Ирина Каспэ Александр Мильштейн. Школа Кибернетики: Новеллы. - М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002, 204 с.
Один из самых странных отечественных книгоиздательских проектов, кажется, завершен. На протяжении последнего года пишущие о книгах журналисты периодически принимались завороженно следить за многозначительными обмолвками и многообещающими намеками составителя серии "Оригинал", потом появлялись новые выпуски, все растерянно пожимали плечами - Ваня приходил. Может, сказать чего хотел. Через некоторое время все повторялось.
На сей раз ситуация выглядит определенней, чем когда бы то ни было. Вслед за новеллами Александра Мильштейна (эмигрант, живет Германии, несколько публикаций в периодике) в "ОЛМА-ПРЕСС" выйдет, судя по всему, последнее издание, подготовленное Борисом Кузьминским, - книга московского прозаика Евгения Чижова "Темное прошлое человека будущего". Камнем раздора и яблоком преткновения стал в числе прочего новый, перспективный, двухтомный, едва ли не вычитанный уже Кузьминским роман Дмитрия Быкова "Орфография", от которого издательство в последний момент отказалось.
Пока поговорим о новеллах Мильштейна - "Школа Кибернетики", которая довольно сильно отличается от всех предшествующих "оригинальных" книг, вот-вот поступит в продажу. Сайт "ОЛМЫ" гордо представляет этот выпуск серии как "самый оригинальный" и как "наш ответ Мураками". В самом деле, мильштейновский нарратор, постоянно акцентирующий собственное присутствие ("See you later, my narrator"), расслаблен, как охотник на овец, и упорен, как принц Госплана ("А читал ли ты Валентина Поленина?" - спросил меня Егоров, когда я вернулся из очередного Энска и зашел в институт").
Овца и принцесса в данном случае - красота, жизнь, правильность. Все то не вполне истинное и не вполне доброе, что в юношеских дневниках именуется словом "дни" или словом "мир" ("В спокойной точке вращения мира стены спрессованы из дней, дни стенографированы прессой, реаниматор смотрит на пациента, реципиент на аниматора┘ Бармен предложил не начинать новую страницу, потому что они закрываются, посоветовал перейти напротив, в круглосуточный бар "Topless"). Все то, что экстравертированные девушки называют "движением" ("Они с подругой называли такие моменты жизни "движением"), а интровертированные обычно считают морем ("Она смотрит, все время смотрит на себя - в окно, на море. Но море - самое интересное, потому что внутри нее - только море"). Красота. "Во время тихого часа он лежал на спине и смотрел на Белое Безмолвие┘ Потолок в радиусе тысячи километров был выучен наизусть". Разве не красота? Или: "Курю, глядя в окно, замазанное белой краской. На стекле выцарапаны буквы. Сейчас они голубые. Написано с другой стороны. Рядом со мной стоит начальник. "Я уже лет десять не был в кино", - говорит он".
Основные цвета - белый, синий, зеленый, серый. С редкими вкраплениями портвейна. Основные, как правило, взаимозаменяемые материалы - бетон, бумага, стекло. Страницы, потолки, зеркала, окна, стены, картины, экраны, окна - пространство организовано таким образом, чтобы можно было видеть героев мельком или разглядывать их незаметно. В лучших традициях литературного и кинематографического вуайеризма. "Слушай, я хотела тебе сказать, что сосед... Ну помнишь, я тебе говорила┘ Ну вот. Ну да, смотрит". В финале каждой новеллы взгляд почти всегда соскальзывает в сторону -"Я спросил себя, чем же закончится эта ночь в ее письменном варианте┘ Где-то надо было дать волю фантазии. Реальных событий уже было более чем достаточно, поэтому я просто смотрел по сторонам и занимался лакировкой действительности, попутно полируя выпитое за ночь ирландским ликером". Идеальная красота - как в кино, как на бумаге, как во сне, как за окном, как на магнитофонной пленке "Тасма". Или "Свема". Носитель непринципиален - идеальная.
Литературность в кои-то веки начинает играть служебную роль, приобретая при этом вполне определенные очертания - простые, ясные и чудесные, как степь при тихой погоде: "┘Ты - воистину писатель, друг степей, акын. Так возвращайся же к герою! Аллитератор. Аллюзионист". Взгляд следует за письмом, изредка проваливаясь в сны. Письмо следует за взглядом, часто срываясь на безвкусные каламбуры. Все очень просто. Рецензировать эту прозу фактически невозможно. Разве что очень много цитировать.
Почти наивная простота ("- Ты сказал, что статья будет называться "Графомания как форма современной литературы". "- Правда?") и по-юношески трепетная охота за красотой сочетаются с неторопливыми интонациями усталого мачо и плавными движениями профессионального лузера. Мильштейновский герой, постоянно акцентирующий собственное отсутствие, подготовленный к тому, чтобы пронзать взглядом несколько реальностей одновременно, имеющий за плечами изостудию, кружок кибернетики, школу русской йоги и богатый эмигрантский опыт, курит и мужественно смотрит в окно. На бетонные коробки. На бумажные дома. На тающий тетрис. На заполняющие экран буквы и цифры. Ружье, которое должно выстрелить, расположено в окне напротив. Сквозь прицел винтовки за героем наблюдает сосед.
