Павел Крючков Владимир Корнилов. Собрание сочинений в 2 тт. (том первый - стихи и поэмы, том второй - проза). М., ИД "Хроникер", 2004.
За два года до смерти Владимир Корнилов (1928-2002) начал писать мемуарно-биографическую прозу, представленную в этом собрании тремя маленькими эссе. В одном из них он обмолвился, что его первое исключение из Литературного института в середине 40-х годов было связано с представленной на кафедру небольшой поэмой об авторском вечере Бориса Пастернака. Институтские учителя употребили испытанный термин "творческая пассивность", а тему поэмы посчитали несозвучной великой эпохе┘ Кто мог тогда предположить, что пройдет двадцать лет и догадливые русские читатели будут передавать из уст в уста весть: "Читали в "Новом мире" стихи Корнилова о похоронах Пастернака?" "Мы хоронили старика,/ А было все не просто./ Была дорога далека/ От дома до погоста┘"
Я пытаюсь представить себе сегодняшнего, молодого, допустим, человека, впервые открывающего для себя поэта Владимира Корнилова. Читатель возьмет в руки первый том этого собрания, с обложки которого строго и вместе с тем доброжелательно глянет на него автор, и найдет эти чудесные хрестоматийные стихи в разделе "Прощание со злобой" (1962-1967). Но только из статьи В.Шохиной, помещенной в конец второй, "прозаической" книжки, он сможет узнать, что в той журнальной публикации стихотворение называлось "Похороны". И никак иначе оно называться тогда не могло.
Какого старика хоронили в той "подмосковной тишине" - узнавали сразу. Я думаю, этому узнаванию частично способствовало и расплавленное в корниловском стихе эхо поздней пастернаковской музыки, прочно вошедшей к тому времени в читательский обиход┘ Здесь восстановлена справедливость: стихотворению возвращено каноническое название. Но хоть каких-нибудь "следов" тогдашнего "контекста" мне тут же, рядом с самим текстом, не хватает... И вдруг я думаю о том, что подлая "драматургия" своего времени, сама того не понимая, подняла эти стихи на недосягаемую высоту. Великий поэт - всегда еще и пророк, а в стихотворении "Похороны" провожали плывущего в "соседнее бессмертье" пророка. И никого другого. Короткое название только усиливало значительность происходящего. Вычеркивание фамилии Пастернака позволило редакции этот текст напечатать, но цензурный предохранитель, как я с удивлением чувствую сейчас, парадоксально обернулся почти библейской метафорой: похороны┘ Настоящей поэзии никакая цензура повредить не может. Сегодняшнему молодому читателю - легче и проще. Во всех отношениях. Впрочем, книжные примечания - это удел академических изданий, а перед нами избранное, к которому приложимы слова того же Пастернака о "кубическом куске дымящейся совести".
Крестный путь самого Корнилова оказался длинным: он пережил три исторических эпохи - сталинскую, следующую за ней "оттепельно-застойную" и длящееся ныне трагическое, болевое время Большого Хапка, которое он пытался понять и разгадать. К публицистике его поэзия и проза не имеют отношения, Корнилов - сугубый лирик. В этом была его сила и конечная победа, о которой, судя по стихам, он тихо и стеснительно грезил. "...Чтобы кто-нибудь тоже такое/ Мог потом написать обо мне" (1966).
"Остаться собой" и было главным, отличительным, выпуклым качеством поэта Владимира Корнилова! И с этого - не свернул, вглядываясь и сокрушаясь.
Владимир Николаевич Корнилов умер от "хворобы мерзкой". Он, стиснув зубы, удивлялся в одних стихах тому, что эта смертельная хвороба ему, частному человеку - страшно вымолвить - дала: "Едва я от Всевышнего/ Услышал эту весть,/ Как вмиг отбросил лишнее,/ Ведь мне всего не снесть./ И не скажу, что праведно/ Вся жизнь моя пошла,/ Зато целенаправленно,/ Хотя и тяжела". В других колотился - измученным Иовом: "Душу терзаю, в мыслях теряюсь,/ Губы кусаю, морщу чело.../Это же надо - пропасть, как заяц,/ Даже неясно из-за чего..." (2001). И еще - едва ли не главное горькое прозрение и признание: "...Надо мукой очистить слух,/ Чтобы слышен был чудный звук". Его последняя короткая поэма "Боль" - вся о цене этого очищения.
В томе прозы, рядом с хорошо знакомыми повестями "Без рук, без ног" и "Девочки и дамочки" помещено странное на первый взгляд сочинение "Псих ненормальный" - о молодом художнике, перекатывающем свою частную, казалось бы, заурядную жизнь по еще неосмысленному полю собственной судьбы. И - застывающем в изумлении перед проблесками своего дара, который берет в плен и лишает покоя. Отвечать за это дарование художнику еще предстоит учиться. Мне кажется, тут - один из ключей к пониманию судьбы автора.
Том стихов, в котором собраны все корниловские сборники и циклы, - оказался законченным и одновременно разомкнутым в будущее лирическим дневником. И от стиха к стиху в этом дневнике растет таинственное вещество мудрости и доброты.
"Долгий опыт русской поэзии показал, что время способно похоронить почти все, кроме человеческой личности, сохраненной в искренней, истовой, неподвластной моде лирике". Слова поэта - из его книги о русской поэзии "Покуда над стихами плачут..." (1997), которая мечтается мне третьим, не вышедшим пока томом собрания сочинений Владимира Корнилова. Этот "учебник" любви к русским стихам, насколько я знаю, так и не дошел до широкого читателя.
А читателем Корнилова быть трудно. Это особенная душевная работа - не просто чтение. И если удается хоть как-то соответствовать той эфирной волне, которая летит от его строк, вымывая собственную неискренность и суету, - счастье и утешение.
