Как четвертого числа нас нелегкая несла…

Когда стоишь у тихого озера, о войне и думать не хочется.  Михаил Нестеров. Портрет Л.Н. Толстого. 1907. Г осударственный музей Л.Н. Толстого

Долог список атрибутов государства, попавших под (весьма тяжелую) руку графа Толстого (кстати, интервью  с сотрудником Государственного музея Л.Н. Толстого см. на с. 10 этого номера, а статья о графе Сергея Рогачевского будет напечатана в следующем выпуске газеты – «НГ-EL»). Армия, полиция, суд, церковь, министерства, поземельная собственность, монархия, система образования, брак… и т.д., включая привычки к мясному питанию и ношению обуви.

Даже через сто лет после кончины Льва Николаевича влекут на суд, обвиняют в экстремизме. А ранее один коллега (во всяком случае, в анкете записавшийся как «литератор») навесил ему титул «Зеркало русской революции». Казалось, народная мудрость должна была защитить: неча на зеркало пенять, коли революция… 

Но, перечисляя в статьях 2017 года ее, революции, грехи, причины, – опять поминали Льва Николаевича.

Непросто ему выхлопотать «реабилитацию вчистую». В 2011 году в докладе в Никитском клубе покойного Сергея Капицы я пробовал подойти к этой теме, указав на саму хронологию толстовских ниспровержений, отказов от составляющих государства. Что первым из вышеперечисленного попало в черный список Толстого? Помните, Набокова страшно поразил факт, что Пушкин погиб накануне, буквально за месяцы до появления фотографии и потому остался лишь «в воображении», вне реального оттиска. Но другое «важнейшее из искусств» (определение того же авторства, что и «Зеркало») графа Толстого застало. Бесценные кадры идущего по Ясной Поляне Льва Николаевича так и тянут «отмотать пленку», прокрутить заново великую жизнь, и…

И увидим, что граф Толстой начала 1870-х годов: справный помещик, может, более скромно одетый, но все ж: «хозяйствующий субъект», винокурня, маслобойня («толстовское» масло в Москве идет 60 коп./фунт), Софья Андреевна кроме знаменитого восьмикратного переписывания «Войны и мира» – прекрасный финансовый директор. На литературные доходы скупаются земельные поместья. Гонорары – самые высокие в тогдашней России, и нескаредный Лев Толстой все ж немало гордился, что «дожал» «Русский вестник» до 500 руб. за лист «Войны и мира» (Достоевский – 250 руб./лист). То есть собственность поземельная, литературная – не отрицается. «Отмотаем» еще назад, 1862 год. Венчание с Софьей Андреевной: вот – отношение к браку, к церковным таинствам, к самой государственной церкви.

И так пройдя «до…», дойдем до той солдатской песни «Как четвертого числа нас нелегкая несла» (1855). Исключительность той «зарубки» на жизненном древе Льва Толстого доказывается и самим жанром: стихи же! Известно его отношение к рифмам-размерам: «Это как если б мужик шел за плугом приплясывая». Однажды вечером на почтовой станции не оказалось никаких журналов, книг кроме «Евгения Онегина»… «Ладно, стихи – как раз надо заснуть поскорее».

Но гораздо более значимым видится тот севастопольский рубеж – на фоне послужного списка графа. До толстовства, непротивления злу насилием еще десятки лет, в начале 1850-х военная служба – самое серьезное из устремлений молодого Льва. Брошены Казанский университет, экзаменации на кандидата прав в Петербурге, проиграны кучи денег. Служивший на Кавказе любимый брат Николай, памятный по всем учебникам литературы детской придумкой «поиск зеленой палочки – счастья для всех людей», позвал Льва. Весною 1851 года, приехав к брату, вначале бесцельно, вскоре решает поступить на военную службу, долго, почти пять месяцев ждет необходимых бумаг и разрешения. Сдав в Тифлисе экзамен, поступил юнкером в 4-ю батарею 20-й артиллерийской бригады, стоявшей на берегу Терека, под Кизляром.

