Алиса Ганеева
Пока еще просто молодые люди, а в мечтах – творцы и властители дум.
Фото Евгения Зуева (НГ-фото)
Когда я впервые попала на студенческую скамью, рядом со мной уселась Катенька. В свои 13 лет она уже окончила школу, знала иностранные языки, имела кудрявую косу и толстое, кисло-пахнущее тело. Писала – «атварить окно», «слипить кучю». Трепетная и юная, Катенька смотрелась в литинститутских стенах розовым, еще не сорванным плодом. Катенька воспитывалась бабушкой, бывшим уголовным следователем со стажем. Мама, молодая и весьма привлекательная, где-то работала, «не сгибая ног, на пяти работах». Бабушка ходила с клюкой, варила дома кипятки и зелья, раскидывала карты и очень любила Катеньку.
Помню, как мы оказались с Катенькой у своих однокурсниц, в темной общежитской комнате, при блеске зажженных свечей. Там Катенька вела томные разговоры про свои деревенские каникулы, про местных пьяниц и малолетних развратниц, про то, как мальчики зазывали ее в загадочную лесную землянку. Пока Катенька вспоминала, какие у нее в девять лет были развитые формы, бабушка неустанно звонила ей и требовала спешить домой. На следующий день бабушка явилась в институт и обвинила хозяйку комнаты в изведении ее внучки. Мол, от отравленных свечей у той начались и головная боль, и головокружение, и сердцебиение. Хозяйку комнаты звали Ася. Она была из интеллигентной питерской семьи, писала чудные стихи и очень любила божьих коровок и вообще насекомых. У нее по комнате были раскиданы мягкие игрушечные гусеницы.
На беду, Катенька успела влюбиться в темпераментного и музыкального грузина с фамилией в виде названия одной африканской страны. Когда бабушка повела Катеньку к врачу, а тот объявил, что девочка «повзрослела», Катенька тут же наплела историю про грузина. И тот был уличен в изнасиловании. На самом деле несчастный грузин любил эту самую Асю. Когда она играла на фортепиано, он переворачивал ей страницы. Они вместе посещали столичные музеи и достопримечательности. Бабушка невзлюбила обоих. Обвиняла их в блудодействе, в грязных оргиях, в совращении ее внучки. Теперь она посещала занятия каждый день. Конспектировала лекции, задавала преподавателям вопросы, в столовой кормила Катеньку из ложки.
Когда один мальчик при Катеньке сказал нехорошее слово, бабушка потребовала, чтобы он встал на колени и извинился перед девочкой у всех на глазах. Еще она ходила жаловаться ко всем начальственным лицам, так что у грузина скоро был произведен обыск милицией, а сам он – исключен из института и депортирован. Наркотиков, естественно, не нашли, но связи у бабушки были мощные. К тому же парень никак не мог сдать античную литературу. Заплаканная Ася стояла на крыльце общежития и смотрела, как друга чуть ли не насильно увозят в аэропорт. Ей тоже приходилось несладко. Ее тоже бабушка пыталась выдворить из института. Из деканата уже звонили в Петербург, Асиным родителям. Асин папа, будучи смелым человеком, погрозил бабушке убийством. Та испугалась и стала об этом всем рассказывать. Но Асю оставила в конце концов в покое.
К тому времени Катенька уже не могла терпеть всеобщих насмешек и была переведена на заочное отделение, тем более что мама ее рассталась с кавалером, который давал денег на обучение. Параллельно Катенька поступила в МГИМО, где мама как раз преподавала. Катенька писала стихи и прозу. По словам бабушки, Катенька агукала стихи еще в девять месяцев. Были стихи, сочиненные и в три, и в четыре года. Бабушка еле успевала записывать. Как-то, вернувшись с рынка, бывший уголовный следователь обнаружила, что одиннадцатилетняя Катенька успела написать гениальнейшую поэму про президентов. Мол, раньше были короли, которые на охоту ходили, а теперь, мол, президенты, которые сеют темь и мрак и коррупцией занимаются. Бабушка – это ее слова – так внучке в ноги и поклонилась. Рассказы Катенька писала про военное детство бабушки, где та выводилась девочкой Ниной. Часто сюжеты рассказов заимствовались из бабушкиной судебной практики. Многие подозревали, что творения принадлежали все-таки бабушке, а не Катеньке. Странно было, что Катенька пишет на бумаге бабушкиным почерком. Бабушка утверждала, что Катенька ей диктует, а она записывает. Так Катенька окончила Литинститут.
