Протезы для безногих

Тарковский был отзывчив и добр, шутил с классикой... Фото с сайта www.goslitmuz.ru

Плывут через льды дылды

подлодок,

В котлах урановых дохнут

пары,

А за кормой тучи дохлых

селедок

И вязкая слизь баклажаньей

икры.

Рев и всхлипы морского

котика,

Потерявшего кошку морскую,

И луна, зажженная вместо

клотика,

Качается, вниз свалиться

рискуя…

Еще более на мысль о раннем Заболоцком могла натолкнуть заключительная часть поэмы, где взамен потерянной тельняшки охотятся в Африке на зебру, чтобы снять ее шкуру и «бросить в рожу баталеру/ эрзац, густой и полосатый…» Поэма была «непечатной», но надо признаться, многие мои товарищи по училищу помнили ее едва ли не наизусть, она стала неким «курсантским» фольклором. Поговаривали, что военно-морские училища Ленинграда наперебой оспаривали право, что именно у них учился курсант Василий Биркин.

…Время народы сотрет

с планет,

Века увлекая волоком,

А бирка расскажет потом

обо мне

Будущим археологам!

Поэму опубликовал через 35 лет после ее сочинения на свои средства мой товарищ по училищу инженеров оружия Евгений Игнатеноко, уже в 1994 году, часть тиража он сразу разослал по всем нашим атомным станциям. Игнатеноко был вице-президентом Росэнергоатома, спасателем Чернобыля. Спасал он не только Чернобыль, но всю атомную энергетику от произвола ликующих, торгующих родиной чиновников. Такое не прощалось. 13 мая 2001 года он погиб в автокатастрофе. Машина, виновная в аварии, с места происшествия скрылась…

Но от атома к поэзии. Поэму, которую оценил Тарковский, тогда, в 60-е, я сдуру предоставил комиссии по приему в Литературный институт, конечно, меня не приняли, чему я весьма рад. И вот Арсений Александрович говорит мне (его самого тогда не печатали), что сам он лично мало что может, но вот он направит меня со стихами к влиятельному человеку. Таковым оказалась вторая жена знаменитого поэта Степана Щипачева, литературный критик Елена Викторовна Златова (1906–1968). И вот по звонку Тарковского я являюсь в знаменитый писательский дом в Лаврушинском переулке, где уже бывал у Вячеслава Всеволодовича Иванова, он давал мне редкие книги из своей библиотеки. Конечно, к влиятельной жене знаменитого (кстати, лирического) поэта я не мог идти с моей сатирической дурашливой поэмой. Выбрал лирику. Подождал, она прочитала. А тогда блистали эстрадные поэты, за что-то боролись, прежде всего за свою же популярность. И вот ответ Елены Викторовны: лирику сейчас писать не модно, надо быть гражданским поэтом. Рассказал об этом Тарковскому. Арсений Александрович едва не заплакал – как лирику писать не модно? Он ведь сам был – лирик!

Первая моя журнальная публикация появилась в 12-м номере журнала «Москва», и допустила ее, будучи редактором отдела поэзии, Евгения Самойловна Ласкина, бывшая жена поэта Константина Симонова.

Тарковский был отзывчив и добр к молодым поэтам, например, к Геннадию Русакову. В общении он был весел и добродушен. Однажды объявил: «Иногда мне хочется править Пушкина». Старейшего переводчика античной поэзии Шервинского считал «лунатиком». Шутил с классикой: «Дубовый листок оторвался от ветки осины». Однажды в Дубовом зале ресторана ЦДЛ, когда еще там спокойно питались писатели, я съел его шашлык, подобно герою рассказа Зощенко. Видимо, у меня был голодный студенческий вид, и он сказал, что вот он заказал, а есть не хочет. Я и съел.

Но еще, кажется, я его непроизвольно обидел. Это случилось на дискуссии о свободном стихе в журнале «Вопросы литературы» осенью 1971 года, дискуссия вышла во 2-м номере за 1972 год. Тогда нас с Буричем пригласил Евгений Осетров, зам главного, но без обещания опубликовать наши речи. Однако опубликовал. Дискуссию бодро начинал Арво Метс, кроме нас с Буричем его поддержали поэты из республик: Ояр Вациетис из Латвии и Расул Рза из Азербайджана. Борис Слуцкий возражал, что раз такого не было у классиков, то и не должно быть. Всех утихомирил Давид Самойлов, призывая заботиться о содержании. Зачем добродушный Тарковский ввязался в спор, не ведаю, позже, как и многие другие наши оппоненты, он тоже выдал образцы верлибра. А я необдуманно читал как пример фразеологического верлибра стихи из цикла «В одном, некогда бывшем мире», где была и такая строфа:

Протезы для безногих

расхватали двуногие,

пока безногие

ковыляли на костылях

в магазины.

– Мы должны быть везде

впереди, –

Шутили двуногие,

выбегая из магазинов

на четырех ногах…

– Какие нехорошие люди, – проворчал сидящий напротив Арсений Александрович. Он ведь ходил на протезе.

Но это не помешало нашим дальнейшим добрым отношениям. Еще важно слышать стихи в исполнении автора, как было у меня впервые на вечере Тарковского, на тех же Переводческих средах. Он ведь, как многие тогда, не считался поэтом, то есть не был членом секции поэзии, а именно членом секции перевода, как, впрочем, и я. Даже если я не слышал в его чтении какие-то его стихи, все равно, читая их, я слышу, как они звучат его голосом.