Водка по телефону

То ли Москва живая, то ли серые колоннады… Фото Евгения Лесина

...Игорь шел от Тверской улицы вниз по Мамоновскому переулку. Уже три дня в Москве стояла довольно жаркая для мая погода. Хотя до начала календарного лета оставалось еще десять дней. Небо красиво шевелило редкими облаками. Ветер прятался в подворотнях и лишь иногда выдавал себя по чуть шевельнувшемуся флагу Абхазского посольства. За решеткой палисадника вытянутые вверх и вбок обрубки деревьев выглядели стильно и элегантно, словно были задуманы и созданы дорогим дизайнером, а не спилены впопыхах раздолбаями из местного ЖЭКа.

Переулок резко стекал вглубь квартала, и Игорь иногда спотыкался. Напротив бывшего театра Юного зрителя стояло несколько торговцев, разложив на ящиках товар для продажи – лупы и увеличительные стекла. Их было много – двадцать, тридцать разнокалиберных глаз, переливающихся на солнце. Игорь успел изумиться – при чем здесь лупы, но горка его уже несла вниз, к Трехпрудному переулку. Внизу он обернулся.

– Надо было хоть узнать сколько стоит! Вдруг дешево. Тогда у меня бы была лупа, настоящая, на длинной ручке и в тяжелой оправе. Как у Паганеля! Или как у доктора Гаспара Арнери! Правда, что в нее смотреть?! А все-таки не такие дураки эти уличные торговцы, если бы ноги не проскочили мимо, я бы, пожалуй, купил…

– Лупы-липы, липы-лупы… Может, это и все, что останется у меня в сознании в последний миг, – мелькнуло в голове, но Игорь уже свернул налево, и переулок с огромными чурками лип и странными людьми, продающими лупы, исчез из его жизни.

Запиликал мобильник. Николаша.

– Ну что тебе, привет. – Игорь терпеть не мог говорить на ходу.

– Я понял, как смогу зарабатывать, когда моих инопланетян с прокладками перестанут покупать! – по радостному тону Николаши было ясно, что он опять успешно похмелился.

– Ну и?

– Открою лавочку «Водка по телефону», буду составлять компанию выпивающим! В одиночку-то многим в лом пить! По себе знаю. Представляешь мой голос – «Я достаю из морозилки запотевшую «Кубанскую»… Ме-е-е-едленно отворачиваю крышечку… Она жалобно говорит «хрум» в моих сильных пальцах…» Как идея?

– Гениально! Совет. Уходи сразу в скайп. Знаешь, там молодые шлюшки пиписьки показывают, рублей по 300 за десять минут, а если запихивают туда чего, то и больше. И ты давай!

– Запихивать?! – голос Николаши растерянно замолчал.

– Ага. Мозг в голову!

– Да ну тебя. Такая идея… Потом позвоню.

Игорь шагал дальше. Людей в переулке не было. Сказочные тени, отбрасываемые огромным домом с флюгерами и башенками, казалось, ожидали своего Кота в сапогах. Серая кошка, затаившаяся на клумбе, видимо, ждала его же.

– Какая страшная история… У Мити, у Андрюхи Носовского, да и у жены. Его жены. Их жены. Так же получается. И ведь выходит, никто не виноват! Все же любили друг друга. Или виноваты все?! И почему Митя сказал, что женщины не любят, когда видят в них людей?! Нет, здесь что-то не то. – Игорь миновал массивный дом-замок.

Слева белел четырехэтажный особнячок. Он любил этот островок Москвы в четырехугольнике между Тверской, Тверским бульваром, Поварской и Садовым кольцом. Несмотря ни на что, эта часть Москвы выстояла. И не превратилась в колоннаду слепых стеклянных офисов, как на Лесной, или в вереницу пустынных и стерильных моргов-бутиков когда-то так любимого им Столешникова.

