Откуда эта чертовщина?

От котов можно ждать всякого.  Иоганн Грот. Кот и мертвый заяц. 1777. ГТГ

Так вот, в час яркого весеннего заката (не правда ли, где-то вы уже читали такую же фразу) я оказался в небольшой «Шоколаднице», которых сегодня там много расплодилось по всей Москве. Она и сейчас гостеприимно открывает свои двери на пересечении Гоголевского бульвара и Гагаринского переулка. Там у меня была договоренность об одной короткой деловой встрече, после которой никаких других дел не предвиделось. И тут мне вдруг захотелось углубиться в лабиринт старых арбатских переулков, выводящих к одному из самых известных московских ресторанов. Туда, где берет начало место паломничества всех приезжих: как же – быть в Москве и не отметиться на Старом Арбате.

Спешки никакой, так что прогулка по центру теплым майским вечером обещала подлинное удовольствие. А заодно вдруг пришло в голову: посмотрю, где же тут проживал Михаил Булгаков. Это должно быть где-то здесь. И, вспоминая «булгаковскую» интернет-страничку, упоминавшую о последней, третьей его квартире в Москве, я свернул с Гагаринского направо, откуда брал начало другой переулок, Нащокинский. Но странно, никакого дома № 3, в котором, судя по все той же интернет-наводке, свои последние годы вместе с Еленой Сергеевной прожил Михаил Афанасьевич, там не оказалось...

«Чертовщина какая-то, – первое, что пришло в голову, – неужели такое начинается у всех, кто чуть глубже хочет проникнуть за страницы великого романа?»

В раздумье я присел на скамейку летней веранды небольшой кафешки, разместившейся тут же в скверике, на углу дома повышенной комфортности. Как вдруг ко мне, на другую сторону скамьи, бесшумно вспрыгнул огромный и довольно-таки упитанный для дворового черный кот-попрошайка. Таких нынче немало, облюбовав конкретное место своего пропитания, развелось в городе.

Во всем облике котища чувствовалось какое-то необъяснимое аристократическое превосходство. Хотя своим видом он никак этого не демонстрировал, лишний раз подтверждая, что перед вами настоящий кот-аристократ.

– Какой же вы красивый, Господин Кот! – невольно вырвалось у меня.

– Да, я такой, – с достоинством ответил он. Естественно, на своем кошачьем языке, чуть слышно мяукнув.

И тут произошло невероятное: кот продолжил свою речь, галантно предложив:

– Не желаете ли побеседовать?

Причем все это непринужденно, каким-то естественным, а не бесцеремонным образом, как, несомненно, повел бы себя его собрат по расцветке, Кот Бегемот.

Явно он Не-Бегемот! Но тогда откуда же вся эта чертовщина?

– И никакой чертовщины тут нету и в помине, – словно считав мои мысли, вновь тихо мяукнув, уточнил кот.

Но самым удивительным оказалось то, что я сразу мысленно переводил с его кошачьего на мой родной русский язык. И, не ожидая того, ввязался с ним в диалог.

– Но вам непременно надо перенастроить свою амплитуду звуковосприятия, – продолжил кот, – и тогда мы сможем мысленно продолжить нашу беседу, никого не отвлекая. Вижу, вы довольно умный, а главное, воспитанный человек: говорите коту «вы», а не тыкаете ему. – И, пристально уставившись мне в глаза, добавил: – Ведь с котами никто никогда не пил на брудершафт.

Это было уж слишком! Я невольно провел рукой по вспотевшему лбу.

Но кот Не-Бегемот как ни в чем ни бывало, не обращая никакого внимания на мое оторопелое состояние, продолжил свое негромкое мяуканье:

– Это нам с вами, с людьми, приходится переходить на кошачий, как вы его называете. А между собой мы беседуем только мысленно. Вы еще не доросли до этого, но я научу. Только запомните, что без меня или другого опытного инструктора повторять такое смертельно опасно. И для вас, и для тех, кого попробуете обучить. Вы же, люди, еще столь несовершенны: многого не знаете и не понимаете. Ну как, поговорим?

Кот заговорщически наклонил свою черную с огромными зелеными глазищами головку набок, словно спрашивая: «Ну, каково?»

Не буду рассказывать, что и как, он мне объяснил, надо было для этого сделать, но только мгновение спустя я, уже не спеша попивая капучино, принесенное официантом, обменивался мыслями с тем, кто, уютно поджав обе передние лапки, отчего стал похожим на добротную кулебяку, начиненную мясом, повел свой удивительный рассказ.

