Александр Дискол Фридрих Ницше. Полное собрание сочинений: В 13 т. Т. 13: Черновики и наброски 1887–1889 гг. – М.: Культурная революция, 2006, 656 с.
Тринадцатый (и он же последний) том Полного собрания сочинений Фридриха Ницше «воспроизводит все содержание рабочих тетрадей Ницше последних полутора лет его сознательной жизни» (с ноября 1887 года по начало января 1889-го). Перевод выполнен по немецкому академическому изданию под редакцией итальянских ницшеведов Джорджио Колли и Маццино Монтинари. На русском языке, уверяют издатели, издается впервые.
Жанр черновиков и набросков представляет по-настоящему философский интерес, позволяя заглянуть в замочную скважину интеллектуальной кухни. Однако, чтобы стать расхватанным на цитаты, такой сборник должен пройти через ряд испытаний. Например, быть прочитанным в соответствии с тематичностями творчества философа. А поскольку философская манера Ницше и без того афористична и эклектична, постольку черновики и наброски оправдывают принципиальную несистематичность ницшевского мышления. Это не просто фрейдистские оговорки, описки, ослышки, очитки, обезоруживающие технику свободного философствования, а его методологические приемы, с помощью которых можно искупаться в потоке бессознательного. Философия Ницше – это настоящий ад, дорога к которому замощена благими сентенциями.
Период с конца 1887 года по начало января 1889 года – самый трагический в биографии Ницше. Его венцом станет самообожествление: «Поняли ли меня? – Дионис против Распятого». Воля к обожествлению, по Ницше, есть «типичное вырождение ума, тела и нервов», доведение «себя до болезни, до безумия: спровоцировать симптомы расстройства – это значило стать сильнее, сверхчеловечнее, страшнее, мудрее». Последующие одиннадцать лет он проведет в растительном состоянии, что явится причиной вменения ему многочисленных психиатрических диагнозов. Именно в этот период с Ницше разойдутся не столько онтологически, сколько патологически, передразнивая свихнувшегося философа то ли в обезьяну, а то ли в предтечу сверхчеловека. Единственной книгой-в-себе, которую удастся отредактировать друзьям и родственникам при жизни больного, станет «Воля к власти», составленная из таких же черновиков и набросков.
В заключение тома приводится послесловие Колли, в котором даны хорошие текстологические комментарии. Колли доопределяет философский метод Ницше как экзотерический, сознательно направленный на публичность философствования. Антитеза экзотерического/эзотерического в творчестве Ницше отвечает поискам убедительности для непосвященных, ради которых необходимо облечь свой внутренний опыт в некое подобие системы. «В такой перспективе черновики и наброски приобретают некий новый и гораздо более высокий интерес – теперь их можно понять в качестве чего-то более значительного на запланированные автором публикации», – констатирует Колли.
Тем не менее перевод эзотерического в экзотерическое удался Ницше лишь стилистически, распалив метафизический пафос воли к власти – в филологии: «Я не доверяю любым систематизаторам и держусь от них подальше. Воля к системе, по крайней мере для мыслителя, есть нечто компрометирующее, форма безнравственности┘ Быть может, заглянув в подоплеку этой книги, кое-кто догадается, от какого именно систематизатора сама она с трудом улизнула – от меня самого┘» Особенно ревностно Ницше борется за чистоту образа философа – декадента всякого эллинства, выступающего против классического вкуса, то есть мира культуры, а волю к истине считает симптомом вырождения, недостойным философа: «Недостойно философа говорить: «добро и красота едины», а уж если он добавит к сему «и истина тоже», то заслужит порку. Истина безобразна: но у нас есть искусство, дабы мы не погибли от истины». В целом же Ницше определяет философию как «бескорыстное выискивание даже проклятых и безотрадных сторон существования». По его мнению, «высшее состояние, какого может достичь философ, – относиться к бытию дионисийски», что выражается по формуле amor fati (любовь к судьбе). Перефразируя Ницше, можно сказать, что его личное существование оправдывает философов, перед которыми по-прежнему приходится метать бисер.
