Вы что, с ума сошли…

Шейнин умудрялся всегда возвращаться в начальники. Фото РИА новости

В 60-х годах по Москве гуляла такая история – однажды артист Василий Ливанов, закончив очередные съемки очередной картины на «Мосфильме», столкнулся в коридорах студии с ее главным редактором Львом Шейниным. Завязался разговор о кино, затем перешли на другие темы, Шейнин стал рассказывать разные истории из своей жизни – был великолепным рассказчиком. И тогда Ливанов предложил: а почему бы вам не написать воспоминания? Его визави как подменили, только и сумел выдохнуть: «Вы что, Васечка, с ума сошли?!»

Военная тайна (все тайна – ничто не секрет)

Лев Шейнин, автор популярного романа-трилогии «Военная тайна», так же тщательно хранил свои секреты, как и его герой, доблестный следователь Ларцев, хранил государственные.

Один из первых советских шпионских детективов с туго закрученным сюжетом – Ларцев во время войны распутывал все хитроумные планы немецкой разведки – зачитывался читателем до дыр.

В 1944 году по первой части романа был снят фильм «Поединок». Который пользовался не меньшим успехом, чем роман.

Бывшему прокурору и по совместительству «инженеру человеческих душ», участвовавшему в расследовании самых громких политических убийств в Советском Союзе, автору популярных произведений детективного жанра, как сказали бы в наше время – бестселлеров, ох как не хотелось рассказывать о своей жизни, которую можно было сравнить разве что с жизнью героев Дюма.

Но в России, как говорится, все тайна и ничего не секрет. Или все секрет, но ничто не тайна.

«До вечера, Байрон!» (по заданию партии)

Он начинал как поэт, первые свои вирши опубликовал, пребывая в отроческом возрасте, в литературном приложении к газете Торопецкого укома партии «Светоч». Незамысловатые сочинения в бедную рифму и не отягощенные особым смыслом партработникам провинциального городка в Тверской области, не умевшим порою связно выразить свои мысли, пришлись по душе, и в 1921 году юного «властителя дум» отправили прямиком в Москву – в Высший литературно-художественный институт им. Брюсова, в котором учили на прозаиков, поэтов, драматургов и критиков. Что совпало с желанием юного комсомольца, желавшего посвятить всю свою жизнь литературе.

Но в судьбу студента вмешались высшие силы. В 1923 году его вызвали в Краснопресненский райком комсомола и мобилизовали на борьбу с преступностью. Преступавших закон было много, не любивший вспоминать про 30-е годы, про 20-е Шейнин писал: «В комсомольских клубах пели «Мы молодая гвардия рабочих и крестьян», изучали эсперанто на предмет максимального ускорения мировой революции путем создания единого языка для пролетариев всех стран, упорно грызли гранит науки и люто ненавидели нэпманов, которых временно пришлось допустить.

А в городе, невесть откуда и черт его знает зачем, повылезла изо всех щелей всяческая нечисть – профессиональные шулеры и надменные кокотки, спекулянты с воспаленными от алчности лицами и элегантные, молчаливые торговцы живым товаром, бандиты с аристократическими замашками и бывшие аристократы, ставшие бандитами, эротоманы и просто жулики всех оттенков, масштабов и разновидностей».

Борцов с «нечистью» не хватало, бороться брали молодых комсомольцев, готовых за идею сложить голову.

Может быть, Шейнин и готов был сложить голову за идею, но совсем не был готов бороться с проходимцами и жуликами всех мастей, поскольку готовил себя к другой – литературной жизни.

Разговор в райкоме состоялся серьезный, поначалу он сопротивлялся, но формула «Партия приказала – комсомол ответил «есть!» безотказно работала еще в добрежневские годы. Как вспоминал будущий следователь, секретарь Грамп произнес ледяным тоном: «Речь идет о мобилизации по заданию партии. Можешь до вечера думать... Потом приходи за путевкой. До вечера, Байрон!» (если недоучившийся студент Брюсовского института ничего не присочинил, то комсомольский секретарь, в отличие от торопецких, был удивительно начитанным человеком).

Так или иначе, случай определил судьбу – сделал посредственного рифмоплета следователем, которого уже ждали в московском губернском суде.

Инженер человеческих душ (лауреат Сталинской премии 1-й степени)

Есть разные версии происхождения этого афоризма, я придерживаюсь той, что опубликовал Юрий Борев в своей «Сталиниаде» (1989): «Виктор Шкловский рассказывал мне в мае 1971 года в Переделкино, что афоризм «Писатели – инженеры человеческих душ» был высказан Олешей на встрече писателей со Сталиным в доме Горького». После чего замечает, что вскоре фраза была приписана вождю, и «он скромно примирился с авторством». Разумеется, авторство «скромного» вождя никто не посмел подвергнуть сомнению.

Лев Шейнин с первых своих шагов в литературе был вот таким самым настоящим «инженером». Но в силу своего местоположения, будучи одновременно и следователем, и (впоследствии) прокурором, писал только о душах заблудших – тех, кто преступил закон и заплутал в советских жизненных дебрях.

