, там резиночку втянет и – снова здорово. Обувь тоже обновляла с завидным изобретательством – самодельный бантик из кожи пришпилит на самый разношенный участок, там, где предательская косточка, и скроет таким удачным образом деформацию. Главное – туфли абсолютно новые. Даже удивительно: не кустарно, а красиво и актуально по всем отраслям требований моды.
Вообще у Евы сильно развилась со временем творческая жилка в домашнем обиходе. Не от бедности, а для удовольствия.
Да.
Все-таки главное, что она от старого своего места жительства вынесла, – слепота и глухота по собственному заказу.
Ну и вот.
10 лет Ева жила себе спокойно в полном одиночестве, не считая коллектива работы, а на 38-м году жизни произошло это.
Однажды, известно как отключившись, Ева стригла клиентку. Стригла-стригла, стригла-стригла и незаметно отошла от твердой рукой намеченной линии и сильно забрала в короткую сторону. Причем тоже твердой рукой. Получилось почти под сантиметр.
Клиентка в крик, что ее испортили, пусть теперь наращивают, как хотят, а она из парикмахерской с голой головой не выйдет.
Ева трезвым глазом посмотрела на клиентку и пришла к выводу, что той стрижка сильно идет. Молодит.
Сказала.
Коллеги присмотрелись и в свою товарищескую очередь подтвердили, что подобной по стильности стрижки не видели, а они уже по 40 лет на одном месте стоят, и никогда жалоб не поступало. Так что у них вкус проверенный по самое это самое.
Клиентка как-то нечаянно успокоилась. Согласилась, что Ева постригла ее правильно, хоть на выставку, хоть куда, и что теперь всегда надо стричь так, а то как буквально старая баба, а у нее еще возраст далеко и далеко не тот. И забрала назад необузданные обвинения.
Когда клиентка ушла, Еву начали утешать, чтоб она не расстраивалась, со всяким бывает просчет. Ева заверила женщин, что знала заранее – клиентка останется довольна и ситуация разрешится красиво.
Надо заметить, что коллектив парикмахерской состоял из трех мастеров, включая Еву. Убирали по очереди. Еще была директриса и бухгалтерша в одном лице, она, конечно, не убирала.
В тот день мыла-подметала Ева. Причем на протяжении дня, потому что проволочки здесь недопустимы. Волосы есть волосы. Вещество непокорное и летучее. Расшуруются по полу – работы только прибавится. А если прибрать за клиентом сразу – и санитарные нормы в порядке, и вообще.
И вот когда Ева убирала, ей явилась в голову мысль, что надо с работой заканчивать. Крепко и немедленно. Она ясно увидела внутри себя, сколько там скопилось волос и какой ужасный колтун расползается в разные стороны. До такой степени, что этот колтун проткнул все внутренности веревками вплоть до морского узла.
Ева повозилась еще и рассудила, что уходить из парикмахерской некуда: тут же окажет давление недостаток денег. Но взять отпуск можно. Всем будет хорошо: в отпуск зимой никто не хочет, а она выступит с инициативой – и заберет свои кровные 24 дня.
Сказала и сделала.
Ева затаила решение разобраться с собственной жизнью. Конечно, на это отпуска хватит – с избытком.
Первым делом позвонила матери. Ева рассчитывала условиться о подробной встрече где-нибудь на подходящей территории, кроме дома: видеть отчима не стремилась, к себе приглашать тоже не хотела ввиду неопределенности отношений.
Мать выразила удивление, но почувствовала искреннее желание дочери говорить и предложила вместе поехать на дачу в текущую субботу. Дача принадлежала отчиму. Ева сначала отказалась, а потом согласилась, потому что настроилась на терпимость.
Суббота была завтра, так что время не терялось и давало Еве дополнительное очко в том, что она поступает правильно и не теряет ни дня.
Удар мать нанесла сразу. В назначенный час явилась в кассы Белорусского вокзала и, крепко схватив Еву за руку, потянула:
– Я подумала, зачем в электричке трястись… Павел Григорьевич нас отвезет и уедет обратно. А вечером приедет.
Ева услышала про отчима и запротестовала в рамках приличия:
– Мы ж договаривались! Только ты и я.
Мать тянула рукав на себя. Ева ни за что не поддавалась.
Борьба длилась недолго.
Подошел отчим:
– Евочка, я вам мешать не буду. Только печь растоплю, займусь чем-нибудь на участке, пока вы разговариваете.
Значит, так.
А так – значит, никак.
Ева развернулась и со всей силы пошла к метро – уже немая и глухая во все стороны, включая внутреннюю.
Оказалось, что внутренняя сторона подкачала. Вместе с каким-то по счету шагом Ева определенно почувствовала, что из клубка выбился один волосок и колышется, как в подводном мире отважного Жака Ива Кусто.
