Геннадий Евграфов
Сталин испытывал такую страсть к словесности, что даже кушать не мог... Василий Сварог. Доклад В.И. Сталина о принятии Конституции 1936 года. 1938. Государственный музейно-выставочный центр «Росизо», Москва
В начале было Слово
В сентябре 1894 года юный Сосо, сын сапожника Бесо Джугашвили и крестьянской дочери Екатерины Геладзе, успешно сдав экзамены, был зачислен в православную Тифлисскую духовную семинарию. Нравы там были строгие, запрещалось больше, чем дозволялось, жизнь была скучной, закрытой и однообразной, протекала, как в каменном колодце. Был Сосо худой, слабый и немощный, ученики посильнее нередко обижали его. Но все равно было лучше, чем в семье, где отец, страдавший алкоголизмом и часто впадавший в ярость, бил его и мать смертным боем. С отрочества отрок затаил обиду на весь мир и захотел построить свой – новый и справедливый (что получилось, мы знаем).
Каждый урок начинался с первой строки Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Эта фраза тревожила неокрепшую и мятущуюся душу юного семинариста, и на всю жизнь в тайниках подсознания он сохранит пиетет к Слову, которое есть Бог.
Испытывая страсть к словесности, он тайком писал стихи. Слабые, чувственные, сентиментальные. Тайком читал запрещенные книги, борясь с искушением между Словом от Бога и словом от Дарвина. Слова были разные, в них было некоторое противоречие. Что вызывало душевную смуту. Но материализм иногда побеждал идеализм, и когда надзирающие за поведением неразумных отроков монахи заставали его за таким не богоугодным занятием, то загоняли в карцер. Для вразумления ослушника.
Обучение Сосо не закончил: у семьи не было денег заплатить за полный курс. Но навсегда запомнил об издевательском режиме и иезуитских семинарских методах, царивших в семинарии. Которые сделали его революционером и о которых он расскажет немецкому писателю Людвигу в 1932 году.
Из семинарии он вынесет и некий мистический страх перед Словом. Он будет испытывать его даже тогда, когда сам станет Богом для одной шестой части суши. Поэтому однажды изречет: «Слово не так скажешь – государство потеряешь».
Других писателей
у меня нет
Оргсекретаря правления Союза писателей СССР Поликарпова, отвечавшего в СП за моральный облик его членов, давно тревожил этот самый облик. В 1950-м, когда поведение членов достало его по самое ничего, оргсекретарь не выдержал, напросился на прием к Сталину и с места в карьер стал жаловаться на своих подопечных: вместо того чтобы днями и ночами создавать светлый образ нашего современника, пьянствуют в своем Переделкине, женам изменяют, анекдоты похабные рассказывают, партийные взносы задерживают, собрания игнорируют, разложение полное. И ничего на них, Иосиф Виссарионович, не действует: ни уговоры, ни выговоры, ни внушения, ни увещевания, одна надежда на вас, только вы можете привести в чувство тех, кто должен своим пером не только воспитывать читателей, но и быть образцом для подражания, как Николай Остр…
Секретарь проглотил окончание: бог в упор смотрел на него своим добрым, ласковым, не обещающим ничего хорошего взглядом, затем неторопливо набил трубку, чиркнул спичкой, ощерился в улыбке и тихим голосом, в упор глядя на похолодевшего от страха моралеблюститетеля, произнес: «Других писателей у меня для товарища Поликарпова нет, а другого Поликарпова мы писателям найдем».
С душой, ушедшей в пятки, высокопоставленный доносчик, медленно пятясь, бочком выкатился из кабинета.
Когда Поликарпов исчез, вождь вызвал Поскребышева.
На следующий день Поликарпов вылетел из кресла оргсекретаря СП. Но поскольку вождь ценил кадры, отправил не справившегося с моральным обликом вверенных ему писателей заместителем ректора по хозчасти части в Московский педагогический институт.
