Тварь и творец

От чужих сосков и бес в ребро.  Уильям Бугро. Нимфы и сатир. 1873. Художественный институт Стерлинга и Френсис Кларк, Вильямстаун, Массачусетс, США

Это как в той даосской притче про молодого гиппомана, с которого начинаю этот сказ взамен эпиграфа. Повелитель чжурчжэньского государства Цзинь послал его купить себе скакуна, чтобы тот не касался праха и не оставлял следа, а спустя три месяца лошадник сообщил о приобретенной им гнедой кобыле, которая на поверку оказалась черным, как ворон, жеребцом. «Что он понимает в лошадях, если не может отличить жеребца от кобылы и путает масть?» – жалился правитель старому лошаднику, который из-за возрастной немощи предложил своего ученика взамен. «Неужто он и вправду достиг этого? Постигая сущность, он забывает несущественные черты, прозревая внутреннее, он теряет представление о внешнем». Само собой, новый конь не знал себе равных.

Не сравниваю, конечно, наипаче тайную сущность, а точнее, секретную миссию моей сопутницы я распознал не с ходу, да и не уверен до сих пор, но что игнорирую внешнее – один в один к моей лысой прозе. Хоть мы и провели часа три, наверное, наедине, боюсь, не узнал бы, повстречай ее снова. Да и причем здесь внешний лик, когда цепляла молодая плоть? Эвфемизм Бродского: зачем вся дева, раз есть колено? В отличие от Фауста я не готов продать за секс душу по той единственной причине, что сумлеваюсь в ее существовании.

Потому и не помню ее лица, цвета волос или глаз. Что я, когда сразу после смерти Пушкина друзья спорили о цвете его глаз. Я – подавно: не могу помнить, чего в упор не видел. Не совсем в упор, мы шли рядом по лесной дороге, а когда стали спускаться к океану по узкой крутой запретной тропке, пошли гуськом, я пропустил ее вперед, и она оборачивалась и протягивала мне согнутую руку, когда спуск становился опасным. Сначала я отверг ее помощь, а потом воспользовался – не из предосторожности, а из вожделения, кайфуя от прикосновения к ее телу.

Куда дальше, мы прошли уже с полмили, и только тогда я заметил, что она босиком, а кеды болтаются поверх рюкзака. Удивился, как ей не больно, когда дорога в острых камушках: «С детства привыкла». И только день-два спустя, когда ситуация одвусмыслилась, до меня дошел оксюморон самого этого модного ноне словечка в контексте всей моей прогулки не скажу с прекрасной, но несомненно секси незнакомкой. А что еще надо в мои преклонные лета?

Сама по себе ее плоть меня и возбуждала, независимо от формальных, то есть зримых знаков этой плоти, хотя уже на океане я обнаружил в моей случайной подруге высокую миловидную приманчивую особу, отметив про себя, что не сплоховал, и старческая похоть меня не подвела. Другой вопрос, насколько она была случайной, и сама по себе, и сама наша встреча. Жена, увидев ее издали, когда мы уже приближались по дикому пляжу к официальному, с лайфгардами, ограниченному красными и зелеными флажками, сразу заподозрила неладное, тем более я несколько раз ее окликал, пока она, наконец, обернулась и пошла в нашу сторону, а Нежа протянула мне руку и мгновенно испарилась в направлении кемпинга, в котором я ни разу ее больше не встретил, хотя мы оба уезжали только через два дня, если брать на веру всё, что она мне плела эти три часа. А что ей плел я?

Сын, пока я отчитывался на следующий день в своем приключении, позвонив ему в Аляску, сначала порадовался за меня и даже слегка позавидовал: «У меня так не выходит», – но я его успокоил, назвав свою спутницу геронтофилкой. Чтó его смутило, так это совпадение – в тот же день через тысячи американских миль между Лонг-Айлендом и Ситкой к нему в галерею заявилась соплеменница моей спутницы, словенка с сильным акцентом по-английски, пока не перешла на русский с меньшим акцентом – четыре года в Петербургском универе. За пару недель до этого, когда на том же Длинном острове мы напрямик столкнулись с российском десантом, сброшенным незнамо с каким именно заданием ради двух русско-американских писателей, к сыну в тот же день явилась россиянка. Игра? Напоминание, что я уязвим – у меня есть сын? Случайность? Совпадение? Совпадение как неявное проявление тайной закономерности?