В метро Ева сделала круг по кольцевой, потом на «Новослободской» перешла на свою серую линию.
Домой не хотелось. Вышла на «Владыкино» и отправилась гулять в Ботанический сад. Там лыжники, там родители с детьми, с санками и прочим.
В шашлычной палатке только разжигали мангал. Ева оказалась первым посетителем. Шашлык не прожарился, как полагается по правилам кулинарии. Из больших – сикось-накось – кусков сочилась кровь. Но Ева сидела на открытой веранде, смотрела вокруг и ела с аппетитом. Тошнота отступила под напором еды.
...Ева лежала на полу голая, раскинув ноги и руки. Опять вплотную придвинулась тошнота. Ева хотела, чтобы тошнота вытекала из нее сквозь все отверстия. Представлялось, что должна сочиться соленая вода, зеленоватая, грязновато-непрозрачная. Еве даже казалось, что вот-вот тусклый дубовый паркет под ней станет мокрым.
Нет. Вода колыхалась внутри, как в скафандре, перекатывалась вместе с каждым движением в кончики пальцев на руках и ногах. Когда Ева сгибала руки и ноги, жидкость скапливалась в локтях и коленях, в каждом суставе и суставчике. Становилось хуже. Поднимала голову – и вода поднималась к глазам, ушам, губам, булькала в горле.
Наружу не проливалось ничего.
Утром Ева позвонила отцу, что приедет к нему. Отец жил за «Кузьминками», на улице Чугунные Ворота, напротив госпиталя для ветеранов войны, в большой комнате коммунальной квартиры. С балконом.
Хоть Ева ехала с намерением серьезно поговорить, тема не завязывалась. Отец слушал плохо, а на вопрос, почему все-таки он разошелся с матерью, не ответил ничего стоящего внимания. Сослался на давность лет и общее состояние.
Ева с готовностью перевела разговор на здоровье. Отец подробно не жаловался, но было видно, что чувствует себя неважно. Ничего определенного, кроме возраста и слабого сердца.
Спросил, не виделась ли с матерью. Ева сказала, что вчера как раз хорошо с ней поговорили и что мать передавала привет.
В метро Ева думала: отцу осталось недолго, а она – единственная наследница. Будущее, во всяком случае, обеспечено. Насчет матери и отчима вопрос оставался открытым, потому что там существовали дети от первого брака отчима, а неизвестно, кто первый из стариков умрет и кому из дальнейших потомков все достанется.
Дома оказался сюрприз. Старшая по подъезду обходила квартиры и под расписку говорила, что начинается капитальный ремонт в присутствии жильцов и чтобы всем оставаться по первому требованию дома по поводу замены труб, сантехники, проводки и прочего.
Во-первых, отпуск шел насмарку, во-вторых – ничего не сделаешь.
Желание пройтись по основным точкам судьбы пропало, так как обнаружилось, что точек всего одна. И та закрыта навечно. Отец о разводе говорить не пожелал. С матерью беседы и не получилось совсем, и вопрос о причинах развода задержался незаданным. А без выяснения этого дальнейшее утыкалось в тупик.
Ева провела анализ ситуации и пришла к выводу, что жизнь ее идет нормально, если ничего не трогать и тем более оставить как есть.
Несколько дней длилась тишина. Падал снег.
Ева спала и почти не ела. Тошнота немного отпустила – в лежачем положении делалось легче.
Но вот явились рабочие. Начался обещанный ремонт.
В дверь звонили, стучали, вносили трубы, мотки проводки, мешки с цементом.
К вечеру движение затихло. Старшая по подъезду сказала, что основное уже произошло – теперь работа двинется по маслу. Только надо быть начеку и обеспечивать доступ к нужным местам.
Ева спросила:
– А если кто на своей работе, дома никого нету?
Старшая пожала плечами:
– Мое дело предупредить. А можно и с участковым дверь взломать. Коммуникации – дело ответственное. Понимаешь?
Ева кивнула.
Назавтра рабочие не появились. И на послезавтра тоже.
Ева больше не могла валяться на диване. Вручила старшей по подъезду ключи от квартиры.
Ультимативно попросила:
– Если придут – откройте. Пусть делают, что надо.
– А если пропадет что-нибудь ценное? Я ответственности не несу.
– Не надо ответственности.
Таким образом Ева завоевала свободу и отправилась гулять почему-то в сторону прежнего места жительства. Недалеко. На Второй Вятской.
А там как раз шел из магазина отчим. Он был человек подслеповатый и в этом смысле не опасный. Ева окликнула его из принципа, что она не боится.
Просто окликнула, не здороваясь:
– Павел Григорьевич!