У бабушки появилась новая идея – издать Катеньке книжку. Она ходила ко всем, каким можно, литинститутским критикам и редакторам и нахваливала им Катеньку. Саму Катеньку никто не видел. Бабушку гнали. Она то кланялась, то грозила клюкой. Зачем-то сидела в читальном зале.
Один критик, к которому ходила бабушка, работал в одной из писательских организаций. И в этой писательской организации всегда было весело. В конференц-зале устраивались бурные пирушки с драками, разбиванием бутылок о головы, крикливыми спорами о судьбах страны, чтением стихов, выплясываньем трепака и прочими финтами. Иногда писатели выезжали бригадами в Подмосковье и после концертов устраивали там такие же пьянки. Потом в их собственной газете, в новостной рубрике на первой полосе, появлялись объявления о том, как какой-нибудь Синюшкин открывал чтения его же, Синюшкина имени, Колбаскин получал орден, а Тряпочкин исполнял в малом зале ЦДЛ песни на собственные слова.
Так вот, среди завсегдатаев этой писательской организации был поэт – назовем его хотя бы Рюшин. Рюшин очень хотел славы и очень переживал, что о нем никто ничего не знает. О председателе говорят все время, а о нем – никогда. Он был длинен, худ и раздражителен. Как-то во время одной из пьянок Рюшин на что-то обиделся или решил отличиться и выпрыгнул из окна. Рюшин был высок, окно было низко, так что когда он повис, схватившись руками за подоконник, ноги его почти касались земли. Внизу стояла дорогая иномарка. Рюшин испугался, что заденет чужую машину, изогнулся, изловчился и упал так, что сломал ребро, ногу и руку.
Через полгода после падения Рюшин пришел в организацию все еще забинтованный, но счастливый. Он знал, что о нем уже заговорили. Из кабинета председателя Рюшин накрутил номер еще более вышестоящего писательского союза. «Какие новости?» – спросил он у взявшего трубку секретаря. «Да председатель снова так напился, что у него люди из окон выпрыгивают!» – ответил тот. Рюшин впал в депрессию. Его продолжали не знать.
Надо сказать, что в писательской организации не только Рюшин отличался своими выходками. Некоторых писателей можно было увидеть ранним утром лежащими на проезжей части неподалеку от их общего писательского дома. Водители всегда аккуратно объезжали их – видимо, ощущая неосознанный трепет. Другие напивались так, что при падении в люк у них отлетали башмаки, как у покойников.
Бабушка, боготворившая этих людей, таких подробностей не знала. Иначе бы отдала Катеньку еще в какой-нибудь институт. Например, в дизайнерский. Могла бы создавать за Катеньку чудесные дизайнерские штучки. Ан нет, сочинительский зуд одолел.
Грузин, который, надо сказать, не забыл нанесенной в Москве обиды, поживает неплохо. Сначала бросил свою невесту. Потом долго страдал по Асе, посылал ей из Тбилиси слезливые аудиописьма. Потом, когда ее родители ему отказали, женился еще на ком-то и, по-моему, не один раз. Имеет сына.
Ася пишет такие же чудные стихи, но из-за комплексов своих почти нигде их не печатает. А известные поэтессы, которые берут над ней опеку, неожиданно умирают. Писательская организация продолжает пить и страдать за Россию. Катенька стала пышнее, дороднее, коса ее еще курчавее, а самой уже девятнадцать лет. Настоящая невеста.
В общем, жизнь продолжается.
