Кольцевая

Андрей Левкин. Голем: русская версия. Роман. - М.: Олма-Пресс, 2002, 345 с.

Андрей Левкин - писатель, способный описать дырку от бублика. Он метафизичнейший из современных русских писателей, главная задача его - описывать, точнее вписывать в окружающую действительность собственные едва уловимые ощущения. Предощущения. Интенции интуиции.

Нужно это для того, чтобы зафиксировать предельные интеллектуальные и эмоциональные состояния, приступы "здесь-бытия". И через эти головокружительные обмороки вспомнить о главном смысле жизни. Который, как оказывается, есть.

Может быть, он мечтает добиться наиболее точного текстуального соответствия своим чувствам? Вызвать написанным тактильные или же визуальные ощущения? Попытаться, как предлагал Набоков, совершить невозможное, превратив читателя в соглядатая?

Андрей Левкин устраивает экскурсии по своему внутреннему миру, формулирует понятия, открывает физические (какие угодно) законы устройства собственной вселенной - ведет нас по гулким коридорам подсознания и шахтам партизански проникших впечатлений.

Симптоматично, что прозу Андрея Левкина демонстративно не замечают толстые журналы. Все просто. Самобытностью и невключенностью в контекст он противоречит логике нынешней литературной действительности. Левкина не печатают еще и потому, что нутром чувствуют подрывной потенциал этого самого, пожалуй, радикального на сегодня писателя.

Просто деконструкция привычного у него находится не на поверхности, как у Владимира Сорокина, но упрятана в складки будто бы привычной формы: ну рассказы, ну повести, кой-никакой сюжетец имеется, диалоги опять же таки.

Именно поэтому проза Левкина очень современно выходит отдельными книжками, минуя традиционные островки литературоцентричности. Вот и с "Големом" произошла та же самая история: вполне сюжетный текст не был предложен автором ни в один из ежемесячников, но сразу же попал в "Олма-пресс".

Проза Андрея Левкина - редкий случай передачи особенностей чьей-то конкретной внутренней жизни без каких бы то ни было поблажек. Труднее всего ведь сформулировать само собой разумеющиеся вещи - ибо они для нас обыденны и очевидны, просто просты.

Как показывает практика, именно такие моменты и оказываются самыми важными, принципиальными. Формообразующими. Нужно иметь свежий взгляд, умение отстраниться, взглянуть на жизнь со стороны и зафиксировать отличия. Всего-то.

Андрей Левкин чуток и точен в передаче ощущений, возникающих в уголках сознания и органов чувств. Повышенная, похмельная отзывчивость: точно стенки стакана, в которых ты сидишь всю свою жизнь, оказались ледяными, истончились, начали таять.

Андрей Левкин не только умудряется фиксировать непроявленные состояния, но при этом находит художественные способы выразить невыразимое. Например, через скомканную интеллигентскую скороговорку. При этом Левкин - несомненный мастер психологически точных наблюдений, бытовых афоризмов, никак не задействованных в сюжете, отсекающихся от фабулы, как искры от точильного станка. Хотя на самом деле все затевалось именно для этих, казалось бы, случайных и необязательных искр.

Рассказы Левкина тоже звучат. Они дребезжат от электрического напряжения, от пробегающих мимо электричек. Левкин выращивает их, как садовод, составляет из полутонов, как букеты или запахи. Он изобретает их, как химик-алхимик, в составах которого слова перпендикулярны мыслям (а в зазоры между врывается ветер) и где язык живет своей жизнью, а сюжет - своей.

Будто бы не пишет он даже, но ласточкино гнездо лепит, слюной фразочки склеивая, и, несмотря на точность попадания, не делает предварительных набросков и заметок: самое важное во всем этом - естественность. Текст вытекает из параллельного пространства весь сразу, принимая форму расплавленного, как при гадании, воска.

Второе метро расходящихся тропок, оставляющее странное ощущение: вроде бы Левкин пишет о самых сложных и важных материях, но так, словно бы стоит с друзьями в очереди за пивом. Бекает, мекает, артикуляция невнятная, вводных слов и служебных частиц больше, чем сути.

Между тем все эти "штучки", "хрень", "фигня", "фишки", "фенечки", и "загогулины" образуют совершенный категориальный аппарат, что Гуссерль с трансцендентальной редукцией отдыхает.