Павел Григорьевич Еву различил. Но она повернулась на нужное количество градусов к нему спиной и двинулась в противоположную сторону. Павел Григорьевич крикнул ее имя. Но так как Ева и не подумала оборачиваться, что ясно выражали спина и походка, отчим дальнейших попыток в ее направлении не предпринял.
Ева шла бодро. Потому что главное делалось у нее внутри и никто об этом знать не мог. А значит, и помешать не мог. Ни мать, ни отчим. Ни отец. Хоть они рядом, и на крайний случай существует односторонняя связь, в чем Ева теперь же и убедилась.
Ремонт в доме длился своим чередом.
Меняли трубы. Отключали воду. Потом воду включали, она бурчала и не шла. Ева наблюдала спокойно и крутила вентиль с интересом: бурая жидкость захлебывалась и прорывалась, оставляла после себя на дне ванны кучку грязи и чешуек неясного диагноза. Когда началась чистая вода, Ева села на край ванны и долго смотрела в сток.
За сантехниками пришли электрики – менять проводку. Была открытая, стала скрытая.
На том ремонт иссяк.
Вокруг труб в полу и в потолке зияли дыры. Проходные пути скрытой от глаз проводки замазали, причем заравнивали не слишком.
Жильцы дома принялись доделывать недоделки.
Еве было все равно. Соседи сверху дыры вокруг труб со своей стороны заделали, так что насчет потолка Ева сачканула. А в полу у нее щели остались, но не слишком важные. К тому же Ева надеялась, что нижние жильцы приведут свой потолок в порядок и проблема заровняется сама собой.
Тем более что еще во время ремонта с этой квартиры старые жильцы съехали, а новые въехали. Ева столкнулась в подъезде с грузчиками, таскавшими туда-сюда мебель и коробки.
Отпуск закончился нормально.
Однако тошнота не хотела отпускать Еву насовсем. Разве что когда она что-нибудь жевала и глотала. Потому произошла сильная прибавка в весе. Но это пошло в плюс, так как на общем пополневшем фоне явность беременности отодвигалась на неопределенный срок.
Ни мать, ни отчим, ни отец в прошедший месяц Еве не звонили. Только однажды Ева набрала телефон отца и помолчала в трубку. Проверка связи, так сказать.
Картина разора после ремонта наталкивала на стремление уйти из дома пораньше и прийти попозже. Что Ева и делала каждый день, включая выходные, вызывалась работать не в свою смену. Была в этом и корысть. Ева поставила условие, что убирать в парикмахерской не будет, и даже допустила ущерб прибавке к зарплате. И вообще на пол старалась не смотреть. Стригла почти вслепую, что при ее квалификации несложно. Чтоб не смущать клиентов, Ева нацепила темные очки и за ними скрывала отвращение к волосам как таковым.
Ну и, конечно, Ева ела. Все, что попадало под руку.
Заведующая, видя такое дело, высказала замечание. И про очки, и про полный рот пищи в неподходящий, чисто рабочий момент.
Ева ничего грубого не ответила, но учла, что нужно лучше скрывать свое положение и срочно брать себя в руки или как-то еще.
Однажды утром в дверь Евы застучали благим матом.
– Откройте, вы нас затопляете! Это из вас льется! Немедленно откройте!
Ева открыла дверь и увидела на пороге старую женщину еврейского вида. Потому что по всему выходило, что так. На голове старухи ловко сидела круглая вязаная шапочка, прикрывавшая лоб – до самых выщипанных 100 лет назад бровей.
Выяснилось, это новая жиличка, снизу, потолок у нее действительно на кухне потек со стороны Евы, но незначительно.
Как только Ева оказалась на кухне у старухи, старуха перестала орать и быстренько налила Еве чаю, дала варенье с предложением:
– Подождите у меня, пока просохнет пятно на потолке. Хоть немножко. А то мне страшно. Знаете, мне, когда что-нибудь на голову давит, то я себя сильно неважно чувствую. А тут пятно прямо на голове.
Ева не согласилась под предлогом, что надо прежде всего в собственной кухне выяснить, почему течет. Старуха цеплялась, но напрасно.
У Евы явных протечек не обнаружилось. «Что же, старуха самостоятельно воду на потолок брызгала?» – удивилась Ева.
Пошла на работу, совершенно не выспавшись.
Проработала без всякого настроения.
А вечером повторно явилась соседка. В шапочке. С баночкой варенья.
Без церемоний проникла в квартиру и, потянув воздух длинным носом, представилась:
– Меня зовут Ева Израилевна. Я вас прощаю и прошу считать инцидент исчерпанным. А как вас зовут?
– Тоже Ева. И хватит об этом.
