Глеб Елисеев
Дмитрий Володихин. Мастер побега.
– М.: Астрель, 2012. – 380 с. («Обитаемый остров»)
Неизвестно, что задумывал Дмитрий Володихин перед написанием своего романа, но в результате у него получилось вовсе не продолжение «Обитаемого острова», а скорее «Анти-«Обитаемый остров». Знаковый роман братьев Стругацких, при всех своих литературно-художественных достоинствах, по сути дела, относится к столь популярным в наше время «попаданческим историям» – впрочем, как и многие другие известные нам шедевры мировой НФ. Ведь как выстроен сюжет книги советских фантастов: их главный герой Максим Каммерер случайно попадает на планету Саракш и, считая, что он здесь единственный землянин, пытается выжить в совершенно чуждом и незнакомом обществе. И читатель, естественно, смотрит на это общество глазами Каммерера, солидаризируется с его позицией представителя более развитого, более благополучного, более гуманного мира – Земли победившего коммунизма, подробно описанной Стругацкими в романе «Полдень, XXII век». И поэтому вполне логичным и разумным выглядит внешне неожиданный финал «Обитаемого острова», когда выясняется, что земляне давным-давно наблюдают за ситуацией на Саракше и стремятся изменить положение на планете к лучшему.
Володихин в «Мастере побега» вывернул ситуацию наизнанку. В книге, где даже названия частей сделаны под «Обитаемый остров» («Солдат», «Гвардеец», «Узник», «Мертвец»), главный герой не «наш среди чужих», а абориген. Судьба историка Рэма Тану дана автором на фоне краха старой Империи на Саракше и становления режима Неизвестных Отцов в том виде, в каком его знают читатели книги Стругацких. Но по мере чтения становится ясно, что вдохновлялся Володихин совсем не опытом предшественников (В котором, кстати, прекрасно разбирается, ибо вместе с Геннадием Прашкевичем написал биографию братьев Стругацких для серии «ЖЗЛ»). Источником вдохновения для писателя, как и в случае с его вполне оригинальным романом «Доброволец», послужили реальная Гражданская война в России и последующие события нашей истории (в том числе и хронологически более нам близкие). Трагические обстоятельства жизни Рэма Тану даны в унисон с трагическими перипетиями в истории его родины, которая, несмотря на усилия самых разных политических сил, только все глубже погружается в трясину хаоса и распада.
Роман «Мастер побега» вполне естественно завершается сценой гибели главного героя. И глубоко пессимистическая тональность книги обусловлена отсутствием в ней альтернативы в виде Земли будущего, решающей проблемы, которые губят Саракш. Да, агент Земли появляется на страницах – это хорошо знакомый читателям Стругацких прогрессор Лев Абалкин. Однако выписан он настолько схематично, что больше кажется бредом главного героя, нежели персонажем, способным вмешаться в ход дел на загибающейся планете (читай – в России). Автор «Мастера побега» не верит в реальную возможность решения наших проблем: что прилетят инопланетяне и все за нас сделают. А уверовать в фантастическое решение (что мы сами как-то справимся) ему мешает глубокое знание конкретных перипетий российской истории.
В отличие от «Обитаемого острова», роман Дмитрия Володихина – книга десятых годов XXI века, а не шестидесятых годов – двадцатого. Изменилась реальность, изменилась и литература, а особенно научная фантастика. Для творцов вторичных реальностей не прошли даром уроки разрушения иллюзий. Мессия не придет. Счастливого будущего не будет. «Красные», «белые», «черные» – только унылые фигляры на арене исторического цирка. Мир идет к краху. И если землянин еще может убраться в свой счастливый, выдуманный мир, то для аборигена, обитающего в более реальной реальности, остается лишь один маршрут побега – в смерть. Мрачноватый итог, но литературно выписанный очень качественно.
Конечно, разнообразные «пуристы» и фанаты вселенной братьев Стругацких могут критиковать «Мастера побега» за несоответствие отдельных деталей антуражу и хронологии «Мира полудня». Но, похоже, все условные «ляпы» были сделаны Володихиным намеренно. Для того чтобы лишний раз показать – перед нами не продолжение «Обитаемого острова», а совершенно самостоятельное по духу произведение, пусть и в узнаваемом литературном обрамлении.
