Сад, погрязнувший в цитатах

Чехов слишком «прикреплен» к своей эпохе.  Фото Леонида Средина. 1902

Андеграунд, конечно, ценит второе, но чаще пишет о первом. И не всегда в хвалебном тоне. Скажем, Василий Филиппов бросает:

Вот выползает из подворотни

провинциал-Чехов,

Он слишком прикреплен к своей эпохе,

В которой нет воздуха.

Толчея в его рассказах людей,

Забывших названья зверей.

Сергей Стратановский более снисходителен к людям низкого звания, их толчея его не пугает, мещанство не смущает:

О делах неприметных, над коими Чехов еще…

В той, ну как ее, повести или рассказе –

не помню…

И о людях безвестных, в борьбе

с нищетой и болезнями

Не щадивших себя в непролазных уездных,

беззвездных…

Ему вторит Иван Петренко, который в стихотворении «Однажды в сумерки душа…» даже любуется своим персонажем:

уставшая и располневшая Ассоль

заходит с мусорным ведром в беседку

поговорить за жизнь с соседкой.

в быт с головой ушедший чеховский

герой.

Герои у Чехова бывают разные. И некоторыми действительно можно любоваться. Это делает Алексей Парщиков в «Элегии»:

В девичестве – вяжут, в замужестве –

ходят с икрой,

вдруг насмерть сразятся, и снова

уляжется шорох.

А то, как у Данта, во льду

замерзают зимой,

а то, как у Чехова, ночь проведут в разговорах.

Виктор Кривулин тоже не прочь бросить эстетский взгляд на «чеховское чаепитье/ на веранде и вязанье». Но он отдает себе отчет в условности изображения: «Сад, погрязнувший в цитатах!/ Красный уголь черепицы/ в синеве лесного света…».

Чеховские интонации часто угадываются с полуслова. Когда Марина Андрианова восклицает: «В город! В город!/ Скорее домой!», «Три сестры» немедленно появляются на заднем плане.

Их восклицания с удовольствием цитирует Дмитрий Бобышев:

а с Пушкина мы все нехороши,

невыездной народец

третьесортный?..

И только Чехов кашляет в глуши.

– В Москву, в Москву! – кликушествуют

сестры.

Не вполне ясно, откуда взялся глагол «кликушествуют». Сестры его не заслужили. В большом городе часто проблемы, которые невозможно решить в провинции, рассасываются (хотя бывает и наоборот, усугубляются). Поэтому желание женщин понятно. Но это так, к слову.

В стихотворении «Наставники» Бобышев вспоминает чеховских держиморд, которые у него сравниваются с советскими редакторами:

Мы писали по сердцу, по совести

и несли на ладонях в печать

наши ранние песни и повести.

Был по Чехову стоп: – Не пущать!

Ну, а Виктор Кривулин создает совсем фантастическую инсталляцию, в которой показывает себя в образе охранника на железнодорожном вокзале в 1941 году, а Чехова – в образе бомжа.

Читатель легко представляет:

чехов?

чехов, тот самый

антон палыч

эсеровское пенсне

слёзы на стёклах

ледяные слёзы на стёклах

мятая чёрная шляпа

Чехов сидит перед дверью с надписью «Комендатура». Его портрет все помнят, но до «соломенно-серого старика» никому нет дела, хотя лицо узнаваемо:

перешагивали через него

бухали двери

телефон трещал беспрерывно

беспрерывно трещал телефон.

И все. Картина фиксирует реальность: живые классики в Советском Союзе не нужны.