"…не изменив ни одной буквы, ни одного знака"

Поэтическая серия "Стимкккон" - что означает "Собрание Творений Имени Михайлова-Красильникова-Кулле-Кондратова" - блистательный проект, затеянный и реализованный Владимиром Уфляндом. Этот круг авторов (плюс Михаил Еремин и Леонид Виноградов) принято с легкой руки Константина Кузьминского именовать "Филологической школой". В своей знаменитой "Антологии у Голубой Лагуны" ККК попытался набросить сетку координат на вольный хаос Питерской поэзии 50-60-х. Молодые стихотворцы встречались тогда друг с другом в литературных объединениях Технологического и Горного институтов, ДК трудовых резервов, ДК промкооперации и т.п.

Воздадим должное чутью первого систематизатора - "Филологическая школа", сложившаяся вокруг университетского филфака, единственная исхитрилась оправдать свое название не только топографически - но и семантически. Ибо если каждый поэт является филологом по определению, то для авторов этой школы пристальное внимание к семантическим нюансам, поливалентность смысла, нетривиальная рифмовка определяли саму логику построения стиха.

Территориальный принцип, избранный ККК за основу деления на "школы", есть, в сущности, принцип тусовки. "Школы" складывались из посещений того или иного ЛИТО, плавно перетекавших в совместные чтения и/или возлияния. Отличием от тусовок современных являлось отсутствие литературной меркантильности и открытость другим тусовкам: так, "филологи" дружили с "технологами" (Рейн- Найман-Бобышев-Бродский) и с московским кругом Черткова-Красовицкого.

Начиналось все еще при Сталине - с рискованных хэппенингов Михайлова-Красильникова, приведших последнего в мордовские лагеря. Так, во времена борьбы с космополитизмом они записывали лекции гусиными перьями и в перерывах, хлебая деревянными ложками хлебно-луково-квасную тюрю, распевали "Лучинушку" (за что участники действа были отчислены из университета). Они писали на невском граните напротив Летнего сада огромными буквами "Да здравствует Пастернак!". Они открывали купальный сезон, переплывая в апреле, лавируя между льдинами, Неву┘

Все вышеперечисленное к литературе имеет отношение не столь уж косвенное. Те питерские юноши 50-х годов - от Красильникова и Михайлова до Бродского и Довлатова - были первыми, кто отрыл последующим поколениям литераторов нехитрую истину: литература должна быть не только талантливой и честной, но еще и свободной. Речь даже не о той "тайной свободе", иссыхание источников которой провидел Блок, но попросту о свободе естественного жеста, органичного поступка, нестандартной мысли, неангажированной строки.

Первой в серии "Стимкккон" вышла книга Сергея Кулле (1937-1984) - первым из означенного круга авторов ушедшего из жизни. Его удивительные верлибры по сей день остаются в отечественной поэзии среди вершинных образцов жанра. Кулле, будучи человеком широко и разносторонне образованным, привнес, по воспоминаниям Льва Лосева, в ориентированную на ироничность, "абсурдистскую по существу" компанию опыт свободного стиха Михаила Кузмина и "практически всей европейской литературы: античность, Ренессанс, XVIII век, XIX век, европейские поэты". Его верлибры, выстраивающие модель суверенной утопии, некоего алогичного, но более правильного мира, апеллируют не к опыту современной американской поэзии, но, скорее, к Константиносу Кавафису. Книга была составлена самим автором незадолго до смерти, в 1983 году.

Александр Кондратов (Сэнди Конрад, 1937-1993) - персонифицированная энциклопедия отечественного авангарда. Его биография феерична. Достаточно сказать, что, окончив Ленинградскую школу милиции и институт физкультуры им. Лесгафта, Кондратов стал кандидатом филологических наук, защитив диссертацию "Расшифровка письменности острова Пасхи с помощью ЭВМ". Кондратов - автор 50 (!) научно-популярных книг на самые разнообразные темы: от сравнительного языкознания до палеографии. Объемом же стихотворных строк (как, впрочем, и неутомимой изобретательностью) он далеко превосходит Пригова. Помимо нескольких стихотворных циклов, демонстрирующих широчайшие возможности авангардистской палитры Кондратова, в его первую книгу вошли стихи из грандиозного неопубликованного романа-дневника "Здравствуй, ад!". Именно публикацией еще нескольких книг Кондратова будет продолжена серия "Стимкккон" в ближайшее время.

