Екатерина Тарасова «Дружба народов»
Роман Назаров. Очарованный якут: Рассказ. «Он придет, а ты – спишь или в ящик смотришь или, еще хуже, пьяный валяешься, никакой, а Он придет, придет именно к тебе, ну не знаю, зачем, но Он ко всем всегда обязательно приходит. Понимаешь? Мы стояли перед рынком, в гуще движущейся толпы, и Санек мне такие вещи говорит. Тупые и жеманные! Поразительно! Александр – мой бывший одногруппник по училищу, я его частенько в городе вижу, даже пил с ним как-то, у него дома. <┘> И – вдруг – встречаю его 12 марта у рынка. И первый его вопрос: «В Бога веришь?» Я говорю: «Как же в Него не верить, браток? Не бывает атеистов в окопах под огнем!» <┘> «Роман, это не важно! Просто когда Он пришел ко мне – я не спал, не был пьян, не смотрел ящик. Я не был зол на кого-то и так далее. Понимаешь? Я был на стреме!» Ослепительная улыбка, открытый смеющийся взгляд. «Он другой, – думаю я про себя, – он точно другой! Он изменился! Не курит, не пьет! Библия в руке┘ Он с ума сошел!» «Ах ты, жук! Мне же интересно! – прикалываюсь я. – Как Он хоть выглядел, во что был одет? Такой же крупный, как ты, или – как Его изображают – в виде┘ в лике Христа?..» – Да говорю тебе: не важно! Ты узнаешь Его! Мы разошлись – Он в одну сторону, я в другую. До следующей такой же случайной встречи┘ Я и не вспомнил бы этот разговор дурацкий, если б через пять дней Он не подошел ко мне. А Он подошел». Он подошел к герою в обличии бездомного якута.
Заглавие не случайно приводит на ум «Очарованного странника» Лескова. Тема та же – путь к Богу, поиски Бога в себе. Якут обращается к Роману за помощью. Для него и других персонажей эта встреча оборачивается проверкой на любовь к ближнему. Проверка дает неожиданные результаты.
Кеннет Уайт. Дикие лебеди. Путешествие-хокку. Перевод с французского Василия Голованова. Поэтический путевой дневник, в котором современный литератор и энтузиаст традиционной японской поэзии делится впечатлениями от путешествия по Стране восходящего солнца вслед за Мацуо Басе, японским поэтом XVII века и теоретиком стиха. «История гласит, что один дзенский мастер пришел к поэту вместе со своим учеником. <┘>
– В чем проявлялся закон Будды прежде, чем вырос зеленый мох и пролился весенний дождь?
В этот момент все трое услышали всплеск прыгнувшей в воду лягушки. Это подсказало Басе ответ:
– Прыгнула лягушка, раздался всплеск воды.
Воистину, это был дзен!
Но помимо этого фраза заключала в себе две трети великолепного хокку, к которому оставалось подобрать лишь первую строку:
Прыгнула лягушка.
Всплеск воды.
Втроем они решили отыскать эту первую строчку. «Вечерние сумерки┘»? Нет. Слишком сентиментально. «Одиноко сижу┘»? Нет. Слишком очевидно. Слишком предсказуемо. Басе принадлежит решение, которое удовлетворило всех: «Старый пруд!..»
Это трехстишие положило начало совершенно новому поэтическому миру. Родился стиль Басе».
Екатерина Канайкина. Девушки пахнут мятой. Стихи, раскрывающие секреты природы – мужской, женской, любви и брака.
«<┘> Смыт макияж, в беспорядке волосы,/ Тайна с бельем под кровать закинута./ Тайны здесь нет: ни в глазах, ни в голосе./ С царского трона жена низринута./ Что с нее взять?! Ни ума особого,/ И ни стремленья познать Вселенную./ Не для меня, для высоколобого,/ Женщина эта. Налью-ка пенную!../ <┘>Как бы стереть эту подпись в книжице?!/ Ирод я, Ирод. Глотну прозрачную┘/ Платье гостей намывает, лижется./ Ради друзей сдержим клятву брачную».
