Паки и паки, съели попа собаки…

Александр Куприн, один из лучших беллетристов своего времени. Фото 1910-х годов с сайта www.a-i-kuprin.ru

Из одного его произведения в другое шествуют представители православного духовенства. «Паки и паки, съели попа собаки, если бы не дьячки, разорвали бы в клочки…» находим в рассказе «На покое». Отношение к духовным у героев Куприна двоякое: официальное и искреннее. Оттого бытовали выражения типа «батюшка поп», как в рассказе «Козлиная жизнь». Типажи разнообразны. Священник в рассказе «Леночка» выглядит «тучным старцем, поразительно похожим на запрестольного Бога Саваофа». Вполне жизненные черты у «духовного пастыря» из повести «Молох», кто «окропил домну со всех сторон святой водой и, боязливо торопясь, спотыкающейся, старческой походкой отошел в сторону».

«Освящение» домны показано живописно. В роли певчих выступили рабочие. «Что-то стихийное, могучее и в то же время детское и трогательное почудилось» инженеру Андрею Боброву «в этой общей молитве серой огромной массы». И это «стихийное» стало мощной разрушительной силой, направленной вскоре и против церкви. «Съедение» «попа» уже ожидалось.

Религиозность между тем стремительно падала. «Образов в переднем углу не было», говорится в повести «Олеся», чья героиня призналась: «…у нас в роду никто не венчался».

В «Олесе» также есть: «Большая зеленая площадь, идущая от церкви до кабака, была сплошь занята длинными рядами телег, в которых с женами и детьми приехали на праздник (православный. – В.В.) крестьяне окрестных деревень… Несмотря на ранний час и строгие постановления, между ними уже замечались пьяные…» Невольно подумаешь: не одного ли калибра были те пристанища – кабак и церковь?

Про героев рассказа «На покое» – актеров говорится не менее симптоматично: «Для них не было ничего святого. Все они, не переставая, богохульствовали, и даже полумертвый Дедушка любил рассказывать очень длинный и запутанный анекдот, где Авраам и три странника у дуба Маврийского играли в карты и совершали разные неприличные вещи». Но вот будто бы парадокс: «…по ночам, во время тоскливой… бессонницы, когда так назойливо лезли в голову мысли о бестолково прожженной жизни… о близкой смерти, – актеры горячо и трусливо веровали в Бога, и в ангелов-хранителей, и в святых чудотворцев, и крестились тайком под одеялом, и шептали дикие, импровизированные молитвы». Выход из ситуации был понятный: «Утром вместе с ночными страхами проходила и вера», проходила нужда и в «диких» молитвах. Страна тем временем ждала своего утра.

Другой же герой рассказа «На покое» – Стаканыч раскладывал пасьянс, но только по двунадесятым праздникам – «из уважения к его сложности и числовому наименованию». Но было ли уважение к праздникам?

Благообразие рушилось на разных уровнях. Прислуживая в алтаре, мальчик-кадет «крал восковые огарки, допивал теплоту после причастников и разными гримасами заставлял прыскать смешливого дьякона» («Леночка»).

Так или иначе, обрядоверие было в крови у многих. Подполковник Назанский из повести «Поединок» признался: «Я не верю в Бога… но иногда я думаю о святых угодниках, подвижниках и страстотерпцах и возобновляю в памяти каноны и умилительные акафисты», написанные, как известно, на церковнославянском языке.

Церковнославянизмы будто застревали в зубах. «Аки скимен!» – умащал свою речь другой офицер из «Поединка» – капитан Световидов. Но все это было наносным, не отражающим духовного склада. Так что доходило до кощунств. Однажды в полку, развлекаясь в час пьянки, офицеры отслужили настоящую панихиду – отслужили ради смеха. Выдав: «Во блаженном успении живот и вечный покой подаждь, Господи рабу Твоему Никифору», капитан Осадчий вдруг по-площадному выругался, что не помешало продолжить: «…и сотвори ему ве-е-чную…»

Напившись до положения риз, еще один персонаж «Поединка» – подполковник Лех, уверял сослуживцев, что он архиерей. Шутку подхватил другой офицер: «Благослови, преосвященный владыка. Вррремя начатия служения…» В православном богослужении виделась лишь театральность. Потому предпочитали настоящий театр.

В революционную годину уже не стеснялись в самовыражении. Матрос из рассказа «Купол св. Исаакия Далматского» на вопрос «Не хочешь ли помолиться?» «отрыгнул… бешеную хулу на… Иисуса Христа и Владычицу Небесную…». «Народа-богоносца» точно и не было.

Темы, связанные с православием, Куприн поднимал едва ли не во всех своих произведениях. Одна из них – молитвы, вбитые во всяческие головы. Но понимания церковных текстов нет у большинства. И были анекдотичные случаи. Солдат в «Поединке», читая на плацу «Верую», вместо «при Понтийстем Пилате» выпалил: «примостився стреляти». Церковь же «примостилась» не учить народ истине.

Подобные каламбуры, совершенно невольные, были закономерны. «Народ наш – темный народ, – проповедуется в «апокрифе» «Пегие лошади», – слабый, неученый. Весь он грехом оброс, как старый придорожный камень грязью и мхом». И следует вопрос: «Куда ему обратиться в тяжкой беде, в болезни, в прискорбный покаянный час?..» Большинство не уходило дальше суеверий. Иные, к примеру, верили, что в день «великомученика Тимофея», «по народным сказаньям, бывают знаменья перед неурожаем» («Олеся»). Народ вдохновлялся верой в «знаменья», а не тем, что постигал просвещенный ум.

Между тем без обращений к Библии не смог обойтись и Куприн. «Прелестно! Пехотный офицер в роли Иосифа Прекрасного», – находим в том же «Поединке». И действительно, персонажи Куприна помнят ветхозаветную историю. В «чуде» Иисуса Навина, будто бы остановившего солнце для завершения битвы, усомнился герой «Козлиной жизни». Он рассуждал: «…надо было остановить не солнце, а вращение Земли вокруг своей оси…» Но «эта остановка повлекла бы за собою, в силу инерции, страшную катастрофу на земной поверхности…». Стало быть, внушает читателю Куприн, «чудо» не привело бы к желанному результату.

Не обделена вниманием и тема монашества. В роли разоблачителя упомянутый Назанский: «Начало его (монашества. – В.В.) было смиренно, красиво и трогательно… Но прошли столетия, и что же мы видим? Сотни тысяч бездельников, развращенных, здоровенных лоботрясов, ненавидимых даже теми, кто в них имеет время от времени духовную потребность. И все это прикрыто внешней формой, шарлатанскими знаками касты, смешными выветрившимися обрядами». Приверженец церкви скажет: «Вот плод художественного воображения». Но нет. Епископ Игнатиий (Брянчанинов), почитаемый в церкви святым, заявил в XIX веке: «Многие монастыри… обратились в пропасти безнравственности и нечестия… Время их кончено… они… уничтожились сами по себе».

За формой в православии мало что находили. Героиня «Гранатового браслета» «отличалась… глубокой, искренней набожностью», и та «заставила ее даже принять тайно католичество».

Приговор обрядоверию вынесен жесткий. «Торжеству православия» дана откровенная оценка. Великолепный беллетрист, Куприн современен и в этом отношении.