«It could have been accidental, – писал мне сын. – But seems too strange to be a coincidence».

Далее в письме сына следовало сравнение наших с ним словенок, славянок, ариек, к которым семитов тянет с неодолимой силой, Гитлер прав.

Да, надо быть бдительным, но не мнительным. Хотя где кончается одно и начинается другое? Как в том анекдоте про человека с манией преследования, выслушав которого психиатр говорит: «Это не мания преследования. Вас действительно преследуют».

А подкатывала ли ко мне моя геронтофилка, как к сыну русская со словенкой? Честно, я тоже не был безынициативен. Притяг был взаимным, если только она не на задании, как решили жена и сын. Даже если – одно другому не мешает, успокаивал я себя. В лесу было прохладно, а на океане липкая предгрозовая духотища – Нежа все время оттягивала прилипшую к груди рубашку. По пути нам попадались самоубивцы-мечехвосты. Между камнями застрял левиафан – гниющая туша гигантской черепахи: как она сюда добралась с Сейшельских островов, чтобы встретить здесь смерть после, наверное, 150-летнего существования? Нас окружали тайны природы, но самой загадочной была моя спутница. Когда мы с ней присели на камень – они разбросаны ледником по воде и берегу, а некоторые опасно повисли на песчаных склонах, готовые вот-вот сорваться при любой сдвижке, а то и возврате ледникового камнепада и придавить случайных путников вроде нас с ней, – Нежа продолжала проветривать свою грудь, а поймав мой взгляд, попридержала рубашку, чтобы я лучше рассмотрел – под ней не было грудей, одни соски.

– Нечего стесняться – нечем хвастать, – сказала она. – Зато лифчик не нужен.

С трудом преодолел желание дотронуться до ее сосков – плоскодонка возбуждала меня больше, чем если была грудастой.

– В детстве ждала, когда вырастут, а потом стеснялась своего безгрудия, особенно на нудистских пляжах, пока не сделала однажды мужскую прическу и вышла на пляж в одних трусах, как пацан. Никто не подозревал во мне женщину, из-за чего припозднилась с дефлорацией. А потом проблема с сексом – никогда топлес.

– И с мужем?

– С ним особенно. Он итальянец, хоть и в четвертом поколении, ни слова на языке предков, но всем видом и привычками типичный, вот и оттягивается на стороне на чужих сиськах.

– У вас свободный брак?

– И да, и нет. У нас уговор – генитально друг другу не изменять.

– ???

Меня не только поразила, но и озадачила ее откровенность.

– Пояс верности взять. Отправляясь освобождать Святую землю, рыцарь был озабочен исключительно охраной влагалища своей жены и запечатывал вход. До других частей тела ему было фиолетово.

– В заботе о потомстве, наследовании титула, я знаю? – возразил я.

– Не только. Ты рационализируешь рыцарские представления, а те были на уровне инстинкта. Каковыми и остались у вашего брата. А ты бы что предпочел – чтобы жена изменяла генитально, ректально, орально?

– Предпочел, чтобы не изменяла никак.

– Увиливаешь от ответа, – не отреагировала она на мою шутку. А что, если и вовсе агеластка? У природы есть чувство юмора? Или только у человека, пусть он и часть природы?

– Так в чем тогда проблема? – попытался я сфокусировать наш треп.

– Если мне кто нравится, могу сделать BJ?

– BJ?

– Blowjob, – пояснила Нежа.

Не врубился. Это что, предложение обремененному годами спутнику, все еще охочему до клубнички, точнее безгрудой земляничины, как в американском сленге обозначены женские соски: strawberries.