Значительную часть апрельского номера занимает блок «Эстонские писатели на страницах «ДН». В разделе «Проза»: Яан Кросс «Князь», Эмиль Тоде «Кости холода», Арво Валтон «Верблюд», Андрус Кивирякх «Художник Яагуп», Майму Берг «Рассказы», Яак Йыэрюют «После большого мороза». В «Поэзии» – статья Яана Кауса «Площади и закоулки эстонского города Поэзии» и сами поэты: Дорис Карева, Хандо Руннель, Кивисильдник, FS, Юрген Росте, Андра Тээде. «Публицистика» представлена эссе Яана Ундуска «Любовь к книге». В разделе «Культура как диалог» Рейн Вейдеманн «Эстония и эстонская культура – понятия идентичные», в «Критике» «Частная жизнь эстонских монументов, русалок и людей» Бориса Туха из книги «Горячая десятка эстонских писателей». (Вступительная заметка Нелли Абашиной-Мельц.)
«Да это же латышский литератор Айварс Рунчис!» – воскликнула водитель в Таллине.
«Черт, это же эстонская писательница Айме Кыутс!» – воскликнул водитель в Риге.
Год назад они встретились на каком-то семинаре в Германии. Немцы постоянно путали Эстонию с Латвией, Таллин с Ригой и жаловались, какими одинаковыми кажутся эти маленькие страны (и Литва тоже), если посмотреть на них с Запада. И все-таки их лица различались, и в этом различии заключался известный смысл. По крайней мере для Кыутс и Рунчиса. Может, еще для некоторых эстонцев и латышей, хотя кто знает, может быть, даже для многих эстонцев и латышей. Но глядя издалека, из Польши, Швеции, Германии, а может, и из России, это было не столь уж важно. На самом деле вообще не важно. Не важно для одного немца или русского или для сотни или для миллиона. Не имело решительно никакого значения. Для всего мира они были похожи как две капли воды, капли воды Мирового океана. Эстонцев, помимо Айме Кыутс, было всего 999 999, а латышей всего на 1 999 999 больше Айварса Рунчиса. Но была тут и своя положительная сторона – в таком маленьком сообществе Рунчис и Кыутс не могли исчезнуть бесследно. Однако что-то нужно было предпринять, может быть, делу можно было дать обратный ход или можно было как-то по-человечески их объединить. И оба принялись рыться в своих бумагах, в столах, в визитных карточках, чтобы объединиться с другими». (Майму Берг «Baltic Dream».)
«Знамя»
В рубрике «Карт-бланш» Евгений Попов представляет молодого писателя Сергея Авилова, который «родился в Ленинграде и сейчас живет вместе с его героями словно бы в Ленинграде, а не в Петербурге. Неуют обшарпанных квартир, неустроенность, несовместимость высоких порывов и грязной реальности ведут к страданиям, пьянству, отчаянному разгулу – и это вызывает, как ни странно, гораздо более острое читательское сопереживание, чем распиаренный миф об имперском Санкт-Петербурге, городе казенных дворцов, «Мерседесов» и вип-саун».
«Знамя» публикует рассказ Авилова «Женя». Расставшись с любимой, герой, чтобы не быть одному, приглашает к себе в гости старую знакомую, но мучается от жалости и отвращения к ней и себе. «Я не помню, где и когда мы познакомились и был ли вообще сам факт знакомства как таковой – кажется, нас сблизил круг наших общих приятелей. Где-то пили┘ о чем-то беседовали┘ После – ее бурное признание в любви, вызванное то ли чувствами, то ли алкоголем, проведенная с ней ночь в нечистой постели какого-то общежития, позор похмельного утра, умноженный попытками взаимных извинений. Это и есть примерная картина нашего знакомства – весьма неприглядная┘ Это было лет пять назад┘ Дальнейшие отношения с Женей – смесь каких-то эмоциональных взрывов с ее стороны, череда бессмысленных пьянок, где я жаловался ей на судьбу, вливая в себя очередную порцию спиртного┘»
Александр Кушнер. С той стороны стекла: Стихи. С иронией об авторитетах и жизни, в которой кто-то всегда «по ту сторону стекла».
«В электричке, с той стороны стекла,/ Мотылек, прилепясь к стеклу/ И сложив треугольником два крыла,/ Мчался рядом со мной во мглу./ Только я в безопасности и тепле,/ Он – снаружи и на ветру./Как держался он, призрачный, на стекле?/ В странную он играл игру. <┘> Это Шиллер велел в ежедневный бой/ Или Гете, уж я забыл,/ Кто из них, устремляеться? Господь с тобой!/ Повезло мне, что я бескрыл./ А не то мне пришлось бы, как ты, висеть/ На стекле. Не смотри в глаза,/ Отцепись! Каково мне тебя жалеть,/ Мотылек, полтора часа!»