Ясная Поляна. Могила Льва Толстого. Фото Валерия Лобанова

Произведенный в офицеры, Толстой прослужил на Кавказе два года, участвуя во многих делах. Имел все права на Георгиевский крест, не получив его, был сильно огорчен. В станице Старогладовской написал свои первые вещи. Памятник писателю и бравому воину Льву Толстому в Чечне окружен уважением, «школа его имени не прерывала своих занятий ни на один день» (из письма Владимира Толстого, правнука). В 1853 году началась Крымская война, храбрый и честолюбивый офицер Лев Толстой переводится в Дунайскую армию, участвует в битве при Ольтенице и осаде Силистрии. С ноября 1854-го в осажденном Севастополе он на самом опасном 4-м бастионе, командует батареей в сражении при Черной.

Общеизвестные факты я привел лишь с целью подчеркнуть: абсолютный ноль толстовства. Уже прославленный писатель (повести, присланные еще из Чечни, мгновенно напечатаны в «Современнике», имели успех) – справный, доблестный офицер. Можно сказать, «батяня комбат» (сокращение применяется к командирам и батальонов, и батарей, вспоминая свои два года в ракетных войсках, свидетельствую). И вот вдруг это:

Как четвертого числа

Нас нелегкая несла

Горы отнимать…

Барон Вревский, генерал 

К Горчакову приставал, 

Когда подшофе.

Князь, возьми ты эти горы,

Не входи со мною в ссору.

Не то донесу.

Собиралися в советы

Все большие эполеты,

Даже Плац-бек-Кок…

Полицмейстер Плац-бек-Кок

Никак выдумать не мог –

Что ж ему сказать.

Ну и строка, известная уже пяти-шести поколениям:

Гладко было на бумаге,

Да забыли про овраги –

А по ним ходить!

Песня, выражаясь анатомически, «не совместима с продолжением военной службы», что вскоре и подтвердилось. Сразу после штурма 27 августа Лев Толстой был отправлен в Петербург. Наиболее известны версии, на выбор:

а) опозоренные севастопольские начальники удалили,

б) царь Николай, как и вся Россия, впечатленный «Севастопольскими рассказами», приказал спасти, вызвать Толстого из Крыма.

Граф Толстой особенно лелеял этот вариант. Царь умер раньше публикации? Ничего, мог прочесть в рукописи.

По-моему, допустимо и совмещение тех версий...

Еще шесть-семь лет метаний, и засевший в Ясной Поляне отставной севастопольский комбат поднимет планку философско-морально-эстетической критики войны на высоту, потрясшую весь мир. За 160 лет так и не превзойденную.

В великой антимилитаристской войне Льва Толстого, перешедшей в философию «непротивления злу насилием», приводят примеры ее вселенской значимости, влияния на президентов, монархов и сотни миллионов людей, назовут преданных последователей, начиная с Махатмы Ганди… но, как замечаю, не принимают во внимание, что в антивоенной критике Льва Толстого есть два вектора.

Морально-философское неприятие, в знаменитом начале третьего тома «Войны и мира»: «…и началась война, то есть свершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие».

Второй вектор: испепеляющее интеллектуальное презрение к военному искусству, науке, штабам, военным планам, теориям.

Военный совет накануне Аустерлица – просто апофеоз человеческой тупости. «Гениальный» многотомный план Вейротера предусматривал все движения вплоть до человека и пушки, гарантировал полную победу. Тянутся часы идиотической «военной литургии», генерал Ланжерон (француз на русской службе) замечает: «Планируемый результат изменится на прямо противоположный, если Наполеон выдвинется к Праценским высотам». Австрийцы смотрят на него, как на случайно икнувшего, и продолжают «Дер эрсте колонне марширен…» («Первая колонна марширует» – выражение, ставшее в толстовском кругу символом самонадеянной тупости, тщеты планирования вообще чего-либо).

Второй раз подобное собрание военных идиотов вы увидите лишь сто лет спустя у Джозефа Хеллера, хоть и объявлявшего себя учеником Достоевского, но в знаменитой «Уловке 22» давшего почти толстовскую картину войны. Хеллер, правда, довел дело до карнавала, а Толстой заботливо вырисовывал генералов по себе не глупых – сама стихия военного совета, штаба, бюрократии сводит все их действия к полному абсурду. Их наказание: быть побитыми еще более гомерически расписанным, уже в самую мощь толстовского гения, ничтожеством, почти куклой, роботом в смысле отсутствия важнейших человеческих черт. В этой точке векторы толстовской критики соединяются. Война – моральная гадость и поразительная тупость. Любимец Толстого мудрый Кутузов спит на военных советах, даже похрапывая. Здесь Лев Николаевич коснулся интересной тенденции: люди, по-настоящему понимавшие суть войны, презирали потуги армейского шика. Суворов на военном совете, за шесть лет до аустерлицкого, в ответ на вопросы австрийских зануд – просто… кукарекнул. Адмирал Джеймс Сомервилл, которому в 1940 году доверили атаку и уничтожение французского флота (во избежание его сдачи Гитлеру) на капитанский мостик выходил в костюме капитана Флинта, с попугаем на плече. В общем, передергивая монументальную цитату: все тупые генералы похожи друг на друга, каждый талантливый – талантлив по-своему.

