Андрей Краснящих
Конь основал город Харьков, а собака сейчас вообще мир спасать побежит. Николай Сверчков. Лошадь с собакой. 1875. Национальный музей изобразительных искусств им. Гапара Айтиева, Бишкек, Кыргызстан
Особое отношение к животным в Харькове. Как к первопредкам, не знаю, культурным героям. Благоговейное.
Животные и должны удивлять, такова их основная, так сказать, онтологическая функция (на Animal Planet это хорошо понимают, делают большие деньги). Но мы, харьковчане, и не удивляемся даже, точнее, не умиляемся, а восхищаемся ими. Еще точнее: всегда готовы восхититься их умом, смекалкой, ловкостью, силой, грацией, теми качествами, что, наверное, ценим в себе больше всего. Ни о каких «братьях меньших» не идет и речи: животные и старше, и мудрее нас. И, кстати, намного порядочнее: ну, большинство из них.
В зоопарк мы ходим редко, нам неудобно, подсматривать вообще некрасиво, нечестно. Зато, увидев птицу в небе, можем бросить все дела и подолгу смотреть на ее полет. Как будто и сами летим. То же с бегущей по своим делам собакой; кошкой, играющей в траве с хвостом; крысой, грызущей сухарик; а если повезет, то и белкой, мелькнувшей в листве трехсотлетнего дуба: и вот она уже здесь, рядом с тобой, и почему-то не рыжая, а серая.
Харьковчане стараются не держать дома животных. Зачем? Все городские животные так или иначе считаются своими, домашними, общими. Поэтому главный спор среди харьковчан: как зовут вон того пса – Олег или Николай, Василий или Денис? А может, Ираклий? Доводы у каждого свои и все как один убедительные: «Посмотри, посмотри на его бороду!», «У него хвост колечком!», «При чем тут хвост, я же вижу, что это Андрей!» Так харьковчане могут спорить часами, даже когда Андрея–Дениса уже и след простыл: правда важнее; а того пса, кстати, зовут Яном и никак иначе, я уверен.
Впрочем, правильно угадать имя – только полдела, гораздо интереснее, куда и зачем пес бежит, какие у него заботы. Тут уже вариантов миллион, бои разворачиваются нешуточные, но всегда побеждает тот, кто умеет выдвинуть самую невероятную, самую героическую версию и отстоять ее. Например, пес бежит спасать мир: он один знает, как это сделать. А мы, если не способны ему помочь, то должны хотя бы не мешать: пусть бежит.
Пес, кот, голубь, воробушек – любое животное, если присмотреться, занято своим важным делом, и в итоге спасает мир. Потому и достойно восхищения. Так думают харьковчане, и их, может быть, несколько преувеличенное представление о талантах и возможностях обычных животных, как нож в масло, входит в мировую литературу и остается там. Теперь она навсегда заряжена удивительными харьковскими животными. Вот в «Якове Богомолове» (1911) Горького Букеев говорит Ладыгину: «В Харькове был жеребец, Гамилькар, кажется, двести тысяч за него заплатили». Вот куприновский «Ральф» (1934), самое начало: «Быть может, что среди харьковчан, в эмиграции сущих, найдутся пожилые люди, у которых в далекой памяти еще остался, хотя бы по рассказам старожилов, знаменитый и замечательный пес с кличкой Ральф», и чуть дальше: «Сказать о Ральфе, что он был дрессированной собакой, это, пожалуй, значило бы то же самое, что назвать гениального композитора тапером. Хороших маэстро было много, но один из них Бетховен, таков же был и Ральф в собачьем мире». Вот Маяковский, письмо Лиле Брик (от 15.01.24): «В Харькове заходил к Карелиным, жизнь сверхъестественной тусклости, но зато у них серая кошка подает лапку. Я глажу всех встречных собак и кошек». Вот снова конь, Есенин в Харькове: «Вечером мы выходили во двор, где стоял у конюшни заброшенный тарантас. Мы в нем усаживались тесной семьей, и Есенин занимал нас смешными и трогательными рассказами из своих детских лет. Изредка к тарантасу подходил разгуливавший по двору распряженный конь, останавливался и как будто прислушивался к нашей беседе. Есенин с нежностью поглядывал на него» (воспоминания Льва Повицкого). Вот... но когда-то надо останавливаться. Остановимся на Хлебникове, поэте-страннике, нигде не оседавшем надолго, ну а в Харькове – на целых полтора года («великое харьковское сидение»). Стихотворение «Харьковское Оно» (1918): «Где на олене суровый король/ Вышел из сумрака северных зорь, / Где белое, белое – милая боль,/ Точно грыз голубя милого хорь // Где ищет белых мотыльков/ Его суровое бревно,/ И рядом темно молоко/ Так снежен конь. На нем Оно!»
Для харьковчан темный смысл хлебниковского стихотворения ясен: король на олене (он же потом – Оно на коне), пришедший с Севера, это легендарный основатель города казак Харько (Харитон или Захар), его имя отчетливо фигурирует в образе хорька, грызущего голубя (военный все-таки был человек). «Темно молоко» – это река, которая позже станет называться Харьков (в ней, говорят, Харько и утонул, сражаясь с татарами) и у которой на взгорье он заложил крепость (правильно, «суровое бревно», ищущее «белых мотыльков»).
Да, Хлебников, бесспорно, гений; в омонимии «Харьков, хорек» он расслышал то, что не каждый харьковчанин выскажет вслух, но про себя уж точно понимает. Пусть скажут «тотемизм», не в словах дело: на месте хорька могло быть любое другое животное, вот что. Да и, присмотритесь, не один Харько город основал: его основали Харько и конь. И у Хлебникова так, и в родовой памяти города, и на пьедестале памятника, поставленного к 350-летию Харькова: казак на коне, высечено большими буквами: «ОСНОВАТЕЛЯМ ХАРЬКОВА». И в этом, клянусь, нет никакой ошибки.
Харьков
