Ирина Каспэ ДЛЯ ПЕРВОЙ отечественной публикации успешного американского прозаика и драматурга Дона Делилло Издательство Независимая газета отчего-то выбрало не раннюю "Американку", а образцовый "интеллектуальный роман" начала 80-х.
В "Именах" наличествует полный комплект характерных жанровых атрибутов: узкий дружеский круг, изобретательные диалоги, хаотичные перемещения по планете, стареющая цивилизация, пьянящая экзотика, ненавязчивая мистическая интрига, буксующий сюжет и слегка запоздавшие размышления о языке. Игры в классики уже закончились, маятник Фуко еще не раскачался. Герои Делилло оказались в безвоздушном пространстве, и повседневность рассыпается у них в руках.
О том и речь. Обнаружилось, что интеллектуальный роман как нельзя лучше способен передать животный ужас, безумную растерянность, нечеловеческую тоску по повседневности: "Вот к чему сводится любовь - к мелким происшествиям, к тому, что мы о них говорим. Только этого мне и нужно было┘ - этой мороси любви, состоящей из бытовых замечаний и семейной болтовни".
"Имена" - мучительная, бесконечная, сложночитаемая история, до рези в глазах переполненная отблесками безнадежной красоты. Телефон не перестает звонить даже после того, как снимаешь трубку. Кто-то снайперски попадает персиковой косточкой в коляску проезжающего мимо мотоцикла. Это конец, мой единственный друг. Ничто больше не будет прежним - размеренным и спокойным. То ли всеобщая экзистенциальная неприкаянность напомнила Дону Делилло бракоразводный процесс, то ли, напротив, тема расставания перепахала действительность на собственный лад - в любом случае сюжет романа медленно складывается из семейного раздора.
Вместе с повторяющимися вечерами и двуспальной кроватью персонажи утрачивают возможность определять границы - свои собственные, других людей, мира в целом: "Это казалось чистой обыденщиной: снова ложиться спать, ее голова на подушке в свете пятидесятиваттной лампочки, однако эти мелочи - муж стоит, переворачиваются страницы - эти детали, которые повторялись почти ежедневно, стали обретать некую мистическую силу. И вот я вновь стою у кровати в пижаме, возрождая в памяти ту ситуацию /┘/ Я думаю, своей мистической наполненностью она и была обязана тому факту, что действие и воспоминание сливались в ней воедино. Подробность автобиографии, кусочек орнамента. Момент, отсылающий к себе в прошлом и в то же время указывающий вперед. Вот я. Скрытый намек на мою грядущую смерть".
Впереди неопределенность. Они расходятся дальше, чем корабли в море. Убежать некуда.
"Мир" - основной предмет разговоров. Слишком большой и слишком тесный. Слишком понятный и слишком разный. Кипящий, как котел. Спутанный, как клубок. Герои "Имен" строят гипотезы: может быть, сознание всех людей соединяется в единый поток, может быть, мир начинает обретать собственное сознание. Все может быть. Ничто не будет как раньше. Все сохранится на своих местах, за исключением того, что еще совсем недавно являлось жизнью.
В этом полубезумном состоянии персонажи только и могут что испугаться. Ни страсть, ни страдания невозможны, остается только "страх" - это слово Делилло использует не реже, чем слово "мир". От отчаяния приходится рассказывать невыразительную, неубедительную страшилку. У хоррора есть свои преимущества. Вначале протагонист получает право потянуть время и под предлогом беспокойства за близких остаться переночевать на диване в гостиной. Затем, когда все ухищрения окажутся бесполезными, будет легко забыться, переключить внимание.
Пугая собственных героев и в гораздо меньшей степени читателей, Делилло играет на одной из самых чувствительных струн - лингвистической. Не слишком таинственная секта полиглотов убивает людей из любви к алфавиту. Расчет понятен: язык - накатанная дорожка, за пределами которой хаос окончательно вступает в свои права. Для того чтобы это ощутить, герои романа и отправляются в деловые поездки. Шагнуть в сторону, впрочем, так и не удается. Действие книги последовательно застревает в тех географических местах, в которых с той или иной степенью успешности можно различить корни европейско-американской цивилизации: Греция, Израиль, Индия. Лепечущие на разных языках сектанты, разумеется, европейцы. Делилло неумолим, как автор букваря. Назвать роман "Имена" - все равно что сочинить симфонию "Звуки" или написать натюрморт "Оттенки". Отсутствие другого превращается в полное сумасшествие.
В самом конце романа протагонист вдруг ни с того ни с сего обнаруживает, что работал на ЦРУ - последняя попытка не сойти с ума. Самая безумная.