И вдруг:

– Какой ты счастливчик, что живешь с любимой женщиной.

Этого она никак не могла знать иначе, как из моего досье, скорее, чем прозы, если только она не скрывает знания великого и могучего, усомнился я, но это потом, спустя, опосля, а тогда никаких подозрений, я пустился в откровения, о чем теперь жалею и по другим причинам.

Вот когда я воззрился на мою натуристку, пораженный не столько ее откровенностью, сколько ее откровениями. А еще больше своими собственными, когда она вернула мне мой вопрос-коронку, кто кого больше любит, и я пустился во все тяжкие, пусть и в теоретическом камуфляже.

– Само собой я. Изначально и до сих пор. Благодаря ей не стал педофилом, потому что полюбил ее девочкой. Благодаря ей стал писателем, потому что она никогда меня не дослушивает и обрывает на полуслове. А так, конечно, одиночество вдвоем. Она – моя антитеза без никакой надежды на семейный синтез.

– Ты одинок с любимой женщиной?

– Мне больше свезло, чем ей, – сказал я. – С античных времен известно, что влюбленный божественней любимой. Рай, пусть и со всеми симптомами ада.

Чем бы кончилась эта история, если бы я не увидел вдали мою жену? Не суть. Я там, где меня нет, а там, где я есть, меня нет. Отсутствие есть присутствие. Еле дождался следующего трипа на Длинный остров. Была не была.

2.

Вот почему не поехать ну никак не мог, пусть тучи над городом встали и сгущаются лично надо мной – рука правосудия длиннее ног предателя? И это несмотря на предупреждение человека, профессионально отслеживающего мои лонгайлендовские похождения: «Don’t rush your fate».

Все еще испытываю судьбу? Отчасти из любопытства, рутинно навещая мою Йокнапатофу, где и разворачиваются литературные и, увы, нелитературные, недовоплощенные в слове интриги, как, например, эта, о которой пишу и надеюсь ее закончить, если она меня не прикончит. Что меня манит, приманивает, заманивает сюда? Вот беда, люблю одинокие прогулки по многомильным диким тропам в лесу и без никаких троп в дюнах, где невидимо рядом моя Муза, и я записываю под ее диктовку сюжеты, образы, мысли. А теперь вот еще надежда, страх и желание повстречаться вновь с моей словенкой-славянкой. Желание в смысле вожделение. На ловца и зверь бежит.

Узнáю ли я ее, вот в чем вопрос. В мои закатные годы все молодухи на одно лицо, потому что лицо – последнее, что меня в них прельщает. Только сейчас я усек, что в прошлый раз, возможно, спутал кой-кому планы, когда увлек Нежу на запретно-заветную нехоженую тропу, им неведомую. Вот они и потеряли мой след. Промахнулись – мишень оказалась подвижной. Вспоминаю, как Нежа обеспокоилась, когда мы спустились к океану и я повел ее по берегу: «А как мы пойдем обратно?» Что меня ждало, если бы я пошел лесной дорогой? Смерть мафусаила, да еще в глухом лесу с глубокими лощинами и крутыми обрывами – сама по себе алиби. Как говорится, я неуязвим только в ахиллесовой пяте. А что ждет меня сейчас, если я повстречаю мою роковуху?

Слышу где-то вдали шаги – или мне кажется? Оборачиваюсь – нет, не кажется. Вглядываюсь в приближающуюся фигуру – женщина или мужчина? Из-за пелены мелкого дождя не разобрать. Он/она меня видит, и я его/ее вижу, и он/она видит, что я вижу его/ее с телефоном в руке. Оно не выдерживает первым и идет прямо на меня. Мужик. В темных очках, косит под голливудского персонажа. Зачем очки в сумеречном дождевом лесу? Друг или ворог? Я уже стал их путать. Охотится за мной или крышует? Проходит мимо не глядя, как будто меня нет. Моя милиция меня бережет, но сбережет ли? Свой среди чужих – чужой среди своих. Для тех я – целевой объект, для этих – нажива, подстава. Охота пуще неволи: тем и другим выгоднее, чтобы охота осуществилась, а сам по себе объект – по фигу.

