Леонид Колганов  |
| Жизнь нищих завораживает глубиной и
мистицизмом диалогов. Алексей Марков. Фортуна и нищий. 1836. Государственный Русский музей, СПб |
Булгаковский Воланд показывает Маргарите глобус, приближает его к своему магическому глазу, и глобус оживает. Видно дома, людей, гибель праздника...
Емельян Марков в романе «Маска» приближает взгляд читателя к разным точкам быта и бытия, высвечивает их, увеличивает до последней детали, до оттенков цвета, до запаха. Читатель наблюдает жизнь люмпенских хрущоб, где достоевщина озвучена советскими песнями.
«…Он требовал у жены деньги, заработанные на бетонном заводе, если она не давала, запирал ее на балконе для острастки. Она стояла под развешанным бельем, как под парусами, задумчиво курила, вглядываясь в городскую даль. Томка постоянно держала чистое стираное белье на веревках, и в ночи оно белело на ее балконе мистично».
Эти реалистичные сцены написаны как бы графически в черно-белой манере. Где женская красота парит над нескладностью быта, человеческого непонимания ближнего. И тут возникает цвет оглушающий, яркий.
«Губы только полные, цвета узловатой нераспустившейся сирени, и тени сиреневые, как облачный испод, на сгибах, сама – не смуглая в шоколадный лоск, а бледная в сиренево-белый снег. Жесткие волосики с синевой, как черные ветки березы, и черные глаза с синевой, как черника, по весне влажные от оттепели ветки берез цвета черники, стекают березовые чернила с веток по стволу и мажут по нему кляксы».
Главная героиня родом из заштатного городка, но при этом она необыкновенной красоты мулатка. Вот взгляд переходит на другую точку, которая растет, расширяется, и мы попадаем в провинциальный городок советских времен. Убожество красок, лагерная мораль. Клуб, грубо отремонтированный, в котором почему-то танцуют чернокожие в масках и набедренных повязках. И это тоже цвет, разрушающий засушенную темперу полинявших плакатов. Такой расписной афроамериканский танцор прямо в маске берет в объятья комсомольскую богиню, пришедшую спросить за кулисы, почему нарушается мораль на сцене идеологически выверенного клуба. Без маски она его так и не видела... А через девять месяцев она и рожает маленькую мулатку.
Такой, я бы сказал, неореализм. Мистика, фантастика запросто сосуществуют с детальной бытовухой. Жизнь нищих у храма завораживает глубиной и мистицизмом диалогов. Работники храма из бывших совслужащих. Они писаны явно маслом и по золотому сечению.
Главный герой Филипп Клёнов, отождествляющий себя с мистером Иксом, ищет свое место в этом престранном существовании. Кажется, что он не вписывается в современность, будто прилетел на машине времени и здесь и сейчас для него нет ниш. Он расстался со своей первой любовью, портрет которой исполнен явно пастелью.
«Филя открыл. На пороге стояла светловолосая девушка, глядящая одновременно с вызовом, жалостью и насмешкой. «Нонна была права, – подумал Филя, – действительно привидение».
«На пороге стояло то, что было забыто в мельчайших подробностях. Бережная, бережная память! Как рачительно она сохраняет самое дорогое, но еще рачительней она это дорогое переводит к забвению».
Клёнов поет в церковном хоре, играет в знаменитом театре, точнее, репетирует роль женщины Серебряного века... Раздербаненный этот век после отмены цензуры в изуродованном виде не изображает только ленивый. Вот и Филипп ходит по сцене Нового театра (явно прообраз МХАТа) и изображает сон поэта – Юношу в женском платье. Долго Филипп репетировал, полюбил странную театральную жизнь, как водится. И вот репетиция пред очами хозяйки театра:
«– …Вы единственный сын у матери? – проникновенно спросила Алла Васильевна.
– Да.
Алла Васильевна посмотрела на Филю с хищным умилением, глаза ее сверкнули в полумраке зала. Она теперь была опять грандиозной, огромной, как на сцене и в кино.
– Зачем вы пришли в театр? – не понимала Алла Васильевна, – вам тут просто нравится? Вам тут удобно сидеть! – догадалась она с яростной улыбкой.
– Ну как сказать… Нет, мне тут не просто нравится. Я люблю театр, с детства.
– Издеваетесь? – зорко прищурилась Алла Васильевна.
– Смею ли…»
Пастельная первая любовь устраивает его на прогулочный корабль поющим клоуном... На Волге... Служба эта заканчивается почти самоубийством. На глазах у «отдыхающей» девушки, Клёнов прыгает за борт. Ему удается выплыть на неведомый ночной берег и постучаться в дверь при храме в клоунском размазанном прикиде...
«Филипп устроился на узкой кровати навзничь. Шутовская амуниция больше не отягощала его, но и под кладбищенскими звездами, чей свет сочится на терраску волшебно, как в склеп, он не выпустил паутинной нити своих размышлений: «Куда же податься шуту? Коль скоро его шутом сделали, завели его как шута? У шута, комнатного или площадного, один приличествующий исход – рыцарство».
За всем этим стоит небывалая современность России, на ощупь идущей в неизвестном направлении. Но катарсис в самой прозе. Глубине образов, подспудного юмора, родственного юмору Достоевского и Солженицына.
Кирьят-Гат, Израиль
