Игорь Дуардович
Дмитрий Вачедин. Снежные немцы: Роман, рассказы.
– М.: ПРОЗАиК, 2010. – 304 с.
Усвоение опыта зарубежной литературы в ареале русской – процесс, который, исторически так сложилось, превратил саламандру в антилопу гну. Стал катализатором, высвободил массу энергии. Все началось с путешественников, полиглотов и энциклопедистов. Первые русские классики знали кто-то по одному, но большинство по нескольку языков. Они пользовались всеми вытекающими из этого возможностями. Одни занимались основами, не всегда фундаментальными, их дело было делом паромщиков, о других уже говорили, что они – мосты. Но совершенно точно – без западноевропейских писателей многие наши гении запомнились бы нам по другим причинам. Сегодня важность понимания вещей, которые происходят в мире иностранной словесности, остается прежней. И углубляться в эту кроличью нору по-настоящему могут только избранные: либо профессиональные переводчики и редакторы, либо писатели-эмигранты. Дмитрий Вачедин – русскоязычный писатель, проживающий в Германии. Достаточно заметный, уверенный в себе автор: премия «Дебют», есть публикации в «Знамени».
А теперь и книжка. Неизвестно, осознает ли Вачедин возможность перенесения, калибровки или синтеза, но, живя за рубежом, он просто не может не сталкиваться с достижениями существующего там фикшн-бассейна. Сюжеты его произведений как раз построены на столкновении. Особенно роман «Снежные немцы», где границы национальных реалий размываются, а представление героев напоминает матрешку, которую несколько раз подряд разбирают и собирают. Словно показывают ребенку, как это работает. Но все намного сложнее – на месте ребенка оказывается зрелый человек, а иногда только кажущийся зрелым.
Россия выворачивает наизнанку все, что есть в ней немецкого, после чего снова наступает очередь Германии. Поэтому в романе, например, некоторые районы Воронежа для командированного дойча отражают Висбаден, а русский иммигрант оказывается «частью той самоуверенной силы, которая, не считаясь ни с чем, меняет немецкие города под свои нужды». Основная мысль романа – всеобъемлющая истина: «Все движется любовью» – цитата из Мандельштама, на мой взгляд, здесь очень подходит. Этот тезис содержит ничуть не меньший пафос, чем вся книга Вачедина. Любовь – столкновение, война – любовь. Запоминающиеся и отчасти полные безумия мысли из письма солдата вермахта в начале книги: «И Иван, стреляющий в меня, на самом деле дико, исступленно любит свою жену, и я, стреляющий в Ивана, так же мыслями, всей душой нахожусь далеко от поля боя – я с тобой, я обнимаю тебя и детей, и, пока наши оболочки убивают друг друга, мы любим, и ангелы на небесах любуются на нас и воздают нам великую хвалу».
Сюжет романа не дает, однако, почувствовать внутреннее напряжение, написано все блоговским стилем, распространенным сегодня. Но крайне отточенным и насквозь лиричным. Герои наивны, в чем-то поверхностны, совершают ряд поступков, которые ни к чему особенному не приводят. Но это только на взгляд читателей из числа почувствовавших себя обманутыми. Из тех читателей, кто надеялся на сугубо интеллектуальную прозу, а не на игру-считалку с приемами магического реализма. Во внутреннем мире героев, конечно, происходит существенная перемена. Они, кажется, постепенно начинают чувствовать некоторые вещи по-настоящему. Но итогом все равно становится грустное многоточие, признак замкнутого круга.
Молодость – отсюда у персонажей такие легкие поэтические головы, еще не успевшие покрыться ороговелыми шишками, но уже побывавшие между молотом и наковальней. Поэтому обаяние у них не на высоте и автор отстранен, привязан к своей реальности, если судить по тону.
Когда русский эмигрант, ветеран чеченской войны, Андрей возвращается в Россию с целью отомстить за смерть друга-сослуживца, он движим этой силой, которую до поры до времени никак не расплескать. Комплимент восемнадцатилетней девчонки в его адрес показателен: «Спускались в метро, на эскалаторе она вспомнила нашу с Ванькой пьянку десятилетней давности. «Только, – сказала она, – ты казался старым, а сейчас ты молодой и накачанный». В романе обнаженность эмоции близка к естественной, верить несложно. Но какой-то крайне важный компонент остается за гранью, и поэтому слова ревности, томления, ностальгии, воспоминания и восхищения как бы лежат на поверхности айсберга.
С рассказами Вачедина все обстоит иначе. Удаются чаще. Их структура монолитна, непритязательна, ничто не выглядит лишним и притянутым ради объема. Конечно, легче построить маленький дворец на каменистой поверхности, чем распорядиться гектарами ради архитектурного квинтета. В рассказах действительность многомерна, она напоминает геометрическую фигуру – октаэдр или фрактал. Микромир персонажей излучает детскую непосредственность и тем еще более страшен, так как, например, опасность полного морального разложения – человеческая трагедия не воспринимается как она есть, а преображается набором светофильтров. Как в рассказе «Спроси меня» и Клаус». Наверное, поэтому об этой прозе можно сказать, что есть в ней части от метода классики магического реализма или нашего русского мамлеевского метафизического реализма.
У Баратынского в письме к Николаю Путяте есть такие мысли: «В поэзии говорят не то, что есть, а то, что кажется┘» В прозе Вачедина то и дело реализует себя «заточенный» поэт – через сравнения, через мировосприятие. При таком раскладе – при незрелости персонажа, авторском нежелании или неумении дать всего лишь направляющий вектор, а не сам вывод, поэзия может спасать общую картину, как сахарная пудра. «В прозе я виноват, а в стихах едва ли не прав┘» – размышлял Баратынский дальше в своем письме. Проза – анатомия, тогда как поэзия показывает душу в движении. Наверное, Вачедин, как перспективный, деятельный и мучительно талантливый автор, уже воображал себя перед выбором, который чем дальше, тем неизбежней: делать торт и одновременно варить щи и быть «виноватым» или работать над последовательностью.