Исчез не только страх, но и желание, которое я хотел подстраховать – скорее, чем стимулировать – афродизиаком. Боюсь собственных желаний, паче их исполнения. Как услышанные молитвы, по Терезе Аквильской, горше безответных.

Свобода! Иду налегке, упиваясь безопасностью и одиночеством. Как не я сказал, немногие мне нужны, мне нужен один, мне никто не нужен. И вдруг чувствую, что не совсем один – мне больше никто не нужен, кроме моей Музы с ее спешным шепотком, только бы расслышать, различить слова, связать во фразы, запомнить, записать, воплотить. И вот впервые в жизни ощущаю ее легкое нежное прикосновение к моему плечу. Оборачиваюсь: подмена. Отрезвление: взамен желанной Музы – желанная возжеланная, вымечтанная всамделишняя Нежа. Муза Нежа? Зато теперь есть возможность ее рассмотреть и запомнить. Если успею воспользоваться моим знанием.

Высокая, спортивная, блондинистая, синеглазка, круглолица, славянка, арийка, свободная ниспадающая блуза, под которой что-то угадывается, не совсем безгрудие, странным образом возбудившие меня прошлый раз земляничные соски. Грудастая или безгрудая, Нежа меня колышет сейчас, как и тогда. Похоть или прихоть?

– Что ты меня рассматриваешь? Не узнаешь твою Нежу?

– Мою? – удивляюсь я молча. Новая Нежа покруче прежней. А узнаю ее не по внешним признакам, а токмо по зову плоти. Имею в виду свою.

– Прошлый раз ты был более разговорчив, – говорит Нежа. – Особенно когда пустился в рассуждения о связке эротики и эстетики.

– И что я тебе тогда наплел?

– Все я не запомнила и не все поняла. Что у тебя эрекция на искусство. На обнаженок, решила я. На них тоже, хотя не на всех: Венера Джорджоне тебя возбуждает, а эпигонская Венера Тициана оставляет равнодушным. Потому что у Венеры Джорджоне глаза прикрыты, она погружена в сон, в подсознание, пальцы между ног, а тицианова бодрствует и кокетничает, глядя на зрителя, и рука легко, бессмысленно едва касается лобка. Что тебя возбуждают не только ню, но и музыка, архитектура, книги. И сравнил себя с эквестрианом перед палаццо Пегги Гуггенхайм – там у всадника стоячий фаллос на Венецию, как на женщину. Что ты тварь и творец в одном лице.

И без всякого перехода:

– Пошли. Где твоя волшебная тропа?

– А ты не помнишь?

– Вспомню, когда дойдем до нее.

Звучит правдоподобно, но это как раз и смущает. А если эта Лженежа выучила назубок то, что настоящая Нежа тогда записала? Пусть двойница – еще вопрос, кто из них сексапильней, соблазнительней, желанней. Желание создает объект, а не наоборот, мне ли не знать? Какая разница для старческой плоти, когда вожделею каждую, любую? Или обеих? Зачем мне две Нежи? Зачем им две Нежи? Кто из них Нежа, а кто Лиса Патрикеевна на самоуверенного Колобка? Забегаю вперед со своим спойлером, да?

Ну, что Кот Шрёдингера читал Кота Шрёдингера, никаких сомнений – как еще объяснить такой пристальный интерес героя к автору через своих соглядатаев на далеком атлантическом острове? И то правда, что роман-трактат начинается со смерти вымышленного деспота, а это вряд ли по нраву реальному – любому, возомнившему себя Кощеем Бессмертным, который унес в могилу секрет бессмертия, не поделившись со своим дженериком.