Следующим «поликарповым» стал Воронков. Такая же бесцветная личность, как и его предшественник.
Вредный мужик
Первые свои стихи Демьян Бедный писал в духе казенного монархического патриотизма, но в 1912-м, надев на себя тогу «народного обличителя и атеиста», стал писать басни и фельетоны, разоблачающие гнусный царский режим, подался к большевикам. Эта «лирика» весьма нравилась Ленину и другим большевистским вождям поменьше, как и Ильич, особым художественным вкусом не одаренными. Демьян настолько близко приблизился к большевистской верхушке, что после Октября 17-го получил приглашение вместе с советским правительством не только переехать из разрушенного Петрограда в Москву, но и получить квартиру в Кремле, куда вселились члены оного правительства. Демьян был мужик не только вредный, но и хитрый – перевез на Красную площадь всю свою семью. Вместе с няней.
Возвеличивание Бедного началось после того, как руководитель РАПП Авербах, начитавшись его, призвал к «повсеместному одемьяниванию советской литературы». Нарком просвещения Луначарский пошел еще дальше и объявил его «великим».
В эти же времена поэт познакомился с наркомнацем Сталиным, оба понравились друг другу. Настолько, что в одном из писем 1924 года Демьян обращается к Сталину: «Иосиф Виссарионыч, родной!» И подписывается: «Легкомысленный ДЕМЬЯН». Вот это легкомыслие поэта и сгубило. Но не погубило. Каким бы поэтом Демьян ни был, но он все-таки был настоящим литератором, не мог и дня прожить, чтобы не отрефлексировать свои впечатления и ощущения в слове. И, как многие литераторы, вел дневник. В котором не стесняясь и давая волю перу, характеризовал многих видных руководителей партии и правительства, как бы это помягче выразиться, не с лучшей стороны. Ну, если бы речь шла только о них… Демьян был заядлым книгочеем, Сталин тоже. Иногда вождь просил поэта дать ему некоторые книги, и поэт давал, не смея отказать. И однажды записал в дневник, что делать это не любит, потому что генсек оставляет на страницах отпечатки своих жирных пальцев. Книголюба понять можно, но вождь его не понял, ознакомившись с попавшим в 1935 году в НКВД дневником.
 |
| Литература манила Иосифа, как он ни отбивался. Бартоломе Эстебан Мурильо. Иосиф и жена Понтифара. 1660-е. Частная коллекция |
Отношения между вождем и стихотворцем стали портиться еще в 30-м году, когда Секретариат ЦК ВКП (б) осудил стихотворные фельетоны Бедного «Слезай с печки» и «Без пощады» за «огульное охаивание России и русского». Демьян написал Сталину, тот ответил резко и бескомпромиссно, невзирая на отношения. А через два года бедного Демьяна выселили из кремлевской квартиры. Баснописец намек не понял, завалил вождя жалобами, вождь остался непоколебимым, квартиру не вернул, но горькую пилюлю решил подсластить и разрешил Демьяну пользоваться его собственной (!) библиотекой, которую ему не разрешили вывезти из Кремля на новое место жительства. А в 38-м Демьяна исключили из партии и из Союза писателей за «моральное разложение». Но он продолжал вслух петь осанну Сталину, оставаясь «мужиком вредным», в семейном кругу честил Хозяина и его присных на чем свет стоит. Вождю не раз об этом докладывали, но он распорядился Бедного не трогать.
Так нетронутым и дожил «мужик вредный» до своей естественной смерти в мае 1945 года.
«Любов побеждает смерть»
Горький со Сталиным был в достаточно близких отношениях. Не в таких, как с Лениным, но все же… И в очередной наезд «великого пролетарского» писателя в СССР решил его навестить. В бывший особняк Рябушинского, только-только подаренный классику, пришел не один, а с двумя «малыми вождями» – Молотовым и Ворошиловым. И не для того, чтобы поздравить с новосельем, а для того, чтобы лишний раз обаять «буревестника», если понадобится, польстить, поговорить по душам, попить запросто чайку: уж очень он ему нужен был в промозглой, неухоженной, побитой мором Москве, а не в солнечном и располагающим к жизни Сорренто.