Со стороны никому бы и не пришло в голову, что кот и человек ведут между собой самую что ни на есть непринужденную беседу. Но такую, что не могу с вами не поделиться, о чем мы разговаривали! Ведь я же обещал только не раскрывать тайны обмена мыслями, что без помощи опытного инструктора смертельно опасно; но не делиться тем, о чем мы проболтали допоздна – этого я не обещал, а он и не требовал.

– Мою прабабушку звали Флюшкой, – первое, что кот поведал, внимательно следя, какое это впечатление произведет на меня.

– Постойте, но ведь так звали булгаковскую кошку, которая жила у него еще до того, как он, разведясь со своей женой Любовью Евгеньевной, соединился с Еленой Сергеевной и переехал с Пироговки сюда. Так вы и свою родословную помните? Знаете, – неуклюже поправился я.

Не обратив внимания на мою невольную оплошность, кот ответил:

– А что тут удивительного, вы же читали «Кота Мурра»: помните, что он вел свой род от самого Кота в сапогах, проживавшего во французской Лотарингии, а значит, понимал не только по-французски, но и знал немецкий.

– А вы и по-французски понимаете? – невольно пронеслось у меня в голове, что тут же было считано моим мохнатым собеседником. И что оказалось весьма кстати.

– Да, – как само собой разумеющееся, подтвердил кот. – стати, с этим связана одна интереснейшая история, бережно передаваемая в нашем роду. Было это как раз в самом начале мая 1935 года.

– Так вы слышали о знакомстве Булгакова с Экзюпери? – невольно вскрикнул я, привлекши внимание какой-то парочки, обнимавшейся за соседним столиком.

Кот неодобрительно покачал головой, а я, осознав всю глупость происшедшего, быстро углубился в свой мобильник, будто бы это там меня что-то поразило, и, подозвав официанта, попросил повторить свой кофе. А заодно и блюдечко сливок коту.

– Да, об этом Елена Сергеевна (кот хорошо знал все булгаковское окружение, в чем я тогда еще не раз убедился) записала в своем дневнике: «Мы днем выспались, а вечером, когда приехала машина, поехали кругом через центр посмотреть иллюминацию. У Уайтли было человек тридцать, среди них турецкий посол, какой-то французский писатель, только что приехавший в Союз и, конечно, барон Штейгер». Эта запись нередко всплывает в изданиях, где рассказывают о встрече Михаила Афанасьевича с недавно прибывшим из Франции корреспондентом «Пари Суар» по имени Антуан де Сент-Экзюпери. Он прилетел накануне майских праздников 1935 года на самолете «Максим Горький», который буквально на следующий день потерпел крушение, и все, кто были тогда на его борту, разбились.

– Но откуда же вы обо всем этом знаете, да еще о том, что Елена Сергеевна записывала в своем дневнике? – нетерпеливо спросил я кота, который, словно ожидая моего вопроса, неспешно орудовал своим язычком в поставленном блюдечке сливок.

– Просто прабабушка тоже вела свой дневник и, понимая, с какими людьми ее свела судьба, записывала все в наши «Кошачьи анналы». – Он аккуратно и с достоинством облизал свои усы. – Вот только Павлова изрядно все подпортила.

– Павлова? А кто это? Я о ней никогда не слышал. Да и как ваша прабабушка могла знать, что там в булгаковской квартире делается, когда она осталась жить у второй жены писателя, у Любови Евгеньевны, в доме на Пироговке? А потом, что же прабабушка читала (тут я немного запнулся – ведь не говорить же, что перлюстрировала) записки Елены Сергеевны?

Кот, словно понял мое замешательство, одобрительно взглянул мне в глаза.

– Вот и ладно. В тот год – напомню, 1 мая пришлось на среду, а в воскресенье, 28 апреля, была Пасха и во всех домах готовили замечательные угощения.

Тут он, блаженно улыбаясь, позволил себе слегка отвлечься:

– Люблю крашеные яички, у них какой-то особый вкус. А вот прабабушка моя любила творожную пасху, которую так отлично готовила Елена Сергеевна. Обычно она отсылала маленькую формочку и Любови Евгеньевне. Ну тут что-то ей помешало. Так что ее не угостили и на Пасху, и на следующий день. В напрасном ожидании прошел и вторник. Так что в среду, как раз на самый первомай, пришлось ей, бедной, умудрившись просочиться через закрытую дверь на лестничную клетку, а оттуда на улицу. От Пироговки до Фурманного, как раньше называли Нащокинский, она добралась лишь к утру следующего дня – так много на улицах оказалось разных праздно шатающихся веселых граждан, которых на всякий случай лучше было обойти сторонкой. Утром в четверг Флюшка проскользнула в заветный подъезд и, поднявшись на нужный этаж, тихонечко мяукнула. Но ей никто не ответил. Не было ответа и после последующих просьб открыть дверку. А громко мяукать прабабушке не позволяло ни полученное воспитание, ни ее происхождение.

