Игры с симулякрами и споры с Ницше

Люмпен Шариков хотел «все поделить» и снова превратился в собаку. Фото Евгения Никитина

Название несколько заумное. Простой человек не купит. Да и интеллектуал запнется. Не сразу даже понимаешь, что речь об антонимах. Не лучше ли звучит по-русски: «Сущее и Пустота»? Впрочем, это придирки. Есть и более существенные замечания – частые смысловые повторы, запутанная структура, несмотря даже на наличие глав, слишком много «Лифшица» (автор – его преданнейший ученик и последователь), некоторая сбивчивость основной идеи и т.д. и т.п. Но… Из-за этого «но» я и пишу свои заметки.

За последнее время я не встречала в философской литературе такого индивидуального и страстного голоса. Такой дерзости, даже дерзновенности! И такой привязанности содержания к событиям буквально последних дней. Не публицистической, а глубинной, восстанавливающей ту самую, распавшуюся еще в гамлетовские времена, «дней связующую нить». Невольно вспомнилось, что этот солидный бородатый человек, доктор наук, получает на заседаниях институтского отдела нарекания за нечто вроде «подхихикиванья». Ведет себя «по-мальчишески». Может, из детства и эта отвага? Правда, за книгой незримо встает мощная фигура Лифшица, чей научный авторитет (во многом стараниями Виктора Арсланова) за последние годы неизмеримо вырос. Присутствие «учителя» как бы снимает с ученика часть ответственности. И все же…

Оригинальность этого философского труда также и в том, что автор (как и его учитель) демонстрирует поразительную широту и многогранность, выступает не только как философ, но и как культуролог, искусствовед, филолог. И даже как публицист с этими его яростными и весьма доказательными нападками на современных адептов постмодернизма в философии и искусстве. Именно они представительствуют в книге от лица «пустоты» (надеюсь, автор простит мне замену слова). Арслановым, по сути, прослеживается вся линия философского нигилизма, начиная от античных софистов, с которыми он сравнивает современных постмодернистов. Отрицание истины, игра с «симулякрами», отсутствие исторического движения и исторических перспектив. Автор отважно ввязывается в спор с Ницше, Хайдеггером, Дерридой, для которых современность – это «тотальная пустота» (все же словечко «пустота» можно встретить и у самого Арсланова).

В сущности, авторская гипотеза, как я ее поняла, сводится к тому, что человечество за годы после русской революции не подхватило возникших тогда плодотворных идей и не сумело вырваться ни из одного порочного круга: «…Во всем интеллектуальном мире XX века не произошло реальной смены поколений…» А ведь русская революция этот прорыв, пусть на время, но продемонстрировала, и капиталистический мир откликнулся на нее множеством социальных новаций и уступок простому народу.

Виктор Арсланов. Сущее и Ничто. – СПб: Наука, 2016. – 636 с.

Но вот Россия вернулась к капитализму. И что же? Разве противоречия между верхами и низами исчезли? А как бороться с исламским терроризмом? Нам предлагают концепцию толерантности и плюрализма, которая в этих условиях ничем не может помочь. У каждого своя правда. Противоречия не доводятся до их кульминации и разрешения.

Признаться, меня несколько смутила неколебимая вера автора в ту новую диалектику, которую предлагал в свое время Михаил Лифшиц. Тот чудодейственный «третий путь» – проход в некую «щель», когда возникает гармоническое единство противоположностей. Да ведь нужно, чтобы они еще правильно легли на игральный стол истории. Вот эти правильные, а также неправильные возможности автор блистательно демонстрирует в анализе булгаковских произведений. Читать этот разбор было даже увлекательнее философской полемики.

В «Собачьем сердце» ученый-позитивист Преображенский, в терминологии Лифшица – «бернар» (так называл людей этого рода Дмитрий Карамазов), терпит полный крах. Ему приходится в конце концов убить живое существо – Шарикова, вновь превратив его в собаку. «Бернарство» делает его презрение к революции односторонним. Но не менее односторонен новоявленный люмпен Шариков, выступающий от лица той стихийной варварской массы, которая норовит «все поделить». Они антиподы. Диалог между ними невозможен. Схождение этих крайностей катастрофично и какофонично. Но вот в «Мастере и Маргарите» встречаются Мастер и «пролетарский поэт» Иван Бездомный. И оказывается, что их диалог для обоих плодотворен. Мастер выходит из полной социальной изоляции. А Бездомный в конце романа вместо безликого «социального» псевдонима обретает свою настоящую фамилию, возвращается в мир большой культуры.

Может быть, еще более выразительна другая пара – Иешуа и Понтий Пилат. Они друг к другу потянулись. Но их общение на земле трагически оборвалось – во многом по вине Пилата. И возобновилось, увы, уже в другой реальности, где-то «на небесах». Возможен ли этот «гармоничный» расклад? Этот проход между Сциллой и Харибдой, крайностями консерватизма и революционности на нашей грешной земле? Судя по всему, очень редко. Недаром Арсланов делает упор на трагические произведения и трагические судьбы «героев времени». Это и знаменитый портрет Всеволода Мейерхольда кисти Петра Кончаловского, это поэзия и жизненная судьба Осипа Мандельштама. Костяк размышлений о судьбе творческой личности в трагическую эпоху составляют материалы о судьбе самого Михаила Лифшица. Его «дело о диссертации» благодаря стараниям бюрократии и всяческих «доброжелателей» растянулось на долгие годы. В книге можно прочесть все эти бюрократические отписки, доносы «доброжелателей» и оправдательные письма философа. Грустно и смешно! А в наши дни Лифшицем заинтересовались те самые авангардисты, с которыми он так страстно боролся. Автор набрасывается на современного художника-авангардиста Дмитрия Гутова, который много сил приложил к популяризации идей и личности философа. Думаю, и у Гутова в этом случае есть своя правота. В этой паре даже видится нечто вроде пары Мастера и Ивана Бездомного.