Антон Войтенко Александр Каждан. Два дня из жизни Константинополя. - СПб.: Алетейя, 2002. 320 с.
Судьба этой книги сложилась нелегко: она была написана более тридцати лет назад и должна была выйти в издательстве "Искусство". Но в связи с эмиграцией Александра Каждана в США в 1978 году об этих планах пришлось забыть. И вот по прошествии стольких лет издание наконец пробило дорогу к читателю.
Каждан применил на редкость интересный и нестандартный ход: попытаться показать разные аспекты византийской цивилизации, воспользовавшись двумя днями из ее истории - теми, где историческое пространство оказывается наиболее плотным: во-первых, благодаря драматизму самих событий, обнажающему скрытые пружины социального механизма, и, во-вторых, благодаря сохранившимся достаточно подробным их описаниям. Дни "Ч" были выбраны с полным сознанием дела: 11 и 12 мая 1185 года, свержение с престола Андроника Комнина в результате восстания Исаака Ангела. Хронологически это примерно середина византийской истории, точка зрелости империи, событийно - "жест", нарушающий, казалось бы, привычную цепь событий. Итак, 11 мая 1185 года приближенный Андроника I Комнина Стефан Айохристофорит прибывает в дом Исаака Ангела, чтобы арестовать его и отправить на неминуемую казнь, как произошло уже со многими, павшими жертвой подозрительности узурпировавшего власть Андроника. Но Ангел отваживается на поступок: вскочив на коня и разрубив надвое императорского служку, он мчится к храму святой Софии, надеясь укрыться за его стенами от гнева Комнина. Престарелый император находится в одной из загородных резиденций и лишь на следующий день решается выступить против мятежника. Время безнадежно упущено, толпа, стекшаяся к храму, провозглашает императором Исаака. Андроник ищет спасения в бегстве, но неудачно. Его ловят и по приказу Ангела отдают на растерзание толпе. Такова вкратце фабула. Но Каждан, излагая эти события, успевает рассказать еще очень о многом: о топографии Константинополя, устройстве храма святой Софии, Большом дворце - главной резиденции византийских монархов, о домах знати. И здесь же в ненавязчивых отвлечениях от основной сюжетной линии дается картина византийского общества: от одежд и причесок до социального и этнического состава жителей Константинополя, от небольшого очерка о византийском монашестве до зарисовки нравов, царивших в окружении императора. И сцементировано это все столь любимой Кажданом идеей о Византии, как обществе, где царит индивидуализм без свободы. Западноевропейский средневековый мир создал прочную систему горизонтальных и вертикальных связей в виде ремесленных цехов, орденов, вассалитета, патроната и т.п. Эта система практически лишала человека социальной мобильности, но одновременно являлась хорошим буфером между ним и государством. В Византии корпоративность и вассалитет были очень рыхлыми, что делало человека практически беззащитным перед всевластием государства. Императором мог стать даже конюх, но стабильности империи это не прибавляло. А отсюда и мысль о том, что византийский идеал вечности и незыблемости стремится на самом деле дезавуировать и "зашифровать" социально-нестабильную подвижность византийского же социума. Концепция, конечно, хороша, но не бесспорна. Далее Каждан повествует, кто же такие основные действующие лица его истории - Андроник Комнин и Исаак Ангел. Оказывается, это хороший повод, чтобы дать читателю сведения об имперской аристократии, а заодно системе образования, воспитания и "картине мира" византийца. Различие в повествовании о событиях мая 1185 года у византийского историка Никиты Хониата и амьенского рыцаря Роберта де Клари - прекрасная возможность для того, чтобы показать серьезные различия в ментальности двух средневековых миров: Византии и Западной Европы. Если известная стремительность повествования у Роберта де Клари, по мнению Каждана, хорошо соотносится с "экспрессионизмом" готического искусства, то медлительность и рефлексивность Никиты Хониата - прямое следствие византийского идеала, воплощенного прежде всего в церковной культуре и архитектуре. Если византийцу, воспитанному на бесконечной торжественности литургических песнопений, динамизм амьенского рыцаря казался бы непристойным, то неспешность ромейского историка западному читателю была бы просто скучна. Но при этом Каждан на примере того же Никиты Хониата показывает, как эволюционируют представления самих византийских интеллектуалов, постепенно раздвигавших рамки традиционного литературного канона. В целом читателю явлен довольно убедительный портрет византийской цивилизации, а не позолоченный профиль или карикатура. Может быть, не согласившись с этим портретом в каких-то деталях, скажем тем не менее спасибо за него Александру Каждану - одному из самых известных византинистов ушедшего столетия.
