Александр Кирнос
Рада Полищук в гостях у Льва Разгона в Москве, на Малой Грузинской улице, 1997 год. Иллюстрация из книги
Когда я впервые увидел работы Владимира Вейсберга, я был поражен тем, как ему удалось добиться эффекта «невидимой живописи». Картины создавались благодаря тончайшим оттенкам белого цвета, вызывавшим эффект света, идущего изнутри картины, из самих предметов. Похожее чувство возникло у меня, когда я читал новую книгу Рады Полищук.
Любой литератор знает, как легко писать об отрицательных героях и с какими муками удаются литературные портреты героев положительных, как трудно найти подходящие краски в палитре языка. Тем поразительнее эффект от представленных в книге портретов, эссе, бесед, воспоминаний, от ощущения света и радости знакомства с современниками. Один из прочитавших эту книгу раздумчиво произнес: «Да где же это она столько хороших людей среди литераторов нашла?» Но ведь нашла! И может быть, Раде и искать не надо было, поскольку она из тех авторов, которые пишут, «как слышат, как дышат», как чувствуют.
Поэты и артисты, режиссеры и прозаики, критики и художники – за время работы в редакции альманаха «Апрель», в секретариате Союза писателей Москвы, ведения «Литературной гостиной» и издания российско-израильского литературного альманаха «Диалог» складывался круг друзей. И какое счастье, что Рада Полищук обратилась к жанру литературного портрета и у читателя появилась возможность близкого знакомства с размышлениями о жизни и творчестве Марка Розовского и Льва Разгона, Александра Городницкого и Льва Аннинского, Михаила Рощина и Елены Аксельрод, Семена Липкина и Кирилла Ковальджи, Ольги Аросевой и Андрея Вознесенского, Александра Бовина и Арона Буха. Редкое сочетание умения слушать и слышать, наблюдать и видеть, подмечать яркие детали и оттенять главное позволило автору создать психологически и стилистически достоверные портреты друзей-современников.
Книга пронизана токами симпатии, сочувствия, сопереживания, любви. И возможно, благодаря этому, а не только мастерству писателя, читатель садится за один стол с «домовым» Переделкина – Михал Михалычем Рощиным, человеком редкого обаяния, доброжелательности и гостеприимства; неспешно прогуливается по заросшим тропинкам Дома творчества с Львом Эммануиловичем Разгоном, входит в прекрасный и яростный мир театра вместе с Марком Розовским и Михаилом Козаковым, вовлекается в водоворот энергетики Евгения Рейна, сопереживает Валентину Никулину, поражается энциклопедичности и страстности Александра Михайловича Ревича, встречается с «совершенно счастливым человеком» – Львом Аннинским и....
Не могу не привести несколько цитат из книги. Об Александре Ревиче: «Нет, Александр Михайлович не был влюблен в литературу, даже не скажешь, что он любил ее. Это чувство больше, выше, глубже, неистовее любви. Он ею жил, не только интеллектуально, но и физиологически. Он ею питался, дышал, слово текло по его венам, билось, пульсировало в сердце – свободно, радостно, набатно, тревожно, философски раздумчиво».
 |
| Рада Полищук.
За одним столом сидели: Портреты. Эссе. Этюды. Беседы. Воспоминания. – М.: МИК, 2015. – 352 с. |
О Михаиле Козакове: «Он весь был переполнен текстами, они рвались наружу – и он устраивал небольшие чтения для узкого круга, а частенько это случалось само собой, как бы совершенно нечаянно – и тогда любая скамейка становилась первым рядом партера, а любая береза кулисой, из которой стремительно выходил на сцену артист Михаил Козаков... Я поняла, что актер – это не профессия Михаила Козакова, это его состояние, настроение. Это его дыхание».
О Семене Липкине: «Долго еще буду с грустью смотреть ему вслед. И обнаружу вдруг его похожесть на Пророка, забредшего к нам из глубины веков... Он как бы парил над временем, всегда оставаясь самим собой. Он сохранил в себе ребенка и свои детские сомнения – оказывается, мудрость не отменяет сомнений. Ни тени снобизма, апломба, высокомерия...»
О Кирилле Ковальджи: «Еще одна яркая способность Кирилла Ковальджи – он умеет ненавязчиво отвечать на незаданные ему вопросы, которые смутно беспокоят тебя, еще не сформулированные окончательно, даже не до конца осознанные, быть может. Вдруг коротко и ясно, стихотворной строкой он расставляет все по местам».
О Елене Аксельрод: «Стихи Елены Аксельрод – как камертон. По ним можно выверить непростую мелодию песни российского еврейства».
И несомненная творческая удача писателя – описание Переделкина, в недавнем прошлом писательской столицы России: «Я люблю Переделкино, замшелое, заброшенное, медленно, но неотвратимо, навсегда уходящее в прошлое... Сомкнутся годами натоптанные тропинки, содвинут ветви деревья – и не пустят сюда чужака... Разве что рукописи не горят?»
Не горят рукописи и не исчезнет Переделкино, где Рада Полищук сидела за одним столом с яркими, увлеченными, незабываемыми людьми. Не исчезнет и память, прапамять, которая пронзительно, эхом любви и боли слышна во всех ее книгах – «…голоса родные, живые… Мама? Папа? И я?.. На краю скалы, над бездной… И никого больше на всем белом свете. А может – и белого света нет…»
Оказывается, писать о современниках легко. Надо только увидеть свет в душе каждого из них. И тогда все проще простого... Белым по белому.