Стояло 11 октября 1931 года, быстро смеркалось, но еще быстрее чекисты окружили роскошный особняк, очистив от редких прохожих прилегающие улицы. Хотя и так территория была закрытой и строго охраняемой зоной. Но ждали посещения самого вождя, и охрана была утроена.
После чаепития Сталин попросил что-нибудь прочитать. И тут же указал, что: «Например, «Девушку и смерть». Горький оскорбился, но виду не подал («Девушка» была написана в 1892 году) и Хозяину отказать не посмел. Поморщился и, скрывая недовольство, прочел сказку своим волжским выговором. Заглядывая в книгу. Сталин внимательно выслушал, наслаждаясь то ли «девушкой», то ли «любовью», то ли «смертью», взял из рук классика книгу и размашисто наложил свою резолюцию: «Эта штука сильнее, чем «Фауст» Гете (любов побеждает смерть)». Чем ввел его в душевное смятение: все-таки так высоко он свое произведение не ставил. И себя при всех своих талантах с Гете не равнял.
Что же касается этой пресловутой «любви» без Ь знака, то эту «любов» так в дальнейшем в школьных учебниках (понятно, почему) и воспроизводили. Что касается «Фауста», то его немедленно включили в школьную программу. Как и «Песню о Буревестнике» (тоже понятно, почему).
В 1934 году в печально известной книге «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина. История строительства 1931–
1934 гг.», вышедшей под редакцией Горького, рапповца Авербаха и чекиста Фирина, классик поставит Хозяина на место Ленина.
Но очерк, как о нем, чего страстно желал Сталин, все же не создаст.
Что, несомненно, делает ему честь.
Горький умер 18 июня 1936 года. 21-го из Колонного зала гроб с телом усопшего выносили Сталин, Молотов, Орджоникидзе и Каганович. Вождь был низкорослым и припадал на левую ногу: гроб, как подбитый крейсер, кренился в его сторону. Было жарко, ястребино-желтые зрачки вождя слезились, изъеденное оспой лицо заливал пот, но он терпел.
Через 60 лет после исторического посещения, в «лихие», как принято выражаться в наше время, 90-е, «любов» Сталина обернулась в фильме Леонида Гайдая «На Дерибасовской хорошая погода…» «штукой сильнее, чем фаллос Гете» (фразу говорит один из героев этого фильма).
Кто организовал
вставание?
Жизнь сделала его прагматиком. И став во главе огромной страны, к литературе и искусству бывший семинарист, некогда писавший стихи, относился с чисто утилитарной позиции. Исходя из политической целесообразности и железной государственной необходимости: литература и искусство были особой, но всего лишь частью гигантского народного хозяйства.
Он читал не только марксистскую литературу, тоннами издававшуюся в стране, но и практически всех своих «инженеров человеческих душ». Которых в стране было превеликое множество. Полезных награждал премией своего имени. Между прочим, Юрий Борев в своей «Сталиниаде» пишет: в 1971 году Шкловский рассказал ему, что афоризм «писатели – инженеры человеческих душ» принадлежал Олеше. Сталин лишь его процитировал, и все приписали авторство вождю. Вождь не возражал. Я думаю, что от скромности.
Он лукавил, когда говорил, что других писателей у него нет. Другие писатели в его империи были. И знал он о них не только из сверхсекретных докладов сексотов ОГПУ-НКВД, он внимательно читал все их сочинения. И не только читал, но и оставлял свое безапелляционное мнение, например, на полях «бедняцкой хроники» гениального Андрея Платонова «Впрок» («Красная новь», № 5–6, 1931) начертал: «Сволочь!» Что сродни было приговору. Однако в лагерь его не сошлет: гениальному, единственному в своем роде писателю после размашистой «сволочи» перекроют кислород на три года. Но в 1938 гогду расстреляет Пильняка, соавтора Платонова по «Че-че-о» («Новый мир», 1928, № 12), очерк вызовет его гнев. Уж слишком больно ударил по созданной им бюрократической системе.