Гоголь: реальность воображения. К 200-летию со дня рождения Н.В.Гоголя журнал печатает ответы своих авторов на вопрос: «Актуален ли сегодня (и лично для вас) творческий опыт Гоголя, и если да, в чем это проявляется?» О Гоголе размышляют Всеволод Бенигсен, Марина Вишневецкая, Анатолий Королев, Владимир Лорченков, Валерий Попов, Евгений Попов, Мария Рыбакова, Нина Садур, Марк Харитонов.
«Мне кажется, что Гоголь дан нам как громадная данность. Ведь в своем творчестве он даже не развивался, не эволюционировал – сразу был однородно огромен. Что «Вий», что «Мертвые души» – одного рода магия, гипноз, знание. Откуда Гоголь взялся, почему? Он таким родился. Сразу был. Все другие писатели мечтали в своем творчестве – такова природа писательства. Гоголь – видел» (Нина Садур).
«Иностранная литература»
Бен Элтон. Слепая вера: Роман/ Перевод с английского В.Бабкова. «Они ужинали в тишине – во всяком случае, не разговаривая друг с другом. Разумеется, до настоящей тишины в комнате было далеко. По обоим ноутбукам шло караоке-реалити-шоу, а смартфоны и прочие электронные устройства, разбросанные по квартире, ловили и отображали новостной поток. На коробке с рисовыми хлопьями мельтешила реклама последнего блокбастера, а стенной экран, конечно же, был занят эмотирующими соседями. Кроме того, сквозь пластиковые перегородки просачивался шум, издаваемый всеми остальными ноутбуками, коммуникационными устройствами и коробками с сухим завтраком, которые находились в их многоквартирном доме».
«ИЛ» публикует очередную антиутопию: вслед за американцем Кормаком Маккарти будущее человечества живописует британец, известный комедиограф и сценарист (автор комедийного сериала «Мистер Бин») Бен Элтон. Писатель не жалеет мрачных красок. Уродливые процессы, характеризующие современность, доведены до логического завершения: человек становится постоянным участником реалити-шоу, существование сводится к тому, чтобы смотреть за другими, показывать себя и получать удовольствия. Отупляющие шоу, чревоугодие, прелюбодеяние – составляющие новой морали, навязываемой руководящими страной мрачными церковниками, извратившими христианское учение. Мракобесию противостоят подпольщики. Их божество – разум, его пророк – Дарвин┘ Очевидно, Элтон готовил серьезное высказывание о судьбах мира, но, столкнув извращенный религиозный культ с примитивно понимаемым научным подходом, «сломался». Вышло, что вышло – мистер Бин, намереваясь сказать новое слово в науке, выступает на конференции. Он ни на минуту не прекращает идиотничать, но искренне недоумевает, почему аудитория хохочет. Возможно, обойдись он без глупых ужимок и получи какие-то знания о предмете, реакция была бы другой.
«Я не понимаю, из чего сотворен его мир┘» Владимир Набоков в переписке и дневниках современников. Составление, перевод и примечания Николая Мельникова. «Кстати, я получил недавно четырехтомник «Евгений Онегин» Набокова. Есть очень интересные замечания, кое-какие остроумные догадки, но перевод плохой – хотя бы уже потому, что он прозаический. И кроме того, автор – слишком уж презрителен, высокомерен, язвителен. Не знаю, что за радость быть таким колючим. <┘> А талант большой – и каково трудолюбие!» (Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу], февраль 1965.)
К 110-летию теперь уже классика журнал публикует «выбранные места из переписки» – отзывы о Набокове–Сирине. Впечатлениями обмениваются Корней Чуковский, Зинаида Гиппиус, Нина Берберова, Георгий Адамович, Иван Шмелев, Эдмунд Уилсон, Кэтрин Уайт, Джозеф Конрад, Джон Фаулз и др. Цель подборки, словами составителя, «проследить процесс формирования писательской репутации Набокова (письма охватывают довольно большой период – с конца 20-х, когда герой только входил в литературу, до начала 80-х, когда его уже не было в живых. – «НГ-ЕL»), а если получится – восстановить тот образ, который запечатлелся в сознании современников, еще не загипнотизированных его звездным статусом, еще не ослепленных той лучезарной легендой, в которую он облек свое имя».
