Как птичка божья

Рукописи он складывал в пакетик и перевязывал шнурком либо веревочкой… Фото автора

Я решила вспомнить кое-что из пристрастий, привычек моего мужа поэта Юрия Влодова (1932–2009; кстати, небольшую рецензию на его книгу «Летопись» см. на стр. 1 этого номера «НГ-EL», а более развернутую – в одном из ближайших номеров). Ну, например, что он любил есть, во что одеваться, что ему нравилось, а что нет и какие у него были необычные пристрастия.

Я назвала эти сюжеты «Причуды Влодова», так как во многих самых простых житейских ситуациях все-таки были у него свои причуды, все было не совсем так, а порой и совсем не так, как бывает у обычных людей. Вот один из сюжетов. О рукописях.

Рукописи свои Влодов хранил как придется, никакого архива у него никогда не было, все было в беспорядке. Он вообще относился к материальным, так сказать, результатам своего труда наплевательски. Он точно следовал завету Пастернака: не надо заводить архива, над рукописями трястись. Хотя он не специально это делал, просто у него так вполне органично складывалось по судьбе. Ему чужда была всякая работа, даже такая, которая касалась обработки и сохранения его собственного творчества. Он жил как птичка божья, которая, как известно, не ведает заботы и труда, поет себе на ветке с восхода до заката. Его интересовал сам творческий процесс, его непосредственные результаты – свежеиспеченные стихи, которые можно показать восхищенным поклонникам, тут же кому-то прочесть, покрасоваться перед всеми, а все остальное было рутиной и не вписывалось в его творческие задачи. Плевать он хотел на каких-то там неведомых потомков, которые когда-то там народятся и будут получать удовольствие от чтения его стихов. Ему-то что с того? Он сам хотел получать удовольствие от только что написанного им и радовать этим свое ближайшее окружение, а все остальное ему было безразлично. Вот такое было отношение к рукописям в принципе, ну и результаты в итоге были соответствующими.

Рукописи Влодова делились на две категории: напечатанные на пишущей машинке (компьютеров тогда еще не существовало) и пребывавшие в девственном состоянии – написанные от руки на каких-либо листочках, клочках и обрывках бумаг. Можно, наверное, обозначить еще и третий тип его рукописей: это стихи, хранившиеся непосредственно в голове Влодова, стихи, написанные когда-то, но по каким-то причинам не записанные вообще либо когда-то записанные, но утерянные. Но Влодов все равно их помнил и порой читал. Иногда, путем уговоров и просьб, некоторые стихи удавалось-таки из мыслехранилища извлечь, Влодов соглашался продиктовать их для записи. Но это было непросто, он читать-то читал, а диктовать вовсе не хотел. И надо было еще подловить для этого момент.

В самом выгодном положении находились напечатанные рукописи. По крайней мере их легко было читать и уже нельзя было допустить ошибок при переписке и последующей перепечатке. Но с такими рукописями существовала другая проблема – они являлись объемными, громоздкими, в карман вот так просто не помещались, с собой их носить было сложновато, поэтому с их хранением существовали определенные трудности. А поскольку у Влодова почти всю его жизнь не было постоянного жилья, то вопрос, где и, самое главное, у кого хранить рукописи, стоял очень остро. Поэтому Влодову приходилось оставлять их у разных людей: учеников, бывших жен, всяких там знакомых, подруг, любовниц. Это никак не гарантировало их сохранность. Ведь он таким образом в какой-то мере зависел от этих, так сказать, хранителей и должен был поддерживать с ними хорошие отношения, чего Влодов делать почти не умел, особенно с бывшими женами и любовницами. С некоторыми хранителями связь со временем пропадала совершенно, они могли куда-нибудь переехать, например, либо затаиться (не желая отдавать, в общем-то, ценное приобретение). Ведь эти рукописи в дальнейшем, например, после смерти Влодова, можно было выгодно продать каким-либо коллекционерам или музеям.

Такие вот отпечатанные на машинке рукописи хранились у многих его ближайших на тот момент учеников и женщин. Возможно, Влодов отпечатывал одну и ту же рукопись в нескольких экземплярах (ведь можно же было в машинку вставить копирку и напечатать сразу два или даже три экземпляра) и для пущей сохранности оставлял копии у разных людей. Если у одного пропадет, то у другого сохранится. Иногда рукописи оставлялись у бывших гражданских жен, у которых он какое-то время жил. Жены либо прятали их при «разводе», так сказать, либо Влодову некуда было их забрать, и они оставались до лучших времен. Иногда мы, идя по улице, встречали ненароком кого-нибудь из хранителей его рукописей. Влодов осведомлялся, как там его стихи. Тот утверждал, что хорошо, лежат. Влодов даже в некоторых случаях грозился прийти и забрать, хранитель покорно соглашался. А что ему оставалось делать?

Но забрать рукописи долгое время было некуда, поскольку мы собственного жилья не имели и жили где придется, поэтому забирать в такое жилье было как-то стремно. Но в конце концов какое-никакое жилье все-таки появилось, и кое-где рукописи мы позабирали.

