Владимир Климов
Он был круто скроен по жизненным меркам.
Виктор Гоппе. Портрет Георгия Гачева
Он ворвался в мою жизнь еще в конце 70-х. И сразу воспламенил абсолютной свободой и своенеобычностью. И не только в текстах. Их-то я знал задолго до встречи. И восхищался не просто самовитым-гачевитым его слогом и своестильным словом.
Он был круто скроен по жизненным меркам. По законам особенной стильной осанки. Не житейски – житийственно.
Не случайно в своей надписи на книге он пожелал мне «вольного творчества также и в жизни», не только в буквах и строках┘
Он говорил (возможно, не только мне), что, если Михаил Бахтин исследовал площадную, смеховую культуру, как теоретик, то он – Георгий Гачев – воплощает его идеи в жизнь. Практически.
Скомороша в науке, допуская шутовские жесты в исследованиях, фонтанируя смыслами, фантазируя вымыслами.
Важнейшее свойство площадной карнавальной культуры – импровизация, было избыточным свойством такого уникального ученого, как Гачев.
Однажды, в начале 80-х, я делал для журнала «Современная драматургия» дискуссию о поэтическом театре. Среди участников – художник и сценограф Татьяна Сельвинская, поэты Давид Самойлов и Петр Вегин, литкритик Станислав Лесневский, театровед Александр Демидов. За философским введением я обратился к Георгию Дмитриевичу, позвонив ему. И получил первый отказ.
Гачев сказал, что сейчас эта тема далека от его нынешних мыслей.
Я разочарованно положил трубку. Участие Гачева вершинило любой проект.
Часа через три – звонок. Георгий Дмитриевич сообщает, что текст готов. Он получился сразу же после нашего неудавшегося разговора по телефону. Жаль, что этот пятистраничный шедевр так и не был опубликован и хранится в моем архиве.
Дар импровизатора проявлялся в нем и тогда, когда он читал чьи-то сочинения. Одна фраза, реплика, метафора могла заставить его отложить чтение и пуститься в собственное сочинительство.
Именно крутое творческое жариво, нерасчленимое на жизнь и искусство, толкнуло его на воссоединение в одном пространстве повседневных дневников и ученого трактата о философе («Зимой с Декартом»).
Жизнь в жизни и в философии совпали настолько точно, как будто были скроены точечно. По образу и подобию друг друга. Швов смежности не сыскать и злонамеренным сыскарям┘
Очевидная цельность образа жизни с письмом образа – очевидны и в том, что он ведет свой рассказ не просто «об┘», но и всем искусством (так Маяковский призывал писать «не о войне», а «войною»). В отличие от многих книг (даже очень хороших), толкующих об искусстве, творчестве, этике и поэтике, – он не высказывает мысли, а мыслит. Мыслит вместе с нами, лучше нас. Вовлекает в увлекательный процесс творения. Как бы наглядно демонстрирует книгой как таковой, что же такое творчество.
В смысле публичности мышления Георгий Гачев в современном искусствознании – фигура артистическая. Его монологи – это не желание выговориться самому, а стремление говорить, получая ответ, говорить с реагирующим человеком. Это желание быть услышанным. Не утверждать свое, а общаться, обмениваться мнениями и сомнениями.
Гачевские искания – не моноспектакль, а многолог.
Это скоморошьи игрища, где автор и читатели – актеры и зрители одновременно. Они вовлечены в единое действо, в котором, если и не творцы, то сотворцы Творящего┘
Самый стиль гачевских философских эксцентриад с их шокирующей проверкой жесткой личности произвольной метафоричностью. Дерзкая ассоциативность, основанная на чрезвычайно широких познаниях, что позволяет не убояться пассивности и огромности знаний. Но активизирует их запас, превращая созерцательность познания в действенность сознания. Инверсии и неологизмы, многое другое – все взывает к ответу, к сотрудничеству с Автором. Активит и возбуждает почти так, как возбуждается и активизируется в живом общении с актером зритель. Гачев не медитирует, а действует. Не просто объясняет, что творчество начинается там, где человек очнулся, задумался, оказался сбитым с автоматизма повседневного восприятия, он сам сбивает нас с нашего собственного индивидуального автоматизма.
Георгий Дмитриевич Гачев – самая синкретическая фигура не только современной словесности, но и всей российской культуры.
Он работал во всем пространстве истории, в анфиладе веков. Во всех пространствах земной данности, в бесчисленной чреде стран. Во всех закоулках культуры, в изысканной веренице Муз.
Для Гачева все, что было, есть и будет в этом мире, – не жесткая заданность, а руководство к действию, материал для работы. Для его художественных игр, философских построений.
Высекание находок и нахождение космических ходок – за Истиной. Его Урок – быть свободным в выражении своих самых крутых идей. И не бояться людских разноголосий.
Голоса схлынут – Поэт нахлынет┘