Тут я ненароком узнал, что мой собеседник, как и его прабабушка, вели свою родословную от тех самых знаменитых котов, которых в Зимний дворец для борьбы с мышиным поголовьем выписала сама императрица Елизавета Петровна!

Тем временем по лестнице с чердака, где он проводил ежедневную инспекцию, спускался местный дворовый, а точнее дворницкий, суровый, с расцарапанным носом, кот Никифор:

– Ты, барыня, тут долго так будешь мучиться, – проворчал он, издав такой могучий мяв, что бедная Флюшка чуть не превратилась из черной в огненную кошку, так ей стало стыдно: «а вдруг на меня подумают».

Никифор же, продолжая спускаться, лишь презрительно заметил:

– С ними только так и надо, – фыркнув напоследок, – интеллигенция!

Могучий никифоровский мяв произвел впечатление на соседей, приоткрывших дверь, из-за которой высунулся упитанный человек в тренировочном спортивном костюме.

– Опять очередные булгаковские штучки, – проворчал он и несколько раз нажал на кнопку звонка нужной Флюшке квартиры, с медной дощечкой, удостоверявшей, что именно здесь живут Булгаковы.

Послышались шаги, дверь приоткрыла женщина удивительной красоты, не терявшей своей прелести, несмотря на несколько заспанный вид.

– Флюшенька! – воскликнула она. – Ты откуда?

– Миша! – позвала она кого-то из глубины квартиры, и на пороге появился статный мужчина в добротном халате. – Миша, смотри, опять Флюшка сбежала из дома. Надо будет тебе отвезти ее к Любочке. Я ей сейчас позвоню, чтобы не волновалась.

И Елена Сергеевна с кошкой на руках скрылась с глаз соседа, проводившего ее завистливо-масляным взглядом, сознавая, что подобная женщина – не для него. Но тут же, взяв себя в руки, достаточно преуспевший на литературном поприще сосед (еще бы, недавно он в составе делегации советских писателей посетил известный северный лагерь и его очерк о светлом быте заключенных поместили вместе с другими в ту самую книгу, которую Сталин назвал очень полезной) покровительственно обратился к Михаилу Афанасьевичу:

– А вы, Миша, что пишете, над чем работаете?

– Да так, знаете ли, над одной вещицей, – уклончиво ответил ему Булгаков, и оба соседа закурили по утренней папироске.

– Да бросьте вы всякой там ерундой заниматься: сосредоточьтесь и напишите что-нибудь дельное. Роман, что ли, какой-нибудь сочините.

– Вот я и сочиняю, – с вежливой уклончивостью ответил ему Булгаков. И, докурив свои папироски, соседи разошлись по своим квартирам.

Еще совсем недавно, получив новую чудную квартиру и перезнакомившись со всеми соседями, Михаил Афанасьевич с радостью писал своему давнему приятелю, тоже врачу по профессии, Вересаеву: «Замечательный дом, клянусь! Писатели живут и сверху, и снизу, и сзади, и спереди. Молю Бога о том, чтобы дом стоял непременно».

Но вот только снесли его ровно через сорок лет, как чета Булгаковых там поселилась, чтобы построить новый, как говорили тогда, дом повышенной комфортности для номенклатуры. Сам Михаил Афанасьевич давно умер, а Елена Сергеевна съехала на другую квартиру.

– Ну а крыса Павлова, она-то кто? – неожиданно спросил я кота.

– Премерзкое создание! – Тут зеленые глаза кошачьего аристократа недобро вспыхнули. – Она-то все и напортила! Изгрызла изрядный кусок прабабушкиных «Анналов»! Так что то, что я вам дальше расскажу, больше уже нигде не записано. И хотя доказать по прабабушкиным запискам я уже ничего не смогу, но все, что скажу дальше, чистая правда, за которую ни один литературовед не пожалел бы ничего на свете, чтобы только первым ее опубликовать!

Когда Михаил Афанасьевич удалился вслед за Еленой Сергеевной в их квартиру, та, спустив Флюшку на пол, неожиданно заявила:

– Представляешь, я еще не успела переговорить с Любочкой, как позвонил наш барон. И, как всегда, елейно начал мне передавать все, о чем вы там беседовали с этим самым французом-писателем. – Елена Сергеевна с тревогой в глазах посмотрела на мужа: – Миша, прошу тебя, будь осмотрителен, ведь он бог весть что присочинит и бог весть куда доложит. Мог бы и меня попросить помочь переводить вам друг друга.

