Ирина Шлионская Новый роман поэта, прозаика Глеба Шульпякова «Цунами» еще в журнальной публикации вызвал множество откликов. Книгу называли «драмой поколения тридцатилетних», «исповедью абсолютного индивидуалиста». По сюжету, главный герой, драматург, едет с женой-актрисой в Таиланд, где оказывается в эпицентре стихийного бедствия. Чудом уцелев, он находит документы погибшего туриста, возвращается в Москву и начинает новую жизнь под чужим именем... Однако со временем «новая жизнь» оборачивается кошмарной фантасмагорией. Эстетика «Цунами» восходит к европейской традиции экзистенциального городского романа. По интонации автора можно сравнить с Мураками, по психологизму – с русскими классиками. При этом роман остается самобытным явлением в современной русской прозе. Балансирующим на грани исповеди, абсурда и острой социальной драмы.
– «Цунами» ваш второй роман. Первый, «Книга Синана», был опубликован в 2005 году и рассказывал о журналисте, который едет в Стамбул, чтобы собрать материал для книги о знаменитом зодчем Синане. Есть ли связь между двумя книгами?
– В основе обоих романов лежит попытка выразить новые ощущения, состояния. В «Книге Синана» это ощущение Востока, его вечной чуждости и близости нам. Грандиозности – и какой-то великой простоты. В случае с «Цунами» – это состояние отчуждения человека от себя самого. Я как раз в декабре 2004 года оказался в Таиланде. Стихия прошла стороной, но на какое-то время нас потеряли, на связь выйти не удавалось. А когда наладили интернет, мы уже висели в списках пропавших без вести. Я тут же прошелся по сайтам, по форумам – там активно обсуждали мою «гибель». Предполагаемую, но все же┘ В тот момент перед монитором у меня на секунду и возникло это странное чувство – отчуждения. «Если этот человек пропал, его ищут или уже похоронили – кто же тогда я?» Неприятное и вместе с тем заманчивое чувство. Именно оно и стало лейтмотивом книги. Именно на него я и пытался «настроить» читателя.
– А как же сюжет?
– С сюжетом все в порядке, просто я хочу сказать сейчас страшную вещь: дело в том, что сюжет абсолютно не важен. Нота, мелодия, за которой идет читатель, – вот что необходимо для прозы. И замысел, задача, которую ты для себя этой прозой решаешь. Если этого нет, никакие пируэты сюжета произведение не спасут, оно останется одноразовым. Возможно, это убеждение пришло ко мне потому, что я в первую очередь поэт. В стихах ведь главное – тон, звук.
– Но помимо мелодии в романе полно и фактуры, причем довольно сочной, пряной┘ Откуда вы ее брали?
– Действие второй части происходит в Москве, буквально на двух московских перекрестках. Дело в том, что несколько лет назад я перебрался в Замоскворечье. Удивительный район, где сохранился какой-то старомосковский дух┘ Тайна городской жизни, окончательно уничтоженная на той, «кремлевской» стороне реки. И если ты живешь здесь – а не на прогулку приходишь, – ты начинаешь ощущать это силовое поле. Энергию старого города, которая невероятно давит на психику. Требует от тебя, пришельца, ответа. Реакции. Отчета. Таким отчетом и стала моя книга – в какой-то мере┘ Я просто взял и населил эти церкви и мечети, эти дома и подвалы, эти фабрики и дворы своими историями. Своими персонажами – полупридуманными, полуреальными.
– Например?
– Подземный ход, ведущий из дома в церковь, где герой избавляется от назойливой соседки – он существует на самом деле, в моем доме. Или эпизод с мощами, когда герой их тащит в дом – во время прокладки трубы у меня под окнами разворотили церковный двор и┘ Теракт на «Третьяковской», о котором случайно узнает герой, взят из жизни, просто в реальности этот ужас произошел на «Павелецкой». Я проснулся от воя сирен, видел, как людей выносили из метро┘ Кабаки, рюмочные, бани – все эти места часто совпадают с реальными. Но населены уже моими призраками, фантомами┘
– А сам герой?
– Иногда этот малоприятный тип полностью совпадает со мной. Скажем, в рассуждениях о собственном поколении, на чье становление выпал целый исторический цикл (стагнация–революция–реставрация). И насколько травматическим оказался этот опыт. Слова об уничтоженном на глазах городе. О новой власти, подмявшей под себя страну. О той показной, потемкинской реальности, в которую мы скатываемся, – и как в ней выжить людям, родившимся в 70-х. Все это мои мысли, мои соображения относительно нашей действительности. Мои задачи, которые я для себя решаю. Что касается поступков героя – какими бы отвратительными они ни выглядели – такова моя писательская реакция на эту действительность. На цунами нового времени, которое смыло целый мир, подсунув взамен фальшивку. Другой ведь возможности публично выразить отношение нет, кажется?
– В вашей книге много киношных образов┘
– С цитатами из фильмов получилось не специально, но показательно. Я, когда писал, жил один. И по вечерам часто по холостяцкой привычке пил винцо и смотрел на компьютере фильмы. Почему-то тянуло на советское, сталинское кино. За год я пересмотрел всех этих «Девушек с характером» и «Девушек без адреса». А параллельно шел Хичкок. От его картин я тоже не мог оторваться. И знаете, как мне кажется – почему? Это кино подозрительно безболезненно ложится на нашу жизнь. Которая состоит из чудовищной смеси сталинского кинематографа, где все прилизано – и Хичкока, у которого на каждом шагу провалы, черные дыры┘ Так и в моем романе – сквозь один пласт реальности, привычной и приукрашенной, проступает другой, темный и тревожный┘