Он не понимал поэзию Пастернака, понимал поведение, считал, что он не от мира сего, и когда в расстрельном 37-м ему донесут, что поэт отказался поставить подпись под письмом, одобряющим смертный приговор Якиру, Тухачевскому и другим «заговорщикам», который одобрила вся страна, сказал: «Оставьте этого небожителя в покое». И тем самым спас Пастернака от грозившего ему ареста.
Он не понимал ни поэзию, ни поведение Мандельштама. Когда над поэтом в очередной раз сгустились тучи, Сталин позвонил Пастернаку. Существует несколько версий этого разговора. Приведу разговор вдовы поэта. Она вспоминала: Сталин спросил, почему Пастернак не обратился в писательские организации или «ко мне» и не хлопотал о Мандельштаме: «Если бы я был поэтом и мой друг поэт попал в беду, я бы на стены лез, чтобы ему помочь…». И мастер ли Мандельштам? «Пастернак ответил: «Да дело же не в этом…»
Пастернаку больше хотелось поговорить о жизни и смерти, но Сталин в обсуждение таких вопросов с «небожителем» пускаться был не намерен и повесил трубку. Тем не менее этот разговор спас Мандельштама от гибели, в 1934-м его сослали в Чердынь. В лагерь, где он в 38-м и погибнет. Вождь не простит ему «Кремлевского горца». «Горец» не забывал обиды еще с семинарских времен, всех обидчиков считал врагами и уничтожал их под корень. Вместе со всеми близкими.
Он не любил Ахматову и за стихи, и за независимость. Но повода к политическому преследованию она не давала. Повод нашелся в 1946 году.
3 апреля она выступала вместе с другими московскими и ленинградскими поэтами на вечере в Колонном зале Дома союзов. Когда вышла на сцену, огромный зал поднялся и, долго аплодируя, не давал ей приступить к чтению стихов. Когда Сталину доложили об этом триумфе, он задал всего лишь один вопрос: «Кто организовал вставание?» – в этой стране только его могли приветствовать стоя, набивая мозоли на ладонях.
14 августа вождь руками своего идеолога Жданова устроит погромное Постановление оргбюро ЦК ВКП (б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград», к Ахматовой приплетет непокорного Зощенко за безобидный и невинный рассказ «Приключения обезьяны» (1945). Обоих пригвоздят к «позорному столбу»: ее определят не то «в монахини, не то в блудницы, а вернее, в блудницы и монахини», у которых «блуд смешан с молитвой»; его запишут в «подонки и клеветники». ЦК еще со времен полемиста Ленина никогда в выражениях не стеснялся. Обоих это выбьет на много лет из нормальной жизни, но, будем справедливы, обоих он сохранит, правда, у «монахини» посадит сына.
Рost scriptum
«В Кремле не надо жить…»
В апреле 40-го бесстрашная Ахматова в своих пронзительных «Стансах» напишет:
…В Кремле не надо жить –
Преображенец прав,
Там зверства древнего еще
кишат микробы;
Бориса дикий страх и всех
иванов злобы,
И самозванца спесь взамен
народных прав.
«Оказался наш Отец…»
В конце 60-го один из героев «Поэмы о Сталине» (глава «Ночной разговор в вагоне-ресторане») Александра Галича сформулирует то, что не смог сформулировать XX съезд:
Кум докушал огурец
И закончил с мукою:
«Оказался наш Отец
Не отцом, а сукою...»
История повторяется
дважды
История, как известно (сказал Гегель, Маркс повторил), повторяется дважды: один раз как трагедия, другой – как фарс.
