Юлия Идлис Фраза "диалог поколений" чаще всего обозначает не живой разговор между равными собеседниками, а жадное заимствование младшим поколением у старшего. Принято считать, что литературное наследие, оказавшееся в руках молодых, ожидает судьба античных храмов, захваченных варварами. Статуи разобьют, чтобы не загораживали проход, в стенах прорубят пару десятков окон, внутри разожгут костры, разукрасят алтари надписями в стиле "Киса и Ося┘"... Постепенно классические древние линии исчезнут из этих построек, которые еще через несколько веков будут полностью приватизированы (и авторизированы, что самое главное) новым поколением. Никто и не вспомнит, что когда-то здесь молились совсем другим богам.
Чувство собственничества по отношению к языку может быть ничуть не менее острым, чем по отношению к вещи. Право на собственный модус художественного высказывания, в сущности, и служит единственным инструментом идентификации каждого поколения в литературе, признаком, отличающим одно поколение от другого. Оставаясь в границах одной, общей для коллег художественной системы, автор остается и в рамках одного, (а именно, своего) поколения. Плата за эту принадлежность к общности - невозможность выйти за ее пределы.
Речь идет о большем, чем абстрактное чувство локтя и возможность сказать о себе "мы". Авторы стремятся сохранить тот материал, из которого сделана их жизнь и который в конечном счете служит единственным доказательством их существования здесь и сейчас. Мелкие воспоминания коллективного детства, модные междометия, "общинные" эмоции вроде страха перед третьей мировой или наркотической меланхолии - словом, все то, что понятно только человеку, который через это прошел.
Эти детали становятся "слепыми зонами" смысла: понятные внутри одного поколения, они абсолютно непрозрачны для другого.
Право на эту непрозрачность для "непосвященных" и стремится сохранить любое литературное поколение.
Поэтому старшие писатели с недоверием приглядываются к молодым, недоумевая, как они собираются писать о том, чего не знают, потому что в последние годы советской власти еще только родились и по-хорошему ничего и не видели.
Поэтому младшие пожимают плечами, оглядываясь на старшее поколение, удивляясь, зачем писать о советской власти (и, главное, сквозь советскую власть - как жизненный опыт и метод письма), если она уже давно в прошлом, а на самом деле жизнь состоит совсем из других вещей.
И все же. Младшее и старшее литературные поколения в таком ракурсе для нас чуть-чуть ближе, роднее и понятнее, чем "просто книги".