А все оттого, что район остался жилой. Живой. Там жили люди. В окнах стояли цветы и беззвучно шелестели занавески. Туда-сюда шныряли дети, везде с целеустремленной бесцельностью шествовала особая каста людей – московские старушки. Игорь всегда вспоминал свою бабушку, Марию Васильевну, которой было не в лом ежедневно идти километра полтора до Елисеевского магазина и покупать себе пятьдесят граммов сыра. И возмущенно возвращаться без покупки, если вдруг сыр показался ей несвежим.

– Здесь? Нет, не здесь, это было правее, по переулкам правее, – оглянулся Игорь. Он вспомнил, как в этих закоулках старой Козихи еще в начале 80-х старики иногда летними вечерами несуетно выносили стулья на улицу, прямо на тротуар, садились и просто смотрели на пустынную улицу.

Игорь помнил эти стулья с высокими плоскими спинками, оббитые черной или коричневой кожей, с фигурными шляпками гвоздей и антилопьими, по цвету и грации, деревянными ножками. Наверное, эти старички, сидящие в его юности здесь на стульях и неподвижно смотрящие на тишь переулков, каким-то образом уравновешивали в пространстве бардак и суету безалаберного московского мира. Этакие сфинксы на страже гармонии. Сейчас они исчезли, вот нечисть и распоясалась.

Да и сейчас на Петровке, Большой Дмитровке, Пушкинской площади, в многочисленных переулочках и тупичках, разлиновывающих центр Москвы, жилых домов-то почти нет. Живых людей заменили на бесцельную офисную мошкару со сроком жизни с десяти до шести.

Сегодня утром раздался звонок.

– Это Игорь? – спросил ровный женский голос.

– Возможно. – Спросонья он, как и все, слабо понимал окружающий процесс. – Кто это?

– Меня зовут Ирина, вы меня не знаете.

– Так… – боролся со сном Игорь.

– Я бывшая жена, то есть вдова, то есть… бывшая вдова… Нет, не так, вы помните такого Александра Макарова? Вы учились вместе в инязе когда-то. Его похоронили наконец вчера. Вы можете со мной встретиться сегодня?

Игорь сел на диван.

– Да, да, конечно, помню. Он умер? – Игорь понял, что сморозил глупость. – Извините. Конечно, могу. А что с ним случилось? Почему вы сказали наконец?

– Он умер давно, просто тело нашли только сейчас. Я все расскажу при встрече, я просто хотела отдать вам несколько фотографий. Он часто вспоминал вас.

Вот сейчас Игорь и шел на встречу с Ириной.

– Интересно, почему я так спокоен? Неужели стал настолько непробиваемым? Или мне все равно? За сутки мне рассказывают о смерти двух друзей моей юности, судя по всему, ужасной смерти, а я абсолютно спокоен. Это же кошмар. А мне как бы и все равно. Или меня уже охватила какая-то неизбежность, предопределенность событий, происходящих со мной в последние дни?

Пройдя целиком Большую Бронную улицу, Игорь уперся в перекресток. На другой стороне, чуть дальше и правее, в торце старого дома было заведение под смешным названием «Донна Клара». Он частенько бывал там, причем любил не столько за кухню, она была вкусной, но обычной, сколько за «правильное» расположение.

В чем именно была эта «правильность», Игорь толком объяснить не мог, да и не хотел. Он очень любил здания с историей, судьбой и расположенные по одному ему известному фэншую. Это «Донна Клара» подходило ему по всем параметрам. Рядом находились Патриаршии пруды и особняк Рябушинского, который он очень любил и ходил часто просто смотреть на него, восхищаясь гением Шехтеля. Он никогда не стеснялся своих странностей и многим откровенно говорил, что в юности пошел учиться в иняз процентов на восемьдесят благодаря красивейшему особняку генерала Еропкина конца восемнадцатого века, в котором находился институт. И «правильному» его расположению за колоннадой столетних лип на Остоженке. Двадцать процентов он все же отдавал тяге к языкам и желанию сделать престижную карьеру.