Летом 1812 года, на военных советах, когда до призвания Кутузова выполняли знаменитый «план Пфуля», шедевр абсурда – будет ничуть не лучше, да и первый выигранный наступательный Тарутинский (Винковский) бой – то же самое торжество хаоса, ошибок, неисполненных (и неисполнимых) диспозиций.

Песня «Как четвертого числа» – начало этого ряда. Бой за  Федюхинские высоты – не просто поражение, но Абсурд&Хаос, неправильно понятый генералом Реадом план Главкома. Да и сам план… «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги».

Да и сама война… Тридцать лет царь с Нессельроде, занимаясь Польшей, Венгрией, Священным союзом, успешно собирали против России общеевропейскую коалицию. На фоне той бурной дипломатической «работы» армия, уникальный случай в истории: 30 лет – абсолютный ноль изменений. По вооружению, тактике: точная копия, можно сказать, «фотография» победоносной армии 1812 года.

А в мире уже: нарезные ружья, нарезная артиллерия, паровой флот. Неудачи еще ДО вступления в войну Англии, Франции показали – впервые за 190 лет русская армия уступала по вооружению туркам.

Толстовский доклад в Никитском клубе я начал с загадки: когда была построена первая железная дорога в Крыму? Кем?

Помню, правильный ответ удивил многих: «В 1855 году. Высадившимися англичанами. От Балаклавы (их порт снабжения) до Севастополя». В итоге линия снабжения Англия–Севастополь оказалась быстрее и мощнее нашей, в 20 раз более короткой, но на волах по раскисавшим дорогам… и комбат граф Толстой вместе с соратниками был просто сметен тупым, но подавляющим превосходством тоннажа суммарного залпа.

Кстати, другой граф Толстой русской литературы, Алексей Константинович (да-альний родственник), сформировав полк стрелков, пошел в Крым добровольцем, но в том бездорожье, бездарщине не дополз, свалился с тифом на год, потеряв почти весь полк и изумлявшее всех здоровье (гнул подковы и т.д.)…

Сухая справка: «24 августа 6-я усиленная бомбардировка заставила умолкнуть артиллерию Малахова кургана и 2-го бастиона...» Расшифруем ставший ненавистным Толстому военный сленг: «заставила умолкнуть» – это не команда «молчать», не палец к губам, это налаженный поток английских снарядов смел, уничтожил нашу артиллерию. И была предъявлена уже бесконтактная (с одной стороны) война: бомбардировка вырывает из наших рядов уже 2–3 тысячи в день при невозможности нанесения ответных потерь, как у каких-нибудь аборигенов, стоящих с палками под пулеметным огнем.

Фатальные ошибки Николая Первого объясняют: он был, типа, последний рыцарь Европы, слишком честен, прямолинеен. Другой известный образ той войны: «Синопская победа – лебединая песнь парусного флота». Да, линия кораблей, белые паруса… завораживает, действительно похоже на лебедей, добавим безмоторную тишину, плеск волн… Красивая победа. Однако единственный, коптящий небо турецкий пароход прорвался и ушел.

То есть не Лев Толстой удалил рыцарство и романтику из войны. Хотя и размазал «жирного Наполеона с дрожавшей левой ляжкой», кретинов аустерлицкого военного совета, Пфуля, Клаузевица (знаменитый теоретик «Война есть продолжение политики…» – тоже герой «Войны и мира», именно его обдает особым презрением Андрей Болконский накануне Бородина)…

«Сорвав все и всяческие маски» (цитата опять из «подЗеркальной» статьи), Лев Толстой оставил единственным законным оружием лишь памятную «дубину народной войны». Его движение «в народ», прочь от государства началось именно с разочарования в армии, с той песни «Как четвертого числа нас нелегкая несла».