Белые рубят красных

Казалось бы, пейзаж, а на самом деле – сплошная боль.
Фото Екатерины Богдановой

Лично я Михаила Андреева очень долго воспринимал как поэта пташек и травинок. Сказать, что его лирика раньше мне была близка – значит, соврать. Когда я читал у Андреева:

Широкоспинные заливы
и тонущие берега,
склоненные на воду ивы,
а дальше все стога, стога.
Сквозь кроны топкие оконца
туман младенческий течет.
Чтоб раньше всех увидеть солнце,
трава на цыпочки встает! –

меня это не цепляло. Может, потому, что я много лет ощущал себя человеком города и многие сельские радости не понимал и не принимал. И Андреева я ценил не столько как певца Чулыма, для которого «снега по берегам – как думы у человеческого лба», а прежде всего как надежного товарища, заядлого охотника и очень ранимого романтика.

Как поэт Андреев впервые меня поразил на излете горбачевской перестройки. Он, насколько я помню, переживал тогда не лучшие времена. На него почему-то ополчились чуть ли не все московские издательства. Стаи бездарей не могли простить ему прежних успехов. Ну как же: Андреев в тридцать лет получил премии Ленинского комсомола и имени Максима Горького, ему пожал руку патриарх русской литературы Леонид Леонов, его печатно похвалили Василий Казанцев, Владимир Костров, Игорь Шкляревский. А за что? Разве это достижение – понимать щебет птичек? Это же не БАМ строить. В общем, завистливые графоманы обвинили набравшего силу поэта в уходе от социальности и создании замкнутого мира, далекого от интересов нашего современника.

И тут Андреева словно прорвало. На эту травлю он ответил стихотворением «Разговор с дедом». Поэт писал:

Соками клевер полон.
Ветер по полю вьюжит.
И над полями ворон,
Не умолкая, кружит.
Клевера бросив в ясли,
Дед проворчит несмело:
– Белые рубят красных.
Красные рубят белых.
– Дед, а за что воевали?
Что не сиделось в хатах?
– Эти, чтоб не было бедных,
Те, чтоб не стало богатых.
Солнце восходит ясно.
Много черешен спелых.
– Белые рубят красных,
Красные рубят белых.
Мир далеко-далеко
Виден в окошках узких.
Русские рубят русских,
Русские рубят русских.

Помню, какое сильное впечатление его стихотворение произвело осенью 1989 года на Виктора Петровича Астафьева. Услышав это в авторском исполнении в родной Овсянке, писатель, я видел, долго не мог успокоиться. «Со мной все ясно, – говорил Виктор Петрович. – Я лично все это пережил. У меня и отца объявляли врагом народа. А сколько раскулаченных я увидел мальчишкой в Игарке! Люди стеной шли друг на друга буквально из-за куска хлеба. Голытьба готова была свернуть бошки любому трудяге. Эта зависть нас и загнала в тупик, породила Гражданскую войну и привела всех к всеобщей нищете. И ничего сделать нельзя». Но Астафьев никак не мог понять, а Андреева-то эта трагедия с какого бока задела. Но поэт предпочел отмолчаться. Ведь в двух словах все не объяснить, а на долгий рассказ в присутствии Астафьева решиться ему было трудно.

Между тем Андреева русская трагедия коснулась впрямую. Его предки и по отцовский, и по материнской линии в конце 1920-х годов попали под раскулачивание. Родом они были из Барабинской степи. Но потом в одну ночь их всех с насиженных мест согнали, привели к реке, посадили на баржу и в холод повезли на север, в Нарым. В пути с кулаками никто не церемонился. Их даже за людей никто не считал. В Нарыме всем, кто уцелел, дали по топору и позволили вырыть неказистые землянки. Народ бросили, как скотину. Спецпереселенцы не выдержали таких условий и летом 1931 года подняли на территории Парбигской комендатуры бунт, который вошел в историю как Бакчарское восстание. Но этот мятеж был тут же утоплен в крови. Чекисты все сделали, чтобы страх у крестьян Сибири остался на генном уровне. Выжившим внушали: не высовывайся, иначе дождешься пули.

Родители Андреева поженились уже после войны с немцами. Жили они на севере Томской области, в Бундюрском лесоучастке. Дом у них был – одно название. Окно заменял бычий пузырь. Пол они сделали земляным. Роскошеств – никаких. Стоило ударить морозам, родители вынуждены были теленка тут же тащить в дом. Хлеба никогда не хватало. Люди на лесоучастке очень часто полотенца меняли на еду. Никто, кстати, не удивлялся, когда падших лошадей народ рубил на суп. От недостатка витаминов пол-участка страдало слепотой. И никаких перспектив на лучшую долю не было.

