Николай Переяслов Виктор Широков. Дом блужданий: Собрание сочинений в 7 томах. Том первый. - Пермь: Реал, 2004, 300 с.
После первого прочтения книги прозы Виктора Широкова хочется досадливо плюнуть и сказать: "Ну ты, батенька, и накормил меня тухлятиной!" - потому что от собранных в "Доме блужданий" повестей прямо-таки веет духом литературной пошлости и банальности. Как от булгаковской "осетрины второй свежести". Однако ходишь день, два - и вдруг ловишь себя на том, что все это время продолжаешь неотвязно думать об особенностях широковской прозы, пытаясь разобраться, чем же она удерживает внимание, не будучи ни столь патриотичной, как у Валентина Распутина, ни столь провокационной, как у Эдуарда Лимонова, ни столь метафоричной, как у Александра Проханова?
Перелистывая читаные страницы, я вновь и вновь натыкался на псевдомудрости типа вывода о том, что "всех денег не заработаешь, всех девушек не перецелуешь, хотя стремиться к этому надо", или же на безмерно затасканные со времен трубадуров и миннезингеров выражения вроде того, что "новобрачная приняла меня в свои объятия, и я отдался бешеной скачке на лучшей в мире атласной кобылице". Не особенно, на мой взгляд, украшают его сочинения и понатыканные повсеместно каламбуры наподобие таких, как: "Лучшие эссе, без сомнения, написаны в Эссексе, думаю, что и с сексом там все обстоит тип-топ" и им подобные.
"Литературное шаманство требует жертв", - говорит лирический герой повести "В ожидании Абсолюта", и Широков, похоже, решил, что именно читателям его книги и суждено стать этими самыми жертвами.
Мне очень хотелось позвонить Виктору и сказать ему: "Знаешь, братан, ты очень хороший поэт и переводчик, но читать твою прозу - все равно, что слушать похабные анекдоты на похоронах близкого человека. В стране царят сплошные Беслан и "Норд-Ост", а твои герои не знают иного дела, кроме как пить коньяк в ЦДЛ, заваливаться в чужие постели да перечитывать на досуге свои собственные сочинения", - однако сделать это мне не давала встреченная в повести "Скальпель, или Длительная подготовка к счастью" не характерная для Широкова-прозаика фраза, выдающая в нем глубоко потаенное желание быть понятым своими читателями. "Надо научиться прощать пошлость. Без этого нет любви и нет счастья", - говорит его герой, поймав себя на зарождающемся в нем чувстве неприязни к своей тетеньке.
Думаю, для того чтобы понять прозу Широкова, надо обратить внимание на такую ее бросающуюся в глаза черту, как автобиографичность, которую автор то и дело подчеркивает, отмечая, как его герои пишут или перечитывают написанные ими повести и романы, принадлежащие на деле перу самого Широкова - "Вавилонскую яму", "Уральский Декамерон", "Шутку Приапа". С учетом этой автобиографичности становится видно, что персонаж повести "В ожидании Абсолюта" Алкмеон проваливается ни в какое не в Зазеркалье, а в свою собственную душу, в свое потаенное "я", похожее на стеклянную тюрьму, из которой легко можно убежать, разбив ее стены, но в которой хочется остаться навсегда, потому что там есть то, что наиболее дорого в этой жизни герою да и, похоже, самому автору. То есть - литература, великая русская классика и греческая античность, ссылками, на которые пересыпана вся проза Широкова. Да что там пересыпана! Артемида, Тесей, Минотавр, Ариадна, Фетида, Афродита, Федра и иные персонажи древнегреческих мифов - полноправные участники его произведений, действующие в его сюжетах наравне с полуавтобиографическим героем.
Широков - человек культуры, поэтому ему и снятся мраморные сны об античности, выступающие в роли того балансировочного шеста, который помогает ему и его героям удержаться на грани между просвещенностью и пошлостью и не сверзиться в вавилонскую яму греха. И, предлагая нам свою непростую для понимания книгу, он не просто сам смакует сюжеты с перепутанными постелями, но именно НАС С ВАМИ вынуждает пройти через возводимые, точно декорации, пошловатые сюжеты, заставляя - по контрасту с ними! - понять, что спасение человека от превращения в бездумного трахальщика всего, что шевелится, заключается в обращении к культуре. "Перед сном читал Пушкина и опять заплакал", - отмечает герой повести Широкова "Скальпель". А пока человек сохраняет способность плакать над стихами Пушкина, он остается человеком. Хотя, надо признать, это не такое уж легкое дело┘