Тадеуш Новак. Стихи. Перевод с польского и вступление Анатолия Гелескула. Стихи польского поэта принято относить к поэзии деревенской. Но Новак не из тех, кто идеализирует деревенскую жизнь и пишет буколические пейзажи. Он видит и неприглядные ее стороны. Его возмущают крестьянские фатализм, скаредность, ожесточенность, неисчерпаемое терпение. Но он не морализатор, на происходящее поэт смотрит с состраданием и любовью.
«Дыши всей грудью наболевшей,/ забудь про солнечные плесы,/ дыши, как дышит уцелевший/ листок чахоточной березы./ Она в болоте по колено,/ не отдает весенней ранью/ тень, утаенную от тлена,/ колоколам на отпеванье./ Бинты, разодранные терном,/ с берез и ран роняют клочья,/ и память гнойную снотворным не успокоить этой ночью» («Майский лес»).
«Москва»
Геннадий Карпунин. Петька: Рассказ. Сюжет прост и незатейлив – шалопай вырос в хорошего человека. «Петька был моложе меня на год, но ему лишь предстояло идти в первый класс. <┘> Всем своим видом показывал старшинство, не собираясь уступать лидерства. Вел себя заносчиво, не по годам серьезно, что, наверное, было присуще многим деревенским мальчишкам. В день нашего с матерью приезда я увидел его гоняющим по деревенской улице на взрослом велосипеде. Коренастый, маленького роста, чтобы достать до педалей, он ставил правую ногу под раму и ездил кособочась.
– Из Москвы? – нарезая на велосипеде восьмерки, спросил он.
– Из Москвы.
– В каком классе?
– В третий пойду.
– Давай за мной! – крикнул вдруг и помчался по деревенской площади, скрипя педалями, распугивая кур и гусей. Я зачем-то побежал за ним, невзирая на призывы матери вернуться. Петька гнал на окраину деревни, на большак, туда, где широкая пыльная дорога крутым уклоном убегала в поля, к горизонту, расплывающемуся в мареве полуденного зноя. Я бежал за ним. До тех пор пока он не остановился возле самой крутизны.
– Слабо, – повторял он, глядя на меня в упор, явно провоцируя, струшу я или нет съехать с такой крутизны».
Михаил Попов. С полным правом встает заря. Стихи разоблачительные о том, как из поэта вышел поэт.
«Вот и вышел из меня поэт,/ а куда уковылял – загадка./ Вместе провели мы столько лет!/ Номер шесть была у нас палатка./ Кучечку метафор и пучок/ негодящих рифм забыл, калека!/ И куда поперся, дурачок,/ и зачем обидел человека?!/ Я ль винца ему не наливал,/ я ли не водил его к девицам,/ И о том, что гений, напевал,/ отпускал и в бездну подкормиться.../ Жить один я буду поживать,/ он как пар рассеется во мраке,/ больно будет это сознавать/ старому бумажному мараке./ Вот живу, пишу про жизнь с людьми, но порою вдруг тоска пронзает:/ что я буду делать, черт возьми,/ если выйдет из меня прозаик?»
К 200-летию со дня рождения Н.В.Гоголя «Москва» печатает статью искусствоведа Нины Молевой «Всю жизнь искал, кому бы помочь...» о топографии жизни классика и том, с каким трудом выживает гоголевская Москва, и рассказы из жизни писателя «...Достать написанное и перечитать...» филолога Владимира Воропаева.
«Судьбу щепкинского дома разделили все особняки, с которыми познакомился Гоголь, впервые оказавшийся в Москве. Все! А те постройки, от которых остались хотя бы фрагменты фундаментов и стен, как дом М.П.Погодина на Мясницкой, 7, перестроены до неузнаваемости и, главное, не несут никаких памятных надписей. Просто Москва не знает подобной практики, которая могла бы (конечно, только в принципе!) ограничить полет перестроечных идей, поддержанных массой средств неизвестного происхождения, по русской поговорке: «Что хочу, то и ворочу, была бы тугой мошна» (Нина Молева).
«Однажды на уроке учитель всеобщей истории с большим жаром рассказывал про подвиги Александра Македонского и, заключив смертью, сказал: «Ну, господин Гоголь-Яновский, а по смерти Александра Македонского что последовало?» – «Похороны», – ответил он. Весь класс захохотал вместе с учителем» (Владимир Воропаев).