Потом Андреевым дали угол в бараке из бруса. До школы было три километра. Администрация леспромхоза иногда для малышей по утрам выделяла сани. Андреев потом в своих стихах вспоминал:

Бричку трясет на коровьих следах.
Сладок туман
В предрассветную пору.
Листья сжигают хозяйки в садах.
Едем учиться
В начальную школу.
– Что там за небом и кто там живет?
– Что выше всех за луною пологой? –
┘Конюх нам вожжи и кнут подает:
– Правьте, ребята, земною дорогой.

Занятия в начальной школе вела одна учительница. В одном ряду сидели первоклашки, в другом – второклассники, в третьем – ученики третьего класса.

Обратно после школы ребята домой чаще всего возвращались пешком. Хорошо, что лесовозы не успели разбить дорогу. Внуки кулаков еще успели застать сосны, полюбоваться косачами, увидеть глухарей.

После обеда надо было успеть очистить двор от снега и дать коровам солому. Потом ребята садились за домашние уроки. Что такое созерцать, никто не знал.

Главные приключения начинались весной. После ледохода река Чая все затопляла. Люди в ожидании, пока вода спадет, переселялись на крыши домов. Потом ребята находили в своих огородах много щук и более мелких рыбешек. Что-то они оставляли для ухи, но большую часть рыб пацаны ведрами перетаскивали из луж обратно в реку.

Самыми трудными для Андреева оказались, наверное, первые перестроечные годы. Гайдаровские реформы стали для него шоком. Он ведь был поэтом и по своей первой специальности – инженера-радиоэлектроника – практически никогда не работал. Андреев не знал, что такое каждый день ездить к девяти утра на службу, мучиться в общественном транспорте и потом целых восемь часов протирать в кабинете штаны. Он жил по настроению, видя смысл жизни в стихах. И вдруг все изменилось. Стихи в одночасье оказались народу не нужны. Людей, по сути, бросили на произвол судьбы.

Андреев понял: спасение утопающих – дело самих утопающих. Чтобы его семья не умерла с голоду, он вернулся в тайгу, в одиночку пошел на медведя и добыл самое ценное – медвежью желчь. Но тут возникла другая проблема: кому и как выгодно ее продать. Ведь бизнесу поэта никто и никогда не учил. Неудивительно, что он лопухнулся.

Какое-то время Андреева кормили песни. Но и на эстраде вскоре объявились свои паханы, которые быстро научились все финансовые потоки направлять мимо поэтов в непонятные общаки.

Казалось бы, после всех этих невзгод Андреев должен был окончательно замкнуться в себе и обозлиться на весь мир. Но в отличие от Станислава Куняева поэт не ушел в повальное обличение системы и поиск врагов. Он решил, что его поколение свой лимит на гражданские войны уже исчерпало. В «Сказке о корове» Андреев признался:

И верой я служил, и правдой,
с репейниками, как с кокардой,
весною собирал колбу.
А было невтерпеж эпохе –
на полуобморочном вздохе
три пальца подносил ко лбу┘
И я служил своей отчизне,
не доверял красивой жизни
и на вопросы отвечал.
Как полевой весенний птенчик,
коровий маленький бубенчик
до неба самого звучал.

В чем сила Андреева? Он выдержал все невзгоды и не соскользнул на опасную дорогу зависти и мести. Поэт, отбросив опасные стадные инстинкты, предпочел тяжелую судьбу волка-одиночки. Как тут не вспомнить его стихотворение «Волк»? Андреев писал:

Ветры тучи в клочья растрепали.
Снег струями по полю ползет.
Старый волк, отбившийся от стаи,
По лесу иссохшему идет.
Страшен волк. Глаза его упруги.
Лоб туманом белым обнесен.
Но прекрасен: средь кромешной вьюги
Срока на земле не знает он.

Признаюсь, в последние годы я совсем по-другому воспринимаю упоминаемые в стихах Андреева нарымские болота и корявые сосны. Я вижу за ними искореженные людские судьбы, кровь и пот спецпереселенцев, трагедию русского крестьянства. Стихи поэта о недособранной в Васюганье клюкве я считаю куда более сильной вещью, нежели знаменитая баллада Станислава Куняева о конях НКВД.

Он старается избегать таких вещей, как сюжетность, умиление и гражданский пафос. Ему чуждо баррикадное мышление. Андреев предпочитает играть красками и чувствами. За него все говорят травы, ягоды, птицы, чебаки. Один образ клюквы чего стоит.

Столько клюквы в российских болотах,
ночью вспомнишь – и спать неохота.
Эту ягоду медленно рвешь
и корзину пока насбираешь,
много разного переберешь,
передумаешь, перестрадаешь.
Не хожу я туда потому –
тяжело выносить одному.

Не будучи поэтом прямого действия, Андреев-пейзажист добивается главного – он заставляет мыслить, чувствовать и страдать. А это дано в поэзии лишь единицам.