Все годы, которые он провел на столь ответственной государственной работе, его не оставлял творческий зуд. Только вместо стихов он стал сочинять прозу, сойдя с тернистой стези стихотворца в 1928 году, когда напечатал свой первый рассказ «Карьера Кирилла Лавриненко» в журнале с весьма символическим названием «Суд идет!».

Дебют был вполне по тем временам успешен, примитивные сочинения о «героических буднях» уголовного розыска, лишенные высоких художественных качеств и психологической глубины, единственным «достоинством» которых было оказать правильное (с точки зрения режима) воспитательное воздействие на читателя, начинают охотно публиковать центральные газеты «Правда», «Известия», и – в 38-м – издательство «Советский писатель» выпускает в свет уже целую книгу госсоветника юстиции 2-го класса «Записки следователя», один из рассказов которой назывался «Волчий закон».

«Записки», основывавшиеся на реальных случаях из следственной практики, своей безыскусной простотой быстро завоевали успех у публики.

До мастерства Вениамина Каверина, описавшего блатной мир Петрограда 20-х годов в повести «Конец хазы», Льву Шейнину было далеко, но на фоне романов Льва Овалова о майоре Пронине (ставшем героем анекдотов и фольклора тех лет), как и до Николая Шпанова, в 30-е прославившегося сочинениями о грядущей мировой войне, в конце 50-х – о сыщике Ниле Кручинине, это выглядело даже более чем хорошо.

Через год следователя по особо важным делам приняли в Союз писателей СССР, а в 49-м – за сценарий фильма «Встреча на Эльбе» (в соавторстве с братьями Тур) удостоили высшей в Советском Союзе наградой за литературный труд – Сталинской премии 1-й степени.

Он побывал по обе стороны следовательского стола. Василий Верещагин. Допрос перебежчика. 1901. Николаевский художественный музей имени В.В. Верещагина, Украина

Карьеру он делал весьма успешно: в 18 лет – народный следователь Орехово-Зуевского уезда; в 22 – старший следователь Ленинградского губернского суда. Он был активен и энергичен, держал нос по ветру. 6 августа 1931 года был назначен следователем по важнейшим делам Прокуратуры РСФСР. Через два года последовало новое назначение – должность осталась прежней, но теперь прокуратура была рангом повыше – СССР. После убийства Кирова в 1934 году его включили в группу, ведущую расследование этого громкого дела. Вместе с тогдашним прокурором СССР Акуловым и его заместителем Вышинским он допрашивал обвиняемых. Эта же тройка вела последний допрос безработного Леонида Николаева, застрелившего члена политбюро ЦК ВКП(б), первого секретаря Ленинградского обкома и горкома партии в коридоре Смольного.

Преступник полностью признал свою вину. Шейнин работал над обвинительным заключением и доказал, что он действовал по заданию «вражеского подполья».

Кроме Николаева по делу расстреляли 14 человек.

1937 год начался в 1934-м – убийство Кирова стало спусковым крючком массового террора. Чтобы придать репрессиям силу законности, было принято постановление ЦИК СССР «О внесении изменений в уголовно-процессуальное законодательство».

Рвение молодого следователя было оценено по достоинству – когда в ноябре 1936 года Совнарком утвердил новую структуру Прокуратуры СССР, ее следственный отдел поручили возглавить Шейнину, который после назначения Вышинского прокурором СССР (в 1917-м, будучи комиссаром милиции Якиманского района Москвы, Вышинский отдал «приказ о розыске, аресте и предании суду немецкого шпиона Н. Ульянова-Ленина») становится его самым верным и ближайшим помощником.

Это был пик юридической карьеры молодого следователя – максимум того, что он мог желать и достичь.

Падения с Олимпа (двуликий Янус)

Он падал с Олимпа дважды – в 1936 и 1951 годах.

И дважды вновь на него возвращался.

Один раз – на репрессивно-юридический. Второй – на литературно-начальственный.

Для этого нужно было иметь особые лицо и характер. Шейнин имел и то и другое. Как Янус, который в римской мифологии является двуликим богом дверей, входов и выходов и различных проходов и изображается всегда с двумя лицами – молодым и старым, смотрящим в противоположные стороны.

В те годы это не было чем-то исключительным. Проявления двуличия наблюдались особенно у тех граждан, кто был выделен и обласкан системой. Он жил в советской стране в невероятно сложное время, когда каждому, чтобы выжить, надо было делать свой выбор. Лев Шейнин сделал свой. Как в поздние брежневские годы скажет поэт, «каждый выбирает для себя».

Боялись все – даже члены Политбюро, а затем – в 50-е годы – члены Президиума ЦК. Одни (в лучшем случае) – потерять место. Другие – лагерей и лишения жизни. Система действовала безотказно и редко давала сбои.

