Рафаил Соколовский Сохранилась, если не ошибаюсь, одна-единственная фотография, на которой Зощенко смеется, – снимок, где он рядом с Юрием Олешей на пароходе. Наверное, Олеша сказал какую-то из своих остроумных и парадоксальных фраз и рассмешил Зощенко. Иногда он смеялся, написав смешной рассказ, – наедине с собой, и опять же его никто не видел веселым.
Сейчас это признак хорошего тона, если сатирик надевает маску мировой скорби, подчеркивая тем самым трагичность и безысходность своей профессии. Неулыбчивость Зощенко была его сущностью. Тот, кто читал его повесть «Перед восходом солнца», знает причину – писатель страдал тяжелой ипохондрией. Зощенко не мирился со своим недугом и постарался докопаться до его истоков, найти причину. Здесь он был похож на врача, который ставит рискованные опыты на самом себе. Так родилась повесть «Перед восходом солнца», встреченная с одобрением учеными и обруганная критикой. Ее публикация в журнале «Октябрь» в 1943 году была прервана, а вокруг автора начался идеологический шабаш.
В августе 1946 г. ЦК ВКП(б) разразился постановлением о журналах «Звезда» и «Ленинград», в котором шельмовались Анна Ахматова и Зощенко. В докладе партийного идеолога Жданова, разъяснявшего постановление, писатель был назван пошляком, антисоветчиком и почему-то хулиганом. Жданов не скупился на ярлыки и не стеснялся в выражениях, уверенный, что никто ему не посмеет возразить, тем более схватить за руку, как карточного шулера, когда тот передергивает карты, и приписывал Зощенко то, что он никогда не писал.
В те годы мы еще не знали, как фальсифицировались дела на «врагов народа», обвиняемых в самых фантастических прегрешениях – от попыток продажи Северного полюса, открытого нашими полярниками, до шпионажа в пользу Лапутии, страны, придуманной Свифтом. Речь Жданова по идеологическим вопросам отличалась от судебных разве что отсутствием ссылок на статьи Уголовного кодекса. После таких проработок деятели культуры и науки оказывались как бы условно осужденными и не отправлялись на «химию» лишь потому, что тогда еще до этого не додумались. После исключения из Союза писателей Анна Ахматова и Зощенко стали изгоями, лишенными права печататься и публично выступать, иначе говоря, зарабатывать себе на жизнь. Кроме того, они автоматически лишались хлебных и продуктовых карточек, и если бы не помощь друзей, были бы обречены.
Удивительно, но спровоцировал мой интерес к запрещенной литературе в лице Михаила Михайловича Зощенко человек законопослушный, сверхосторожный, сверхбдительный и политически благонадежный, заместитель редактора областной самаркандской газеты «Ленинский путь», по прозвищу «Два товарища». Он был насмерть перепуган режимом. Боясь высказать свое мнение, всегда ссылался на мифических «двух товарищей», свидетелей, которые якобы все видели, слышали и готовы в любой момент подтвердить его слова, а он при этом оставался как бы в стороне. То «два товарища» видели, как мы пили сухое вино в забегаловке, то слышали, как мы читали недозволенные стихи Есенина «Москва кабацкая».
Однажды в редакцию пришел посетитель, возмущенный тем, что его чуть было не сбила машина. Напрасно мы пытались ему втолковать, что обратился он не по адресу. Он нас не слышал. «До каких пор у нас будут давить честных советских людей? – с пафосом восклицал он. – Улицу нельзя перейти – давят честных советских людей!» Он упирал на «честных советских людей», словно бы давить нечестных и несоветских людей никому не возбранялось. При этом он говорил о себе во множественном числе, как бы олицетворяя собой весь советский народ, и потому действия шофера приобретали особо опасный, чуть ли не контрреволюционный характер.
Это был невесть из каких щелей коммуналки зощенковский персонаж, понаторевший в социальной демагогии. Мы начали наперебой пародировать его. Если кого-нибудь из нас обсчитывал продавец, он вставал в позу и декламировал: «До каких пор у нас будут обсчитывать честных советских покупателей?» Игра нам нравилась, пока однажды одну из таких тирад не услышал наш замредактора.