Третья из книг серии объединяет под одной обложкой стихи Юрия Михайлова (1933-1990) и Михаила Красильникова (1933- 1996) - "старших авторов филологической школы".

Литература, как известно, дело жестокое. Важнейший критерий, определяющий внутрицеховые отношения - мера проявленности таланта. Имеется в виду даже не то, как человек распорядился отпущенным даром, но степень его реализации в собственной поэтике. Поэтому трудно было говорить о поэте Юрии Михайлове, стихи которого до нас попросту не дошли. Долгое время считалось, что единственная посмертная публикация в "Авроре" включала практически все, что сохранилось из огромного архива, погибшего в пожаре незадолго до смерти поэта. По счастью, это оказалось не так: соученик Юрия Леонидовича по школе Кирилл Овчинников восстановил по автографам, испорченным пожаром, часть его наследия.

Немногие публикуемые стихи Красильникова датируются 1955-1959 годами, судьба оставшегося после него архива темна. Поэтому и дополняют книгу эссе-воспоминания Лосева и Уфлянда, стихи Лосева памяти Михайлова и Красильникова. Живущим остаются клочки, засевшие в памяти разрозненные строфы, смешные или печальные истории, связанные с автором, неожиданный ракурс его взгляда на что-либо etc. Восстановление по этим крупицам безвозвратно канувшего мира сродни отчасти археологическим разысканиям. Но занятия этой поэтической археологией базируются на зыбкой почве догадок, произвольных допущений и эксплуатируют в конечном счете простейшую экстраполяцию личного мира толкователя на предполагаемый мир ушедшего стихотворца. И здесь я позволю себе пристрастность, выходящую за рамки жанра рецензии.

Вступающий в область потенциального обязан из элементарной порядочности не только принять за аксиому одаренность ушедшего поэта - но, в сущности, уверовать в то, что, сложись судьба менее жестоким образом, талант этот непременно был бы оценен по достоинству. В моем случае эта спокойная уверенность основывается не столько на стихах Юрия Леонидовича Михайлова, сколько на уроках строгого и целомудренного отношения к поэзии, которые я почерпнул за время нашего краткого общения. Уверен, что уроки эти не были сознательными. Да и сам я, варварски невежественный подросток, публикуя первые свои опусы в редактируемой им многотиражке "Кадры приборостроения", вряд ли был в состоянии их осознать и оценить. Все это пришло позже - с пониманием масштаба сделанного в поэзии второй половины века той блистательной плеядой питерских стихотворцев, к которой принадлежал Юрий Михайлов.

Впадая в филологическую ересь, ныне можно вполне аргументировано препарировать оставшиеся от наследия Михайлова и Красильникова отрывки и порассуждать о неофутуристической подоплеке всего этого направления. Можно вспоминать о сложном, закрытом и, одновременно, удивительно светлом человеке, самим фактом своего присутствия менявшем что-то в составе питерского воздуха. Но пишущий эти строки вряд ли имеет на это право: слишком недолгим и - с моей стороны - поверхностным было наше знакомство. Но на слова благодарности право имеет всякий. Повторяю: они были первыми, и Юрий Леонидович был одним из первых среди них. Недаром его памяти посвятил Лев Лосев едва ли не самую горькую и блистательную книгу минувшего десятилетия "Новые сведения о Карле и Кларе".

Без них не было бы тех, кто пришел следом. То есть - нас.

P.S. На последней странице каждой из книг в серии Уфлянд педантично сообщает, что он подготовил книгу к печати, "не изменив ни одной буквы, ни одного знака" по отношению к авторской редакции. Урок, также заслуживающий благодарности.