– Да, знаешь, – словно не обратив никакого внимания на ее опасения, Михаил Афанасьевич пересказал жене всю их беседу, подытожив: – Он замечательный писатель.

– Но ведь ты же ничего его не читал.

– Можно подумать, что я других не читал, чтобы составить себе полное представление о настоящем писателе.

– Ну, ты хотя бы о своем романе не рассказывал? Наш барон спит и видит пронюхать, о чем ты пишешь.

– Только в самых общих чертах, и знаешь, этот Экзюпери (хорошая, старая фамилия) был в восторге. Он тоже задумал кое-что написать, мощное, фундаментальное, как цитадель. В общем, мы хорошо побеседовали.

– Кстати, – не без гордости добавил Михаил Афанасьевич, – он также остался обо мне хорошего мнения.

– Можно подумать, что он читал тебя, – с обезоруживающей улыбкой усомнилась Елена Сергеевна, – по-русски же он ни бум-бум.

– Ты знаешь, что он сказал: «язык – это источник недоразумений», а потом добавил, что понимать и любить надо сердцем.

Затем, выждав, пока Елена Сергеевна переговорит с Любовью Евгеньевной о пропавшей и так удачно нашедшейся Флюшке, Михаил Афанасьевич добавил неожиданно повеселевшим голосом:

– Ты только представь, – когда этот француз летел на «Максиме Горьком», какая-то ленинградка невесть с чего подарила ему старую ручную крысу, с которой якобы занимался сам Иван Павлов! Нет, ты представляешь! А та возьми да и сбеги от него у самых дверей гостиничного номера. Он невероятно расстроился, все повторял мне, что мы в ответе за тех, кого приручили, и что он должен ее, крысу эту, обязательно отыскать.

Расхохотавшаяся во весь голос Елена Сергеевна продолжила неожиданную тему:

– Не поверишь, но наш милый барон тоже мне рассказывал об этой самой крысе. Отыскалась! Она сейчас у него, и вездесущий Штейгер просит, чтобы ты к нему заехал, забрал крысу Павлова, а потом вы все вместе заедете в гостиницу.

Тут Елена Сергеевна вновь стала серьезной:

– Миша, только прошу тебя, не веди лишних разговоров. Крыса – это такой неожиданный и такой отличный предлог, чтобы спровоцировать тебя.

– А дальше, – продолжая телепортировать, мой кот Не-Бегемот поведал, как бывший хозяин его прабабушки с ней на руках сел в таксомотор (именно так в те годы называли такси), заехал к барону за ручной крысой, – и тут произошла роковая ошибка: вместо того чтобы вначале по дороге заехать в гостиницу к французскому писателю, он решил завернуть к Любови Евгеньевне. А там, как только открылась квартирная дверь, хитрющая крыса Павлова как-то умудрилась сбежать прямо у всех из-под носа. В особенности расстроилась прабабушка.

– Ну, – не удержался я вставить свой комментарий, – жизнь с нобелевским лауреатом не прошла для крысы даром.

Кот, негодуя, фыркнул:

– С собачником! Чему от такого научишься? Разве что разным там рефлексам!

– Ну, и чем же вся эта история завершилась?

– Прабабушка в тот роковой день, отведав булгаковской творожной пасхи, записала в наши «Кошачьи анналы» все, что с ними произошло. Крыса Павлова на время затаилась, сосредоточившись на своих коварных замыслах, люди продолжали жить, как и жили. Вот только француз-писатель, напечатав в своей вечерней газете пять очерков о Москве, вернулся в родной Париж невеселым: никак не мог простить себе, что не уследил за ручной крысой. Будто он сам ее приручал и действительно был в ответе за ее крысиную будущность.

– Да, – неожиданно пронеслось в моей голове, – прав был Экзюпери, утверждая, что настоящая роскошь – это роскошь общения. Не важно с кем: человеком или котом.

– Полностью с вами согласен, – поймав мои мысли, кот вновь включился в прерванную беседу, вернее, в прерванное общение, – не перескажи всю эту и еще много других историй моему деду, а тот моим родителям, я бы сейчас с вами тут не сидел бы. – Он приумолк, неожиданно добавив: – Хм! Что-то я тут совсем заболтался, а у меня срочное дело. Ну прощайте!

И он, негромко и проникновенно мяукнув, поведав, как здорово напоследок его прабабка погоняла ту самую крысу, что она больше уже никогда никому на глаза не показывалась, так же неожиданно исчез, как неожиданно и появился.

На улице стемнело, я пошел по направлению к ресторану «Прага», чтобы сесть на свой автобус и уехать домой. Шел и не мог понять, было ли все это на самом деле тем жарким майским московским вечером или мне все это лишь померещилось?