– Над кем вы так весело потешаетесь вместо того, чтобы сдавать строчки? – заинтересовался он.
– Над одним чудиком – зощенковским персонажем.
«Два товарища» не дал договорить:
– Запомните раз и навсегда: своих мещан Зощенко выдумал, высосал из пальца. Это гнусный поклеп на нашу действительность, и не пристало вам, молодому журналисту, подыгрывать антисоветчику и пошляку! А чтобы у вас реже рождались завиральные мысли, советую перечитать постановление ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград», а также доклад товарища Жданова.
Вероятно, если б он так не распалялся, демонстрируя свои верноподданнические убеждения, я бы сунул брошюрку с докладом в ящик стола и там бы она и сгинула. Теперь же во мне взыгрался дух протеста. Почему, собственно, мне запрещается составить свое мнение о «пресловутом» рассказе «Приключения обезьяны»?
Найти книжку, где было обнародовано «это гнусное чтиво», как выразился «Два товарища», конечно же, было невозможно. Оставалось... и тут меня осенила счастливая идея – найти сам журнал с публикацией. Книги, ясное дело, сдали в спецхран или на макулатуру. Но чтобы лазить в подвале библиотеки и перебирать периодику – это уж, извините, чересчур! И минут через двадцать я держал сдвоенный номер журнала «Звезда» – за июль–август 1946 года!
Знакомство с «Приключениями обезьяны» не укрепило во мне доверия к партийному постановлению. Кто подсунул Сталину детский рассказ, перепечатанный из «Мурзилки» и вызвавший ярость у Иосифа Виссарионовича упоминанием очереди за брюквой, мы, наверное, так никогда и не узнаем. Незначительный штрих рассказа, когда обезьянка по головам людей устремляется к прилавку, и стал детонатором гнева вождя: на беду Зощенко, именно 1946 год оказался неурожайным, и потому этот эпизод выглядел якобы издевательством над советским народом. Сталин назвал рассказ балаганным и разразился бранью в адрес писателя: мол, он подонок и хулиган(?!). Выражался он так, как зощенковские персонажи на коммунальной кухне.
Каждая строка Зощенко опровергала Жданова. Создавалось впечатление, будто он говорит о каком-то другом рассказе другого автора. Любое слово писателя он воспринимал с солдафонской прямолинейностью. Скажем, спасаясь от преследования толпы и собаки, обезьяна якобы думает: «Эх, – думает мартышка, – зря покинула зоосад. В клетке спокойней дышится. Непременно вернусь в зоопарк при первой возможности». Из этих обезьяньих размышлений Жданов извлекает обвинение: Зощенко «вкладывает в уста обезьяне гаденькую, отравленную антисоветскую сентенцию насчет того, что в зоопарке жить лучше, чем на воле, в клетке легче дышится, чем среди советских людей».
А почему, собственно, мартышке должно легче дышаться среди советских людей? Это что – ее среда обитания? И при чем тут вообще советские люди, если разговор об обезьяне?
Поделиться своими впечатлениями я бы никогда не рискнул. Но запретный плод был сладок, и я уже от него вкусил. Я загорелся мыслью достать книжку с «Приключениями обезьяны». Прошел долгий срок, пока мне посчастливилось разыскать это послевоенное издание, да еще и с автографом Зощенко. А тем временем моя библиотека пополнялась и пополнялась «запрещенной литературой» – я ни разу не вернулся из отпуска, чтобы не привезти из Москвы и Ленинграда то книжечку Зощенко, то сборник Аверченко, то альбом дружеских шаржей на писателей, то журнал «Сатирикон». Ничего доброго не сделал мне наш замредактора по прозвищу «Два товарища», но я с благодарностью вспоминаю о нем. Если б не он, вряд ли во мне вспыхнула бы искра коллекционера, превратившаяся в пламя, сжигающее душу, и никогда бы не собрал я более трех тысяч книжек сатириков и альбомов карикатуристов – от Аркадия Аверченко до Аркадия Арканова.