Рукописные же тексты Влодов сворачивал вчетверо, клал в какой-нибудь карман – и так хранил. Рабочего стола, чтобы класть, как говорится, хотя бы в стол, у него за всю жизнь так и не появилось, поэтому вместо стола были карманы. Со временем вырастала целая стопочка таких листочков. Чтобы они не рассыпались, не растерялись, не испачкались, Влодов складывал их впоследствии в целлофановый пакетик, а когда он наполнялся целиком, перевязывал его либо шнурком, либо веревочкой. Иногда даже заворачивал эти листочки в носовые платки и завязывал их потом, перед отправкой, так сказать, на вечное хранение, какими-то немыслимыми узлами. Ну а пока стопка не набралась, носил так, в россыпи. Это приводило рукописи в очень печальный вид, они могли стереться, намокнуть, разорваться либо вовсе потеряться где-нибудь. Учитывая образ жизни Влодова, когда он мог напиться до потери сознания и лечь спать где-нибудь на улице под кустом либо в подъезде под лестницей, это было более чем вероятно. Да, наверное, так не раз и случалось.

Может быть, и рукописные наборы он кому-то тоже сдавал на хранение, возможно, у кого-то и хранятся подобные штуки. Но мне думается, во годы оны, до меня то есть, он отдавал на хранение только машинописные тексты, не доверяя в полной мере своему окружению. Ведь эти «хранители» могли рукописный вариант заныкать совсем, и Влодов мог остаться в итоге без собственных стихов. Он же не мог держать такое количество в памяти, многое и забывал, наверное.

Вообще первое время, когда я начала с ним общаться, а потом и жить, весной-летом 1982 года, я не припомню при Влодове каких-то рукописных текстов, ну если только пару-тройку листочков из ближайшего кармана. Я помню только машинописные рукописи, подготовленные как бы для книги объемом, ну, примерно от 60 до 100 страниц и хранящиеся где-то у кого-то, куда мы время от времени заходили. Но в халупе, где мы в то время жили (это дворницкое помещение в Дмитровском переулке, 2), рукописей Влодова не было. Помню только одну тетрадку с военными стихами, небольшую такую общую тетрадку в 48 страниц, написанную не рукой Влодова, а кем-то из его учеников. Вот она и болталась там по сумкам, по столам.

В 1988 году, когда мы жили уже на съемной квартире в Орехове-Борисове, я взялась для чего-то делать его большую рукопись на машинке. Может, книгу собирались издать, может, еще чего, но для какого-то дела я взялась делать ее, а не просто так. С чего печатала, тоже не помню, может, с рукописных рукописей, а может, и Влодов диктовал. Но вот печатала, у нас к тому времени появилась собственная печатная югославская машинка Unis, красивая такая, красная с белым, маленькая, компактная такая. И вот на этой машинке я отпечатала довольно-таки основательную рукопись: главные его стихи из основных книг – военной, исторической, лирической и божественной. Вот это я вывела из небытия и как-то сорганизовала в одной печатной рукописи. Долгое время потом мы на основе этой рукописи делали какие-то подборки для печати. После того, как я все это с неимоверными трудами отпечатала, Влодов вместо благодарности набросился на меня с проклятиями, что вот я все не так сделала, наделала массу ошибок и все такое. Мне было очень обидно. При чем здесь ошибки? Ошибки можно поправить, а вот напечатать это все – это непросто. Но, наверное, дело было не в ошибках, он просто не хотел, чтобы кто-то лез в самое святое, в его рукописи. Это ведь его стихи, поэтому он что хочет с ними, то и делает. И нечего тут свою морду совать. Так он мне говорил. «Что ты лезешь в мое творчество? Я сам во всем разберусь! Занимайся своими стихами!»

Как-то в начале 90-х, когда мы еще жили в Чертанове, он достал из кармана стопку листочков – наугад – и сам все напечатал. И вот эта часть стихов непонятно какого года тоже вошла в обиход. А так потом уже ни я, ни он сам долгое время к его рукописям не обращались. Я, конечно, понимала, что надо как-то подняться над собой, над личными обидами и всякими правдами и неправдами хоть какую-то часть рукописей вывести из небытия, набрать на машинке или ввести в компьютер и таким образом хоть как-то сохранить для литературы, для истории, для последующих поколений. Но с другой стороны, меня уже достало это все, такое обращение его, зачем я-то буду из кожи лезть ради его рукописей? Мне-то что за дело? В конце концов, они действительно не мои, и на фиг! – пусть пропадают! Они и пропадали, лежа как попало и где попало в его карманах, пакетиках, пакетах, сумках. Даже анекдот такой у меня на эту тему появился. Влодов говорит: «Буду публиковать только гениальные стихи!» – «Да у тебя ж не хватит!» Влодов: «Хватит! Хватит! Вон еще целая куча под кроватью валяется!»

Самое забавное, что под кроватью действительно валялась тогда целая куча его гениальных стихов.