В первый раз начальника следственного отдела Прокуратуры СССР арестовали в 1936 году (точные сведения о причинах ареста отсутствуют), и он загремел туда, куда Макар телят не гонял – в один из колымских концлагерей. Однако вернули его довольно скоро. Это совпало со снятием «железного наркома» Ежова и назначением не менее «железного» Берии.

С его приходом масштабы репрессий значительно сократились, но это было не его решением. Он всего лишь исполнял волю «вождя и учителя», «организатора всех наших побед», «лучшего друга советских врачей, железнодорожников, учителей, механизаторов, колхозников, физкультурников» и т.д., и т.п.

Когда Сталин решил, что с Большим террором пора заканчивать, тот и закончили. Дело ценного сотрудника пересмотрели, и Шейнин, не потерявший веру в «дело Ленина–Сталина», был оправдан. Вновь сев в следовательское кресло, он с удвоенной энергией принялся за работу – сажать.

Второй раз его арестовали в 1951 году.

После Нюрнбергского процесса – он был одним из помощников главного обвинителя от СССР Руденко (генерального прокурора СССР в 50-х – начале 80-х годов) – ничто не предвещало краха карьеры. Однако человек предполагает, а МГБ располагает. Любителя красивого образа жизни, вина и женщин (а кто эти удовольствия из смертных не любит) сначала освободили от должности, обещая должность директора Института криминалистики. Но обещания остались обещаниями, и вместо института с удобным креслом он угодил на нары внутренней тюрьмы на Лубянке. Обвинили в «националистической деятельности и преступной связи с еврейскими националистами». В постановлении на арест говорилось, что он «изобличается в том, что, будучи антисоветски настроен, проводил подрывную работу против ВКП(б) и Советского государства. Как установлено показаниями разоблаченных особо опасных государственных преступников, Шейнин находился с ними во вражеской связи и как сообщник совершил преступления, направленные против партии и советского правительства».

Сам Шейнин связывал свой арест с гибелью Михоэлса, по официальной версии случайно сбитого грузовиком в Минске в ночь с 12 на 13 января 1948 года. Борис Ефимов, водивший с ним знакомство, в одну из встреч после того, как давний приятель вышел на свободу, спросил о причинах ареста: «…оглянувшись по сторонам и понизив голос, Шейнин произнес одно-единственное слово – Михоэлс».

Командированный в Минск следователь по особо важным делам довольно быстро разобрался в происшедшем. И тут осторожный Шейнин просчитался, может быть, единственный раз в жизни.

Согласно архивным данным, дело 1951 года велось два года и в итоге составило семь толстых томов. Целый год он сидел в одиночке.

Его пытались обвинить в шпионаже, но ничего не получилось – арестант держался стойко и обвинения в «измене Родине» не признал.

Член Худсовета (кого надо «тащил» и кого надо «не пущал»)

Он вышел на свободу через восемь месяцев после смерти Сталина. Через год отказался от составленного им вместе с Вышинским обвинения в деле покушения на Кирова.

На службу не вернулся.

Единственное, чем можно было заработать на хлеб, была литература. И он к ней вернулся. Он был необычайно плодовит. Многочисленные рассказы, повести, пьесы, киносценарии потоком лились из-под его пера.

А затем, когда наступили «вегетарианские времена», о нем вспомнили наверху и вновь назначали начальником. Правда, не прокурорским, а литературным. В течение многих лет он был членом Худсовета Министерства культуры СССР, сидел в кресле главного редактора киностудии «Мосфильм», возглавлял отдел драматургии Союза писателей СССР, кого надо «тащил» – кого надо «не пущал».

Советская власть высоко ценила его деятельность – в 1937 году он был награжден орденом Трудового Красного Знамени, в 1945-м – орденом Ленина, еще через два года – орденом Отечественной войны 1-й степени, не говоря уже о многочисленных медалях за доблестный труд.

Против поджигателей войны (некролог)

Когда он умер, некролог напечатали «Известия».

Были там и такие строки: «Один из представителей советского обвинения на Нюрнбергском процессе, Шейнин после Отечественной войны отдает много энергии публицистике, гневно разоблачающей поджигателей войны. Его страстные антивоенные памфлеты и статьи до последнего времени печатались на страницах «Известий», «Литературной газеты», «Огонька».

На его смерть отозвалась респектабельная New York Times, сообщив 12 мая 1967 года своим читателям, что в Москве «умер Лев Шейнин, советский писатель детективных романов».

Место нашли ему на престижном Новодевичьем кладбище.

P.S. Досажался (остроумный Михалков)

Все тот же Борис Ефимов, брат репрессированного Михаила Кольцова (см. «НГ-EL» от 05.10.23), вспоминал о своем удивлении и реакции Сергея Михалкова, сообщившего ему об аресте общего знакомого: «Да ты что, Сережа? Шейнина посадили? Да он сам всех сажает». – «Ну и что? – философски заметил Михалков. – Сажал, сажал и досажался…»

Все-таки Сергей Владимирович был весьма остроумным человеком.

Геннадий Рафаилович Гутман (псевдоним Г. Евграфов) – литератор, один из редакторов альманаха «Весть».