Колея

На свободе страх ни к чему. Николай Эстис. Из цикла «Фигуры»

Яна приехала на Белорусский за час до отправления. Гладкий, с мягкими округлостями окон, сине-красный «Полонез» обещал: все будет хорошо и очень скоро.

Никогда раньше она не ездила на международных поездах. Яна шла по перрону, а рядом неспешно текли немногочисленные попутчики, большинство налегке. Без суеты, толкотни и орущих носильщиков – совсем не по-вокзальному. Но коктейль из запахов креозота и тормозной жидкости действовал так же безотказно.

На Яну накатывало предотъездное волнение. Она любила выпадать из монотонной нормы подъемов и отбоев во время, обменивающее себя на расстояние. В ничейное «-времяпространство-».

Подойдя к нужному вагону, Яна еще постояла, повертела головой в поисках знакомого силуэта, поправила бесконечно длинный, зовущий вперед белый шарф, перехватила резинкой рыжие кудри и протянула проводнице билет.

Европа начиналась уже в купе: тесно и экономно. Три полки с одной стороны и лестница у свободной стены. Где рисовать внутреннюю границу, неясно.

Заселившись одной из первых, Яна замерла в ожидании. До отправления оставалось минут десять, мельканье людей и постукиванье чемоданов в коридоре сменилось тишиной, но никто так и не появился. «Можно доехать до Бреста и выйти там. Незнакомый город. Как вариант».

Она не успела довести себя до нужной кондиции, как в купе влетела Марина. У Яны внутри загорелось от радости и злости. Она отвернулась к окну. Смотреть было некуда: соседний путь занят калининградским поездом, но шея окаменела, и Яна решительно пялилась на занавески напротив, видя в отражении, как сестра распихивает многочисленные сумки и сумочки с подарками для польской родни, и бормочет, и кудахчет, и не может отдышаться.

Они погодки, очень близки и не похожи, как двойняшки. Рыжая, печально-задумчивая Яна и Марина – хаос белокурой красоты.

С тех пор как Маринка вышла замуж за поляка с подпрыгивающей фамилией Йонца, сестры виделись редко. Электронная переписка, ночные телефонные разговоры. Скучали, конечно, но ежедневная потребность друг в друге иссыхала. Так казалось Яне. Маринка же и не думала принимать форму предлагаемых обстоятельств. Умела она мягко, но твердо бороться за свое, а если надо, и чужое счастье. А ей было надо. Уже давно на краю ночных бесед стала мелькать фигура обходительного польского профессора. Яна отнекивалась, иронизировала, но внезапно согласилась познакомиться. После мучительного развода она вернулась к родителям и теперь чувствовала себя под опекой. А тут еще младшая сестра спеленала заботой уверенной в собственном благополучии женщины. Лучше сдаться без боя.

Подготовка была несложной: ни приглашения, ни визы не нужны. Яна купила ваучер за 10 долларов – псевдогарантия псевдоброни в псевдогостинице. Курица не птица. Все так и ездили в Польшу.

Пани Йонца приехала в Москву в конце апреля на папин день рождения, а в Варшаву сестры отправлялись вместе.

За Можайском они уже достраивали планы на ближайшую неделю. Янины обиды, казалось, без остатка растворялись в Маринкиной болтовне. К Смоленску уже ссорились. «Варшава – лишь повод оказаться в Кракове», – говорила Яна. А сестра хотела, чтоб Янка прониклась не только к камням и древностям, но научилась замечать людей: «Варшава – как раз подходящее место для таких упражнений. Город по человеческой мерке, вот увидишь. Там мужчины – это мужчины, а дамы – это дамы. Имей в виду, поляки целуют ручки. Что у тебя с ногтями?» В Минске Маринка принялась завивать кудри, чтоб достойно выглядеть перед мужем во всей якобы непредумышленной женственности. Янка любовалась хорошенькой сестрой, слушала в наушниках «Океан Эльзы» и поглядывала на заоконные пейзажи.

К полуночи были в Бресте, состав загнали в ангар для рутинной замены колесной тележки. Гигантские домкраты громыхали, поднимая вагоны, и после колесной рокировки состав мог беспрепятственно катиться дальше. Яна смотрела и чувствовала лично себя подогнанной под европейскую колею: «Суженая сужена».

Маринка начала разубеждать сестру, что никто ее насильно не сватает, но вошли белорусские пограничники и таможенники, и разговор, которого обе боялись, оборвался.

Не обнаружив ничего интересного, блюстители быстро ретировались. Но Яна кинулась за ними, словно выпутывалась из силков, приготовленных сестрой:

– А ваучер вы не спросили?

– Полякам покажите. Нам-то что.

Яна и Марина проснулись от шума и громких голосов в коридоре. Четыре утра. Тересполь – пограничный пункт.

Стук в купе, на пороге офицер. Мало того, что форма зеленая, так еще и глаза неестественно зеленые. Перебор зеленого взбадривал спросонья.

– Куда пани следовают?

Пограничник внимательно изучал оба паспорта. Поставив штамп въезда в польском паспорте Марины, он повертел ваучер, вложенный в Янкин паспорт, и внезапно захлопнул его:

– З вещчами на пэррон.

Яна, онемевшая и оглушенная, в полусне еще, запихала в сумку все, что попалось на глаза, и походкой лунатика направилась к выходу.

После душного вагона снаружи было свежо. На нее глазели из окон поезда, как на проститутку, попавшуюся во время облавы. А она видела пустую платформу, отороченную колючей проволокой, и все пыталась понять, куда ее поведут дальше и как поступают с такими опасными преступниками, как она. Довезут на дрезине до нейтральной полосы, а потом? Сама, сама?

Яна представила себя бредущей и непременно заблудившейся. И польского профессора вообразила на варшавском перроне. Как он высматривает ту, что видел на фотографии.

Маринкины розовые пижамные штаны метались от вагона к вагону в поисках решительного офицера. А Яна стояла и ничего не чувствовала: ни затекших от ожидания рук и ног, ни страха, ни унижения. Она будто растворилась во влажной прохладе майского утра. Все-таки она смогла выскользнуть. На свободу.