Александр Сафонов Маша Зубарева решила, что ей во что бы то ни стало нужно выучиться на какого-нибудь кондуктора, чтобы чаще ездить на трамвае. Чтобы ездить на нем всегда, не выходить, например, на конечной вместе с мамой, когда они возвращаются вечером из музыкальной школы, а остаться в нем, проехать круг и ехать обратно.
Маше было уже почти девять лет, а она ни разу еще не ездила на трамвае по кругу. Однажды с мальчишками хотели незаметно в салоне остаться, но вагоновожатый их выставил: нельзя, мол. А почему нельзя – так и не сказал, только отмахнулся.
Но ведь хочется! А самое простое – это выучиться на кондуктора. Чего сложного? Ходи, билетики продавай! Еще было крайне интересно узнать: а там, на другой конечной, там – тоже круг? И далеко ли до него? Сколько, например, дней ехать? Маша как-то спросила у отца, но тот посмеялся над ней и сказал, что ехать надо две недели, потому что конечная – на Северном полюсе.
– А круг, – спросила Маша, – там круг тоже есть, как у нас?
– Ну как не быть, – ответил отец, – трамвай как раз вокруг земной оси объезжает и едет к нам опять две недели...
Но Маше было интересно самой увидеть, самой проехаться от конечной до конечной и, разумеется, по кругу. Вот она и решила, что в школу ходить не будет и на музыку – тоже не будет. Никогда. Она станет кондуктором.
Но мама была очень недовольна, когда узнала о таком твердом намерении. Она даже немного отругала дочь:
– Маша! Не выдумывай чепухи! Учиться надо обязательно!
– Да, – поддакнул отец, – учись Маша! А кондуктором всегда стать сможешь, было б желание!
– Ну, мамочка, – затянула Маша, – ну, папочка! Это же так интересно! Мне очень-очень надо знать, что значит проехать на трамвае от конечной до конечной! Ну, пожалуйста! Я потом опять учиться буду, еще лучше, чем сейчас!
– Куда уж лучше, – усмехнулся отец.
– Чему ты ребенка учишь, балда?! – накинулась мама на папу. – Не видишь, что у нашей Машеньки идея фикс?
– Это, прости, у тебя идея-фикс из нее обязательно пианистку сделать, – невозмутимо ответил папа, – а Маше хочется просто на трамвае покататься!
– Да, да, да! – вставила Маша.
– В общем, так, – наконец заявил отец, – не будет она ничего бросать, никакую твою музыку, не бойся, мамочка. Собери нам в дорогу по бутерброду с докторской колбасой и в термос чаю горячего послаще, поедем мы с Машей. К ужину не жди: вернемся через четыре недели на том же самом трамвае, на котором уехали! Вот так!
– Ура! – закричала Маша. – Кругосветка!
– Кругосветка! – подтвердил отец, и они пошли собираться.
«Чему только ребенка учит... – бубнила на кухне мама, нарезая докторскую колбасу. – Тут от нас до той конечной – от силы час ехать! Испортит мне Машку, вот же балда!..»
Папа с Машей на конечной дождались трамвая и залезли в салон.
– Конечная! – закричал вагоновожатый. – Посадка – напротив! Слазь!
– Ты подожди, – вступился папа, – дочка замерзла, пусти нас!
Маша поежилась, будто и правда замерзла, и вагоновожатый махнул рукой: «А, ладно! Валяй!»
И вот тогда, впервые за все ее почти девять лет, Маша наконец-то проехала по кругу в трамвае. У нее даже дух перехватило, как это было замечательно. Она прижалась к самому окну, отец обнял ее, и они поехали.
Быстро промелькнула Москва с заросшим елками пригородом, деревни и села попадались все реже и реже, а полустанки становились с каждым разом все меньше и заброшенней. Лес иногда сменялся бесконечным заснеженным полем с далекими-предалекими огоньками почти на горизонте, а потом опять начинался темной кремлевской стеной лес. Потом пошли холмы с завывающими метелями и вьюгами. Иногда за трамваем увязывалась стая волков. Она с воем бежала около вагона, и волки заглядывали Маше в лицо, в самые глаза. Но трамвай летел дальше, и волки отставали, сворачивая обратно в темноту. Селений уже почти не попадалось – один-два домика вдалеке промелькнут или, например, будка с огоньком в окне и стрелочник в овчинном полушубке рядом, промерзший до костей, с флажком в руке.
Сколько рек проехали и озер – трудно было сосчитать, все у Маши слилось воедино, в одну самую замечательную бесконечную поездку на трамвае.
Она засыпала и просыпалась, засыпала и просыпалась у папы на плече, ела бутерброд с докторской колбасой, запивала сладким чаем и смотрела за окно, где уже мелькала своими голыми расческами-соснами редкая северная тайга┘
На Северном полюсе ничего практически не было видно: страшная пурга кидалась в окна всем телом, стучалась, выла, но Маша успела-таки разглядеть, когда трамвай на конечной делал круг, земную ось и сверху – примотанный к ней красный флажок.
– Ну вот, – сказал папа, – поехали обратно? – и улыбнулся.
– Поехали! – ответила Маша и, счастливая, окончательно заснула на его плече. Проснулась она, когда надо было уже выходить. Вагоновожатый сказал: «Конечная! Слазь!»
И они с папой пришли домой.
– Вот! Как раз к ужину! – засмеялась мама.– А говорили «четыре недели, четыре недели»!
– Да, – сказала Маша, – четыре недели! И знаешь, мамочка, на обратном пути, где-то в районе Вологды, папа сказал, что он тоже станет кондуктором, только не кондуктором, а вагоновожатым, потому что кондуктором-то – я буду!
– Это правда? – спросила у отца мама.
– Правда, – ответил отец.
И мама пожала плечами.
