Филадельфия
Оказывается, можно всех обогнать в марафоне жизни.
Франческо Гварди. Венецианский дворик. ГМИИ имени А.С.Пушкина
На табурете в баре
Ощутить себя на табурете,
В центре бара
Касательно круга,
По которому ходит бармен
Сооружая коктейли.
Ощутить себя частью
сообщества
Случайных пришельцев
И постоянных,
Тебе безразличных.
Хотя неотвязна
потребность
Себя ощутить.
Ты пытаешься заговорить
С барменом. Он занят
Протиранием стаканов,
Смешиванием алкоголей,
Игрой на компьютере,
Который показывает
Счет за выпивку.
Остается экран телевизора
Напротив тебя, в углу.
Там бейсбол.
Там битой шибают
тяжелый мяч.
Там бегут, кто скорей через
поле.
Там пятнают мячом.
Там ловят.
Там – лапта, повзрослевшая
сразу на целую жизнь.
Лапта, переплывшая океан,
Обменявшая дворик
московский
На бостонский бар.
Из Кавафи
Брожу из угла в угол.
Сколько углов, комнат?
Трогаю книги на полках,
Многие книги до сих пор
Говорят из дальних лет,
Как будто бы живы
Души друзей-поэтов,
А тела заморожены
в космосе,
Чтобы не перерождаться
Не исчезать во времени,
Чтобы остаться такими,
Как были в мои
Молодые годы.
Из угла в угол брожу,
Трогаю кресла и рамы
картин,
Нажимаю на клавиши
компьютера,
Вызываю
Собеседника.
Если
Напечатать письмо
И положить в морозильник
Памяти
Произойдет
То же самое, что с надписями
на книгах,
С фотоальбомами –
Хранилищами
Мгновений жизни, жизней,
животрепетаний.
Перебираю фотографии.
Вот мама в возрасте моего
сына,
Вот отец, вот бабушка,
дед,
дядья, тетки, кузены,
кузины.
Оказывается, можно всех
обогнать в марафоне жизни,
Стать самым старым
в семье,
Самым сутулым,
Самым разбитым,
Самым скрипучим,
Как венский стул
С вензелем спинки.
Можно заказать трехмерное
фото
Твое и мое
И поставить
Твое и мое
Два трехмерных фото
времен Черного моря,
Времен винограда
и кукурузных початков,
Ослика,
Наглых парней
Из приморского парка.
Можно представить себе
и тебе, и всему
Городу можно представить
себе,
Как возгордятся горожане
Нашим вторым
пришествием
Хотя бы в виде трехмерных
Улыбок и прочих движений.
Как удивятся
Нашим трехмерным,
которые
Мирно стоят посредине
Веранды, тихо беседуют
В то время, как я брожу
Из угла в угол,
Перебираю книги друзей
Говоривших мне слова
Неистребимой дружбы,
Непритворной правды,
Непреходящей надежды,
Которые в конце концов
Оказались ровесниками
Наших трехмерных фото.
═
А может быть?
А может быть в птичьих
глазах,
привыкших смотреть
с высоты,
мы выглядим по-другому?
поставь статуэтку Венеры
а рядом воткни карандаш.
с балкона увидишь кругляш
и пуговку:
я и ты.
каким же почтеньем
почтят?
каким же прозреньем
прочтут?
каким же презреньем
пронзят?
каким же призреньем
простят?
а если и прилетят –
нечаянно заклюют.
ну как же с такой высоты?
тогда вся концепция –
бред!
и ложь – венки и цветы,
и нож – лотерейный билет.
не надо (кому?) наблюдать
за мной и тобой с высоты.
не надо (кому?) прилетать
туда, где поверила ты,
что он,
иль она,
иль оно
в нас загодя воплощено.
пока мы с тобою одно,
кувшин, черпак и вино.
Новогоднее
Мы с тобой родили сына
в давнем городе, в хлеву.
сеном хрупала скотина
и звезда зажглась во лбу.
три служаки появилисъ:
шамес, кантор и раввин,
Божьим именем божились:
будет Божьим светом сын!
он укажет вам дорогу
за моря и за леса.
привыкайте понемногу
верить в чудеса.
город, хлев, друзей, скотину
кинув,
мы с тобой
побрели вдогонку сыну
с голубой звездой.
с той поры бредем
в пустыне,
ноги в синяках.
я взываю: где мы, сыне?
небо в облаках.
Я уже ничего не хочу
Я уже ничего не хочу,
никуда не лечу.
взятки собраны.
я обратную подать плачу.
а бывало казалось: мне все
по плечу:
я подковой сгибал убегающий
поезд,
я ловил уносящий любимую
лайнер.
время тиши пришло, теперь
успокоюсь.
время выть на луну и на тень
свою лаять.
мне уже ничего от
пророчеств не надо,
осыпайте звездную пыль,
гороскопы.
помню черное море и кисть
винограда,
и большой теплоход
уходивший в европу.
о, тогда мы мечтали,
и звезды мерцами,
и вода закипала у стенок
причала,
ты губами дрожащими
отрывала
виноградины-слезы и слезы
глотала.
о, тогда мы мечтали, чтоб
звезды мерцали
нам с тобой на далеком, как
звезды, причале.