«Наш современник»
Юрий Убогий. Русь поднебесная. К юбилею Гоголя «НС» публикует повесть, в которой герой – сам чествуемый писатель. Заняв место Чичикова в бричке, почтенный литератор путешествует по России, направляясь в имение Александры Осиповны Смирновой-Россет, с которой его связывала давняя дружба, и вспоминает, размышляет о написанном. «Волшебное слово – дорога! Что только не заключено в нем: и радость, и бодрость, и утешение, и надежда. И как часто, в тяжелую пору жизни, он обращался к ней как к последнему средству уцелеть, спастись, и она помогала, выручала, вывозила его. А еще чаще подарки делала нежданные, которые ни от чего, ни от кого было не получить: мысль важнейшую, чувство утешительное, картину природы роскошную, песню ямщицкую, раздольную...»
Андрей Голов. Евангельский стих. Стихи недавно ушедшего поэта наполнены библейскими аллюзиями. В них современное сиюминутное и суетное рассматривается сквозь призму евангельской вечности.
«Москва язык ломает вперегиб/ Губищами своими и устами,/ Торгуя на закате эры Рыб/ Котятами, «Распутинской», крестами./ Джаз-банда хриплым банджо и трубой/ Из душ и кошельков вниманье тянет,/ И мчатся от судьбы и за судьбой/ На иномарках инороссияне. <┘> И смотрит в душу каждую и час,/ Скорбя об упоительной отраве,/ Измученный Нерукотворный Спас,/ Распятый на Голгофах новой яви».
Алексей Лосев. Вспоминая отца Павла Флоренского. Алексей Лосев был младшим современником П.А.Флоренского, он не только лично знал отца Павла, но и считал себя его учеником. Журнал публикует записи бесед об отце Павле и его мировоззренческих взглядах, которые проходили в «Арбатской академии» – так А.Ф.Лосев называл свой дом на Арбате.
«– В связи с предстоящей конференцией в Бергамо, посвященной Флоренскому, хотелось бы услышать от Вас, Алексей Федорович, хоть несколько слов... Можно ли, например, говорить о том, что взгляды Флоренского претерпели некую эволюцию?
– Это отца-то Павла?
– Да.
– Нет, так говорить нельзя.
– То есть он был всегда тот же человек и философ, с которым Вы начали знакомство, и оставался им до последних лет жизни.
– Несомненно».
«Октябрь»
Апрельский номер журнала полностью посвящен акции «Литературный экспресс. Москва–Владивосток». Мероприятие проходило в сентябре–октябре минувшего года. Известные литераторы (Дмитрий Бак, Павел Басинский, Борис Минаев, Максим Амелин и др.) встречались по пути следования экспресса с читателями и коллегами (Мария Ботева, Матвей Чойбонов, Георгий Граубин и др.), живущими в регионах. И что же? Экспресс, организованный с просветительской целью, показал на радость организаторов и вопреки мнению скептиков – литература жива и по-прежнему вызывает интерес, есть люди, которых «еще волнует Маяковский». Журнал собрал на страницах номера свидетельства участников акции. «Идея «Литературного экспресса» – истинно российская. Вряд ли еще в какой бы то ни было стране подобная акция могла бы замыслиться и воплотиться. Россия широка («я бы сузил») и протяженна, но мало кто, глядя на географическую карту, может себе представить ее настоящую величину. «Нужно проездиться по России», – записал Гоголь где-то по дороге из Рима в Париж» (Максим Амелин).
«Очень забавны были разногласия между Дмитрием Быковым и Игорем Клехом. Я уважаю обоих, и даже не столько за их сочинения, сколько за неповторимый почерк личного поведения, в том числе и в сочинениях. <┘> Во время поездки они не то чтобы ругались, но как-то трогательно дулись друг на друга за самый факт взаимного существования. Я был, как и положено критику, нейтральной стороной. Когда мы поехали на Байкал и питались в каком-то кафе, Игорь стал громко и пространно уничтожать Маяковского, разумеется, как поэта, по его мнению, несуществующего. Быков, который собирается писать о Маяковском в «ЖЗЛ», в результате ел без всякого аппетита, а потом, после трапезы, с возмущением высказал мне все, что думает про Клеха. А поскольку я ехал с Игорем в одном купе и, следовательно, был за него морально ответственен, я и выслушал Диму с сочувствием. А потом подумал: какие замечательные люди! Их еще волнует Маяковский!» (Павел Басинский).
