Николай Карташев
Кордон. Три пограничных поэта. – М.: Арт Хаус медиа, 2009.
Сергей Жадан (Харьков) – футбольный фанат и украинский рокер, дитя подворотен и хозяин голубятен, экстремал и победитель, настоящая звезда, университетский профессор, кумир молодежи, команданте палаточного городка, лауреат Нобелевской премии 2020 года, революционер и гностик.
Андрей Поляков (Симферополь) – отшельник, монах и аскет языка, не выезжающий из Крыма даже в Питер, не соблазнившийся ни Москвой, ни Венецией, ни Берлином, создавший в квартире свой собственный скит из книг, выгрызший в книгах ход, а потом и келью, как неизвестный инок в Каппадокийском известняке.
Игорь Сид (Москва–Антананариву) – путешественник и мореход, биолог, специалист по акулам и литераторам, придумавший отправить философский пароход на Мадагаскар, чтобы возродить там древнюю поэтическую академию, друг лемуров и враг графоманов.
Эти трое объединили в одной книге свои тексты. Вопреки российско-украинским проблемам, благодаря личной дружбе и из-за странного желания потакать сумасшедшему Ролану Барту с его «смертью автора».
Автор в этой книге наконец-то умер по-настоящему. В оглавлении – никаких фамилий. Подряд идут: «Военспец», «Во╨нкомат», «Воздух-Земля». И далее: «Письмо», «Посвящение», «Продажнi поэти 60-х»... Лишь по подсказкам в колонтитулах вы разберетесь, где чей текст. Смесь постмодернистской игры со средневековой анонимностью. Но игра эта – футбол в индейской традиции. Игра собственными головами, игра не на жизнь, а на смерть, на кону – милость древних богов.
 Автор наконец-то умер по-настоящему. С.Хлебовский. Смерть принца Оранского. 1861 год, Государственное музейное объединение "Художественная культура Русского Севера" |
Жадан берет своего лирического героя с улиц, из подворотен. Бандит, уркаган или анашист, он почти обязательно гибнет – например, в урагане между Луганском и Донбассом. Это ему кладут в гроб мобильник и двух платиновых блондинок: «Смерть – территория нефти,/ да омоет она его грехи./ Мы положим ему в ноги оружие и золото,/ меха и тонко помолотый перец./ В левую руку мы вложим ему последнюю нокиа,/ в правую руку – грамотную ладанку из Иерусалима...»
Жадан принципиально прост и точен, но за его конкретикой чувствуется метафизическая подкладка. И если он пишет про «тридцать два дня без алкоголя», то, с одной стороны, в этом есть сермяжная правда русского рокера, у которого вечно «курева нет, нет сигарет», а с другой – предчувствие Иисуса, и птица на левом плече героя пьет «из серебряной чаши/ кровь христову».
Поляков придумывает alter ego, сидящего в крымской библиотеке: «Севастополь размытый, нечеткая Керчь./ Самописный журнал парадигма┘/ Корешками шурша, извлекается речь/ из развалин бумажного Рима...» Лексикон Полякова наполнен словами, связанными с языком, письмом, печатным делом. Это шрифты, ксерокс, словесность, чернила, строчки, филфак, буквы, вирши, азбука, почерк, язык... Его герой – вечно влюбленный архивариус. Золотыми змейками становятся слова прирученной поэтом речи. Стеклянным куполом – герметичное пространство философской лирики.
Сид вывел своего героя из интеллигентской кухни 80-х. Он любит трудные слова: «палимпсест», «перипл»; его хлебом не корми – дай загнуть про каллипигую подругу и глоссолалящего младенца. Самоирония граничит у Сида с сарказмом: «Два молодых идиота над скатертью с чертежами –/ душ чужих инженеры, один другого важнее./ Две иссиня-бледных трапеции сталкиваются углами,/ и соавторы суперсценария свирепеют...»
Два языка (русский и украинский), три поэта и одна граница между прозой и поэзией, сном и явью. Три пограничника, три товарища, один «Кордон».
