Как возможна литература?

Жиль Делез. Критика и клиника. Пер. с французского О.Е. Волчек и С.Л. Фокина. - СПб.: Machina, 2002, 240 с.

Перед нами последнее произведение Делеза. Трагическое письмо, обращенное к самому себе в ретроспекции прощального взгляда. Письмо больного человека, предчувствующего момент, когда логика боли из пограничной превратится в тотальную и смертоносную. Время, когда сопротивляться болезни будет немыслимо, а мыслить - прежде всего саму болезнь - невозможно. Предчувствуя катастрофу, философ старается именно ее сделать объектом мысли, образовав хрупкое сочетание смысла и факта, возможного в опережающем высказывании.

Главы книги - пестрые размышления, критические заметки и литературные очерки, объединенные темой болезни, образами больного языка и больного сознания. Привычные для любителей шизоанализа авторитеты - Арто, Ницше, Беккет, Кафка - высвечиваются в клиническом аспекте "случая". Случая языка. Все они - заключенные клиники, где источники больного сознания локализуются в изоляторе литературного творчества. Пишущий всегда творит новый язык, утверждает Пруст. И этот язык обречен на процедуру отторжения, продолжает Делез. Отвергнутое письмо, божественное косноязычие, заикание, лингвистические фантомы шизофрении, извращенное обращение с языком и язык, порождающий извращение, - вот спектр явлений, достойный критического разбора. Литературное творчество как способ преодоления пагубной логики болезни - вот сверхизмерение "Критики".

Главный вопрос текста - "Как возможна литература?" - приводит к ответу, который неизбежно превращает филологию в метафизику. Литература возможна лишь как самоутверждение смысла перед ликом бессмыслия, рождение нечто в разворачивающемся поле ничто. Внимание философа совершает круг, вновь возвращаясь к проблематике, анализ которой сделал его знаменитым. Невооруженным взглядом видно, что "Критика и клиника" дублирует "Логику смысла".

Однако между этими текстами существует заметное различие, которое и придает ценность повторению делезовской мысли. Машина мысли в "Клиники" разобрана, ее детали существуют в пространстве нереализованного замысла. Читателю предоставляется повертеть в руках лишь фрагменты, лоскутки текстов, привлекшие внимание философа, чтобы самому понять их значение. Лаборатория смысла пустует. Разум, затеявший синтез алхимического эликсира, оставил свой проект незавершенным. Энциклопедия абсурда осталась недописанной.

Тот же, кто решится продолжить делезовскую мысль, восстановить замысел и встроиться в разомкнутую концептуальную схему, должен будет дать клятву Гиппократа, потому что писать для Делеза значит лечить. Исцелять болезни мироздания, которые всегда слиты с болезнями души, которым нет числа. Излечение связано с личным постижением: понять значит заразиться (бессмыслием), чтобы, вступив в борьбу со смертельным недугом, самому породить новый смысл. Роли врача и больного слиты в фигуре философа-алхимика, который должен стать исцеляющим, исцеляемым и эликсиром, несущим исцеление и восстановление потерянной целостности мира. Эта целостность не дана (и не может быть дана) в книге. Она возможна лишь как предразмеченный путь, по которому двинется другой.