Владимир Тучков  |
| Игорь Лёвшин.
Петруша и комар. – М.: Уроки русского, 2015. – 336 с. |
Писатель Игорь Лёвшин – прекрасная иллюстрация принципа неопределенности Гейзенберга. Он протащил контрабандным образом законы таинственного микромира сюда, где все грубо, зримо, определенно. Как бы определенно, пока не сталкиваешься с феноменом автора книги «Петруша и комар».
Левшин существует в нескольких ипостасях. И если Гейзенберг не знает, чем в данный конкретный момент является электрон – частицей или волной, – то с Лёвшиным еще сложнее. Игорь Викторович выступает и под своим именем, данным ему с рождения, и под несколькими псевдонимами, которые хранит ото всех в страшной тайне. И у каждого из этих псевдо-Лёвшиных не только своя тема, но и свой стиль, своя эстетика, свои закидоны и свои приемы дурачить читателю голову. Но при этом Лёвшин и поэт, и прозаик, и композитор, и режиссер гиперархаусных фильмов.
То есть человек настолько широк, что никакими не противоречащими законам гуманизма способами обузить его не представляется возможным.
Неопределенность, а подчас и иллюзорность здешнего мира вполне отчетливо видны в рассказах, включенных в книгу. В какой-то мере это проявляется в том, что сюжет, порой несущийся по накатанным рельсам, в финале вдруг, пробив хлипкую стенку с красочно намалеванным на ней хеппи-эндом, вдруг оказывается в каком-то ином пространстве. Никак не сообразующимся с ожиданиями читателя. Это один из приемов Лёвшина. И таких приемов в его арсенале, что замысловатых отмычек у высокопрофессионального вора-домушника.
Но чаще обманка имеет противоположный знак. Лёвшин – брутальный автор. Персонажей своих он явно не жалеет. Как говорится, бабы еще нарожают. И их кровь, слезы и стенания его душу исследователя бытия его особо не трогают. И вот когда уже занесенный топор готов с хряканьем палача обрушиться на жертву (как правило, количество жертв больше пяти), случается нечто невероятное, несообразное с логикой «правды искусства».
Так, например, в рассказе «Терлецкие пруды» все начинается с буффонады, когда на утлый плотик по очереди запрыгивает разнообразный праздно шатающийся люд, около десятка. Этих, собственно, не жалко, когда вдруг начинают действовать таинственные силы, сулящие всем погибель. Жалко одну лишь девочку «в шарфике и лиловых сапожках». Потом, естественно (для этого автора естественно втройне), все тонут. Начинается мрачная бодяга – зовут спасателей, ныряют, вылавливают всплывший шарфик... Потом начали орудовать баграми... На третий день дошла очередь и до водолазов... Однако автор воскликнул «алле-ап!» (про себя, естественно, мысленно), и все вернулись в этот мир целыми и здоровыми. Абсолютно прав был герр Гейзенберг: были частицами, стали волнами, вновь вернулись в свое корпускулярное состояние.
Радуемся мы и счастливому спасению суслика в рассказе «Драма в домике речного суслика». Якобы зверски убитого молотком. Суслик ведь, как и маленькая девочка, беззащитен. Правда, главному герою в финале приходится совсем худо. Но он ведь не суслик, в конце-то концов.
Лёвшин, конечно, мастер по закручиванию сюжетов. Порой дело доходит до ревизии отечественной истории. В другом рассказе он обосновывает планомерное истребление Сталиным старых большевиков особенностями его физиологии. Сталин в предреволюционные и первые послереволюционные годы беспрерывно с шумом испускал газы. Над чем соратники подтрунивали. В 30-е годы отец народов всем отомстил в полной мере. Самого ехидного шутника, Троцкого, пришлось доставать за границей ледорубом.
Однако Лёвшин при этом и мастер (не люблю это слово!) интонации. Два персонажа. Один – повествователь, второй – истеричный тип, который, не задумываясь, пускает в ход нож. Атмосфера накаляется, мрачное давление нарастает, предчувствия булькают внутри закипающего чайника. Именно закипающий чайник здесь выбран в качестве моделирующего ситуацию образа. И когда приближается кульминация, высокочастотный свисток срывается с носика чайника, и его ловит ладонью повествователь. Резня отменяется. Но еще некоторое время по пространству рассказа ходят постепенно затихающие волны.
Колоритен и кооотик в одноименном рассказе (именно с тремя эротическими «о» в середине). Человек выдрессировал его таким образом, что кооотик дарит по ночам счастье одиноким дамам. Не как-то уж так свирепо-сексуально, а чуть ли не как принц из подростковых грез. Естественно, за неземное счастье, то есть за аренду кооотика, надо платить его хозяину банальные дензнаки.
Есть у Лёвшина и про горячую любовь. И дальше по шкале – про жесткий секс на шпалах под грохот проносящихся мимо поездов. Есть даже про то, что недавно стало порицаться нашим законодательством. Ведь брутальный же автор.
Помимо рассказов «про жизнь» во всех ее проявлениях – от быта люмпенов и маргиналов до бурления в академической среде – есть в книге и фантастика. Именно фантастика в ее классической форме, опирающейся на фундаментальные законы бытия, включая упомянутые выше законы квантовой механики. И тут автор ориентируется как рыба в воде благодаря своему естественно-научному бэкграунду.
В общем, книга написана – что ценно, поскольку нечасто встречается, – автором с аналитическим складом ума, который за три десятка лет литературной деятельности выстроил свою собственную эстетику. Разумеется, не без помощи двух титанов, которых с нами уже нет. Это вышеупомянутый Вернер Гейзенберг. А также Юрий Мамлеев, к которому Игорь Лёвшин относится с громадным пиететом.