А что общего между квантовым котом и сказочным колобком? Пока не уразумел, что мой герой узнаёт и отождествляет себя вовсе не с Колобком, а с Лисой, что перехитрит, обманет и слопает Колобка. Охранной грамотой для Колобка могла бы послужить Нобелька, что не светит при жизни, а покойникам, увы, не дают.

Кто из нас первым проговаривается, но оба переходим на русский с облегчением. Чтобы та Нежа скрывала свое знание, а эта обнаружила случайно? Легкий акцент, если только не напускной. А если – упование? предвкушение? химера? – это одна и та же моя – не моя Нежа? И сладок нам лишь узнаванья миг. А миг неузнаванья, который вот-вот неизбежно наступит? Я хочу прежнюю Нежу, но не прочь и эту, даже если она похитила айдентити моей Нежи. Копия может быть совершеннее оригинала, утешаю себя, запутавшись окончательно. Нежа, Нега…

Русский язык мгновенно переводит стрелки нашего разговора на Россию. Что-то я вякаю о традиционных русских ценностях – от психопатологии графа Толстого до сделки с совестью Достоевского, вплоть до Лескова, что русские держат Бога «в левой подмышке».

– Мы слишком поздно приняли христианство по сравнению с другими народами, а отсюда уже такое буквальное, а значит, искаженное, без ответвлений и разветвлений восприятие западных идей – социализм безнадежно обрусел на советской почве, как прежде христианство на российской. Практика и теория пошли врозь в обеих религиозных системах – в христианстве и социализме. Оба учения были высвобождены, выхолощены, освобождены от морального содержания. В итоге мгновенный обвал обеих доктрин в начале и в конце прошлого века.

В деревянное ухо, хоть и чувствую глухое несогласие, пусть для нее и китайская грамота.

Мы уже совсем рядом с моей запретно-заветной. Мне бы самому не выдать себя излишним безразличием к этому едва заметному ответвлению от лесной дороги.

– А ты рассказ обо мне сочинил? – напоминает Нежа о моем обещании, которое я дал скорее гипотетически, когда говорил о спайке эротического и эстетического.

Ее заинтересованность в моем рассказе о себе льстит автору. А если это расчет в расчете на мое тщеславие?

– Еще нет. Материал недособрал.

– Вот почему я здесь. У тебя еще есть время, – и я не понимаю, что это – обещание? намек? вызов? угроза? – А вот и наша заповедная тропа, – говорит Нежа и, не дожидаясь меня, сворачивает с дороги.

– Я тебя догоню.

И тут только до меня доходит. Нет, не потому, что присвоила мою секретную тропу, коей я единственный и безраздельный владетель, назвав ее нашей. И не потому, что так легко нашла. Это еще куда ни шло. Встреча – невстреча. Неузнаваемо в ней то, что можно изменить, чему можно подражать, но невозможно скопировать:

– Голос, читатель!

Она удаляется, не оглядываясь. Так во мне уверена? Или, наоборот, боится выдать неуверенность? Витязь по имени Гамлет застыл, как вкопанный, на распутье, боясь потерять из виду прелестную, обольстительную, зовущую Нежу или Ненежу, не все ли теперь равно! Пусть у меня исчез генетический инстинкт самосохранения. А что мне терять? Жизнь? У жизни на краю? Жалеть буду по-любому. Об упущенной возможности, если не последую за ней. В обратном случае на жалость времени в обрез, в последнее мгновение разве, ха-ха.

– Ты любовь или смерть? – кричу ей молча вдогонку, не смея двинуться с места.

– Одно не противоречит другому, сам талдычил об Эросе и Танатосе, – отвечаю себе за нее.

– Весь вопрос, что раньше – любовь или смерть? – говорю я вслух.

– Я геронтофилка, а не некрофилка, – мгновенно откликается Нежа, не оборачиваясь. – Расслабься. Помнишь Клео?

– Клео?

– Клеопатра.

Тропинка петляет, и вот уже Клео скрылась за поворотом.

Еще не поздно догнать.

Исполнение желаний есть смерть?

Смерть естественней, чем жизнь?

Нью-Йорк