Толкнув дверь, Игорь увидел светловолосую женщину лет сорока, в одиночестве курящую под огромным зеркалом слева от входа на длинном мягком диване.

– Ирина?

– Да, Игорь. Я вас сразу узнала. По фотографиям. Вы совсем не изменились.

По ее сосредоточенному взгляду в окно было заметно, как она волнуется. Ирина была красива той женской красотой, когда возраст точно соответствует внешности. Когда женщина воспринимает свои годы с достоинством и гордостью, она часто становится красивей и даже благородней молодящихся ровесниц.

Игорь заметил и по-детски пухловатую мочку уха с устремившейся в треугольный колодец ключицы серебряной сережкой. И ровную, крупную линию бедер, резко очерченную подушками дивана, и тускло-мраморный излом колена, выступающий из-под края белого сарафана. Ирина поняла, что он ее увидел именно такой, какой ей хотелось видеть себя в глазах окружающих.

– Кофе?

– Да. И еще воды, какой-нибудь.

– Вы извините, Игорь, что я вас так выдернула. Просто хотела отдать вам несколько фотографий. Когда Саша был жив и в уме, давно еще, он часто показывал мне фотографии своей юности. Там часто мелькали вы, и Саша все расстраивался, что тогда, в той жизни, он обещал отдать вам эти снимки и так и не отдал. Это когда вы ездили в стройотряд в Молдавии. Помните?

– Помню. Да. Это, мне кажется, восьмидесятый год? Олимпиада была?

– Точно. – Ирина достала из пакета пластиковую папку и протянула ему. – Вот.

– А что с ним случилось? Он болел?

– Алкоголизм – это страшная болезнь. Она выжигает все доброе, что изначально есть в каждом человеке.

– Сашка много пил? Извини за дурацкий вопрос. Я понял. Просто пытаюсь осознать, что ли...

– Ничего. Он не просто много пил. Алкоголь стал частью его. Как имя, как руки-ноги, как мозг! Хотя мозга уже не было в последние годы. Когда мы еще не развелись, он тащил из дома все. На пропой. Книги, коллекцию монет моего отца, вещи, его, мои, золото-серебро домашнее. Все, что можно было хоть как-то поменять на водку.

– Кошмар. А ведь он был очень талантливый переводчик. Помню, он переводил с французского Артюра Рембо. Так, для себя, и очень классно получалось.

Игорь перебирал фотографии. Там стояли в обнимку два молодых парня, в руках один держал за уши кролика, другой пытался что-то выпить из трехлитровой банки.

– Да. Это мы в Бендерах. Вино это местное, разливное, а кролика я тогда в шутку купил на рынке Сашке на день рождения. По-моему, в августе у него?

– Двадцатого, – кивнула головой Ирина. – Когда у нас родился сын, думала, он как-то остепенится. Нет. Все пошло колесом. Вылетел с одной работы, другой, потом его и брать перестали в приличные места. Работал то в палатке мороженого, то цветами торговал, то газетами. Но к этому времени мы уже развелись.

Ирина говорила неровно, то сбиваясь на скороговорку, то, наоборот, растягивала слова. Сквозь фотографии Игорь смотрел на изгиб ее плотных бедер, на шов трусов, выступающий сквозь сарафан, и думал, что же там находится дальше.

– Живота нет. Держится в форме. Тогда должно быть весьма соблазнительно… А грудь? Ну, грудь так себе. Из серии «подразумевается». А вот бедра… Да…

Он напряг зрение и сквозь неплотную ткань, казалось, даже увидел сероватую тень на лобке. И очнулся.

– Господи, о чем я думаю! Человек рассказывает о трагедии с моим другом, а я… Что же творится у меня с головой?! Почему так?! Я что, похотливый павиан?! Да не был я никогда таким! Скорее наоборот. Что наоборот? Все наоборот.