Юрий Архипов
Борис Евсеев. Красный рок.
– М.: Эксмо, 2011. – 384 с. ISBN 978-5-699-50874-7
Юбиляру Борису Евсееву шестьдесят. Золотая пора для прозаика! А в его лице, признаем, для всей нашей прозы. Чьи самые весомые достижения последних лет как раз на плечах этого поколения. Борис Евсеев один из немногих сейчас, чей уровень письма (а только он и важен!) вполне сопоставим с мастерами послереволюционной поры.
Недавно попалось мне на глаза небрежно оброненное замечание одного известного критика о Борисе Евсееве: нет, мол, у него темы. Сам критик пишет вычурно и претенциозно, но горой стоит за художество пусть и корявое, серое, зато обличительное, красным знаменем осененное. Как многие теперь, путая тему с тенденцией. Пусть, говорит, и плохо написано, зато понятно, куда автор клонит. Люблю, говорит, когда плохо, но яро пишут.
Прожито немало, и любое не совсем бессмысленное слово – как фитиль для памяти. Вспомнилось, как поразили меня некоторые «князья духа» в ИМЛИ, когда тогдашний директор Борис Сучков выдернул меня из аспирантуры МГУ туда на работу. Кожинов с Палиевским на обсуждениях в отделе теории камня на камне не оставляли от признанных, мастеровитых поэтов. Ладно бы только от своих ровесников, самопровозглашенной четверки – Ахмадулина, Вознесенский, Рождественский, Евтушенко. Но они громили и ту, великую четверку, что, по слову Ахматовой, доскакала до мировой славы (кроме нее – Цветаева, Пастернак, Мандельштам). Но те, идеологией озабоченные, громилы-зоилы хоть не Демьяна Бедного или Чуева выдвигали в противовес, а Есенина с Блоком и Рубцова с Кузнецовым.
То и дело приходится убеждаться: у нас мало кто из пишущих о художественной литературе умеет эту самую литературу читать. Ценить чудо слова как таковое. Никто не признается, но Писарев им ближе, чем Пушкин. Ликбез надо проводить и с большинством редакторов. Прозу, а то и поэзию почитывают как газету, как худо-бедно иллюстрированную публицистику. Заметишь где-нибудь ненароком, что это, мол, прежде всего искусство языка, выявление выразительных возможностей куда-то в будущее протекающей родной речи, – засмеют, в фельетон вставят. Будто только тем и любы нам классики, что копались в проблемах своего времени. До коих нам-то теперь, как до прошлогоднего снега. А ведь художественное слово их по-прежнему завораживает. Доходит, однако, видимо, не до всех, избравших почему-то словесность своим предметом.
Бедные дети партийной организации и партийной литературы.
Этих самых тем и проблем у Бориса Евсеева – как волос в его пышной шевелюре.
Да и как иначе, если его главный предмет – метафизика русской души, помещенной в историю жизни. Лукаво оправдывается писатель: ходил, мол, целый год в Замоскворечье на работу да и повстречал на мосту всех героев своих, до единого. И заполонили они собой его новую книгу – «Красный рок». А что кто-то из них обернулся стрельцом или боярином, а кто-то нарядился, смущая народ, начальником Наполеоном (а мог бы и Тохтамышем), а иной вознесся из древних подвалов к Кремлю, с Даниилом Андреевым говоря, Небесному – так это все игра фантазии, карусель чаровных, обманных видений, великим затейником Гоголем вдохновленных.
Мрачны, загадочны в «Красном роке» подземелья близ Кремля – прямо как в свое время «Подземелья Ватикана» у Андре Жида. А тайный лифт из резиденции правителей в небо – каково? Претензии, посягательства, грандиозных планов тришкин кафтан. Евсеев умеет писать такую синтетичную прозу (сказал бы, верно, Замятин), что накушались бы своего и символисты, и конструктивисты, и фантасты, и магические, и самые сермяжные реалисты. Этих, с темами, искренне жаль, как глухих людей, хоть и видящих, как водят оркестранты смычками, но не слышащих музыки. Одни только разветвления современной, быстро сменяющей свои акценты рок-музыки даны здесь с небывалой в своей живости и весело остраненной полнотой. Будто клипово беглой кистью художника рисует автор атмосферу чадных нынешних дискотек – и будто палочкой дирижера ведет все изъеденные синкопами мелодии сменяющих друг друга, но в чем-то (в попытках выделиться) безнадежно одинаковых оркестрантов. И тоже: вроде бы один пласт явлен нынешней жизни, а за ним и вся жизнь встает в ее разорванности, разобщенности, но и в невольном подчинении управляемой кем-то (чертом?) глобальности.
Словесности нашей бедной теперешней крепко повезло, что Евсеев (творец «Евстигнея», литературного памятника русскому Моцарту Евстигнею Фомину) явился в нее из музыки. После Андрея Белого («Симфонии»), целых сто лет, может быть, не было у нее такого искусного мелодиста.
Вот и весь новый сборник его – эдакая трехчастная симфония. Первая и третья части которой – это новая повесть «Красный рок» (анданте) и прежняя, мощно классическая, чуть подновленная «Юрод» (аллегро). Скреплены они, как положено, коротеньким, но сюжетно емким перешейком – повестью, почти рассказом «Черногор» (скерцо).
 Тайный лифт. Прямо в небо. Фото Владимира Захарина |
Симфоническое стяжение времен на немереных пространствах России. И Европы даже, раз туда распространяют ныне свой бег (или забег) россияне. Весь мир, в сущности, дурдом и люди в нем безумцы. Взгляд, как говорил Бродский, варварский, но в каком-то смысле верный. Яркое и болезненно притягательное, как марево, пятно в этом мире – наша обширная родина. Непростая, юродствующая. Поди разбери, где в ней божеволие, а где скотомыслие. А где неизбывная гебефрения.
Переклики-перезвоны времен в дивно переливчатой прозе Евсеева. Единый, века провождающий тут люд-толпа забубенный – зевачий да зяблый, распутный, гульливый, ярыжный, ряженый, взяткоподатливый. Как снопом света, шарит писатель приметливым взглядом своим по свалявшейся за века толпе, выхватывая тут и там вечно двоящихся близнецов – то Серьгу и Сигаретку, то Симметрию и Синкопу. (Почему-то никто из авторов, пристрастных к роковой красноте нашей, не догадался пока расшифровать СССР как Серафим – Саровский – Сергий – Радонежский. Дарю идею.)
То мелькнет где-то ряженый миф, то обернется простецкой нынешней рожей. Змей Горыныч – Змеем Ходынычем. Широк, широк русский человек – и до поры до времени не ухватчив. Пока не снарядят на него опергруппу охотников-змееловов.
Ах, как живописен под находчивым пером писателя пестрый сей люд несметный – блюзоведов и лизоблюдов в первой повести книги, дохтуров и их дохлых жертв в последней. Удивительна эта смена регистра, которую автор осуществил, переступая от «Евстигнея», предшествующей книги своей, к «Красному року». Там – единого прекрасного жрецы, и тоны чистые, взвешенные, стройные, как хоралы. Даже на фоне подспудных ударов бича. Здесь – ходуном ходящие, рваные ритмы после-джазового после-вкусия. Нет, воистину подарок нам всем, тугоухим, музыкант-словесник Евсеев.
Не иначе как Евстигней Фомин современной прозы.