Потому что при этой нарочитой невнятице всем понятно, о чем он говорит. И то, как точно, тонко он это делает. Левкин чрезвычайно своевременный автор: эстетика его постинтеллектуальна. Немного наивности, немного чувственности, сентиментальности. Матерок вместо поструктуралистской фени. На этом поприще не очень удачно пытаются утвердиться: в критике - Лев Пирогов, в поэзии - Шиш Брянский, в театре - Евгений Гришковец, в живописи - новые реалисты, в фигуративности которых чувствуется опыт абстрактного небытия.

В романе "Голем: русская версия" рассказчик пытается найти внятный смысл в случайных обстоятельствах. Обрывки подслушанных разговоров наталкивают его на мысль о том, что странный человек, живущий в соседнем доме, ненастоящ┘ События развиваются, множатся, возникает вялая любовная линия, политиканство (предполагаемый Голем служит в политических структурах и - истинный недочеловек - читает Жижека), но, как всегда у Левкина, главное не это.

Самое существенное здесь - законченный эскиз персональной космогонии Андрея Левкина, подробное описание улицы, на которой стоит полсотни домов, и отношения этих домов друг с другом. Ну, еще и людей, выстраивающих между собой узоры замысловатых дружб и тяготений.

То есть сначала возникает странное в своей обыденности круглое (почти лобное) место, затем туда приходят магазины и люди - вести разговоры, пить пиво, заниматься любовью. Потом возникают люди с именами, персонажи: Херасков, Распопович, художник Башилов, загримированный под художника Шабурова. Последними в это заселенное романное пространство приходят девушки и женщины.

Улица, где нумерация домов оформлена "ходом быка" (четная и нечетная стороны пронумерованы вольтом: первый дом стоит напротив последнего), проистекает меж центром и окраиной. Точно такое же межумочное Левкин выбрал время описания - середину 90-х, когда тектонические сдвиги породили странных людей, которые ныне то ли окончательно исчезают, то ли напротив, становятся окончательной нормой.

Мы еще по первой русской книжке Мишеля Фуко знаем, что традиционные понятия антропоморфности ныне мутируют. Андрей Левкин выворачивает эту важную мысль наизнанку: на его улице время движется одновременно в противоположных направлениях. И непонятно: или это новые времена выкликают новых персонажей, или же наоборот, старые эпохи умирают вместо людей, застревая в прическах и печени, в отложении солей и составе воздуха.

Круговорот домов в природе ("в моем конце - мое начало") работает, точно кольцевая линия московского метрополитена, чью ускользающую тайну (и подземки и столицы) Левкин попытается ухватить этим своим романом.

Безусловно, "Голем: русская версия" обречен стать главным событием начавшегося года. Вовсе не потому, что это первый, но давно ожидаемый роман зрелого автора. И совсем не из-за глубины проникновения в сокровенное нынешнего времени. Но потому, что такой текст с нормальной температурой тела давно ожидаем и критиками и читателями.

Текст Андрея Левкина - важный симптом улучшения состояния текущей словесности, когда возникает нормальный рынок нормальной русской прозы, и одна за другой появляются без дураков интересные книжки.

Роман этот важен и для самого писателя, потому что в отличие от предыдущих текстов "Голем" необратим: циферки глав делают отсчет внутреннего времени непрерывно идущим к финалу, в котором возникает Бог, и все становится на свои места.

Вот почему высокое косноязычие в "Големе" доведено Левкиным до логического завершения. Написан роман периодами, большими, нежели обычные предложения, полными грамматических и синтаксических неправильностей. Вырвать их из контекста невозможно, ибо любая отдельно взятая фраза звучит пародийно.

Впрочем, прочитать роман Левкина мало, куда важнее и сложнее догадаться - о чем же он на самом деле. И тут Левкин весьма близок метаметафористам, стихотворения которых устроены так, что каждый видит их по-своему.

В подобной методе снимает последние фильмы Александр Сокуров - по наитию, следуя за логикой изображения, без подробных складок сценарного плана, вообще, кажется, без складок.

"Голем" тоже разглаживает обычно морщинистые левкинские истории, построенные на ассоциациях и непроявленных интенциях, делает их будто бы простыми, легкими. Летучими. Так перистые облака сменяет чистое голубое небо.

И последнее. Если в рассказах Левкина много ангелов и следов божественного присутствия, то только в финале романа появляется сам Господь Бог собственной персоной.

Он живет в доме # 50, хорошо сидит, далеко глядит. Высоко его окошко, над любовью и тлением.

Вот и вся метафизика.

Челябинск