Андрей Саломатов  |
| Меняете муз как перчатки,
а потом удивляетесь. Рисунок Николая Эстиса |
В воскресенье около восьми вечера Парамонову привезли пианино. Грузчики втащили инструмент в гостиную, и Парамонов показал, куда его ставить. Муза сидела на краю книжного шкафа и качала ножкой. «Будешь хранить в нем грязные рубашки?» – ехидно поинтересовалась она. «Не твое дело», – ответил Парамонов. «Что?» – спросил грузчик. «Это я не вам», – спохватился Парамонов. Он расписался в квитанции, поблагодарил грузчиков и проводил их до двери. Когда он вернулся в комнату, муза сидела на пианино. «И откуда такое чудо?» – спросила она. «Это персональная дыба художника Саши Галицкого, – ответил Парамонов. – Родители хотели сделать из него музыканта…» «И теперь он избавляется от своих детских кошмаров, – закончила за него муза. – Есть такой психотерапевтический прием. Но тебе-то зачем этот музыкальный комод? Ты будешь играть?» «Попробую. Когда-то получалось», – ответил Парамонов и открыл инструмент. «А ты помнишь, что месяц назад обещал Шалганову написать рассказ? Я уже и сюжет придумала», – глядя в потолок, сказала муза. «Помню», – ответил Парамонов и прошелся пальцами по клавишам. Несколько из них западали. «Только…» – начала было муза, но Парамонов перебил ее: «Заткнись!» Он закрыл пианино и ушел на кухню пить чай. А где-то через полчаса из гостиной донесся голос музы. Парамонов удивился: муза никогда не разговаривала сама с собой. Проходя по прихожей, он услышал: «Ничего, милочка, он не такой уж и страшный». «С кем ты говоришь?» – войдя, спросил Парамонов и огляделся. «С музыкальной музой твоего Галицкого. Бедняжка сидела в пианино». «Столько лет?!» – воскликнул Парамонов. «А куда ей было деваться? – ответила муза и провела рукой по воздуху. – Бедная сиротка. Меняете муз как перчатки, а потом удивляетесь. В общем, она просит разрешения остаться у нас». «У нас? – переспросил Парамонов. – Я ее совсем не знаю. А еще и не вижу. Когда я пел в хоре, у меня была такая стерва – еле избавился. Сейчас у Липунова в машине живет. Ездить с ним невозможно, все время поет». «Это дело поправимое», – обращаясь к гостье из пианино, сказала муза. «О чем вы болтаете?» – нервно спросил Парамонов. «Она говорит, что за столько лет совсем разучилась летать». «Ничего, у меня научится», – машинально проговорил Парамонов. «Да уж, у тебя не захочешь, полетишь, – проворчала муза. – Сколько ты нашей сестры уморил. Последнюю едва палитрой не пришиб. А когда ты писал стихи…» «Давай закончим этот разговор, – перебил ее Парамонов. – Пианино я вряд ли подниму. Ладно, пусть остается. Но с одним условием: никаких напоминаний, что я чего-то обещал, что надо садиться играть. Мне одной зануды хватает». «Она на все согласна», – ответила муза. После этих слов воздух над пианино слегка сгустился, затем медленно налился слабым неоновым светом, и Парамонов увидел жалкое тщедушное существо в серебристой тунике. Голова в молочных кудряшках безвольно склонилась набок, тончайшие прозрачные ручонки стекали вдоль худосочного тельца. Едва различимые пальчики слабо шевелились. Проявившись, гостья смущенно поправила на коленях тунику, и Парамонов воскликнул: «Боже мой, какая же она худая!» «Похоже, Галицкий измывался над ней», – предположила муза. «Я слышал, как раз наоборот», – ответил Парамонов и добавил: – Дай ей горячего чая с вином. Ее всю трясет». «Спасибо», – едва слышно пролепетала музыкальная муза.
Неожиданно внутри пианино загудела басовая струна, затем звук резко оборвался. «Там еще кто-то есть?» – испуганно посмотрев на гостью, спросил Парамонов, но гостья лишь опустила глаза и промолчала. «Есть, есть», – послышался из-под крышки глухой мужской голос. Парамонов поднял крышку и увидел круглую, мохнатую физиономию, через которую, однако, хорошо видны были струны. «Она ни в чем не виновата, – сказал гость. – Я домовой Галицкого. Саша давно уехал из дома, вот я и поселился в пианино. – Домовой вздохнул, затем понюхал воздух и с уверенностью сказал: – У тебя нет домового. Может, пригожусь?» «Пригожусь, – повторил Парамонов и вдруг махнул рукой: – А, ладно. Только предупреждаю…» «Да, слышал: никаких напоминаний, – не дал ему договорить домовой. – Обещаю, не буду».
Ворча что-то про семейное общежитие в музыкальном инструменте, Парамонов вышел из комнаты, но затем вернулся и обратился к музе: «Кажется, они пьют молоко? Налей ему в блюдце». «Молока не пью, – с достоинством откликнулся домовой. – Лучше водки». Удивленно посмотрев на нового жильца, Парамонов покачал головой. «Логично, – сказал он и добавил: – И мне рюмашку».
