Подробности – Бог

Ирина Барабанова. Когда Бог смотрит в микроскоп: 50+1 невероятных историй из жизни землян. – М.: Издательские решения, 2022. – 338 с.

В аннотации автор просит не смеяться над его героями – зеркалами многообразных человеческих типов, ведь к одному из них вполне может принадлежать сам читатель. Забегая вперед, скажу, что по мере продвижения по пространству текста некоторое беспокойство нарастало во мне – уж слишком многие мужские персонажи опасно близки по возрасту за сорок. Однако ни в рассказе «Эстет», где фигурирует поэт, любящий закатывать глаза к высокому потолку, «повисая томным взглядом на хрустале винтажной люстры», ни даже в «Нарциссе» решительное сходство не обнаружилось, совпали только отдельные, не основные черты, то есть я не справился с обозначенной автором задачей «узнать себя в одном из персонажей и найти выход из своего лабиринта». Может быть, впрочем, «лицом к лицу лица не увидать» – и в моем случае следует, как говорил Ларошфуко, отойти на известное расстояние. А возможно, выход из моего личного лабиринта уже некоторое время как найден.

Это ни в коем случае не означает, что лично для себя я не нашел здесь ничего особенного. Как раз наоборот, обнаружилось нечто весьма интересное. Прежде всего не лишенная местами прямо-таки ослепительного эстетического блеска манера, сближающая лапидарную барабановскую прозу с лучшими образцами жанра. Из европейцев тут на память приходят «Смешные любови» Милана Кундеры (рассказы об «отношениях» вообще лучше всего удались автору). Из наших нетрудно различить где-то поблизости Даниила Хармса и Константина Вагинова.

Вот совершенно хармсовское начало рассказа «Непредсказуемый»: «Максим не знал почему, но сделал. Переспал вечером с женой, съел на завтрак блинчики с джемом, надел чистую рубаху, поцеловал сына, ушел на работу и больше не вернулся». Такова, замечу, обэриутская манера вообще: «Петр Иваныч заблудился. А потом пришел домой и женился» (Юрий Владимиров). Начала рассказов у Барабановой порой даже еще более фомализованно-механистичны, нежели у автора «Случаев»: «Эдуард боролся» («Жизнелюбивый»), «Анжела отчаянно хотела замуж…» («Целеустремленная»), («Танька дралась» («Неженское счастье»), «У Софьи Михайловны был сложный характер…» («Мелочи жизни») и т.д. Но вот далее словесная ткань оказывается куда ярче, богаче и вычурнее хармсовской, что сближает эти миниатюры с карнавальной (по Михаилу Бахтину) вагиновской прозой. Наиболее, пожалуй, убедительный пример – начало рассказа «Одинокие», где происходит беседа, казалось бы, между взрослыми или по крайней мере молодыми людьми, один из которых желает завести себе подружку «для секса», а другая в тон ему заявляет: «…я тоже парня хочу!», после чего выясняется, что первому из них десять лет, его же собеседнице всего пять. У Вагинова в «Трудах и днях Свистонова» находим нечто вроде отражения: «– Я побегу! – И Таня пошла по тропиночке, стала нагибаться, срывать цветы, плести венок. Петя сел на пень и раскрыл газету. Лицо у Пети было все в морщинах. Спина сутулая, глаза близорукие. Таня пела романс и, сплетая венок, медленно шла вниз в долину. Ее старческие ручки довольно быстро срывали клевер, ромашку, колокольчики. Ее сухонькие ножки ступали почти уверенно по траве».

Барабанова, как и Вагинов, способна удивить искушенного читателя даже на совсем уж, кажется, микроскопическом уровне отдельной фразы. Например, «Девушка расплескалась в участии» («Разочарованный») – как броско, изящно, емко! И нет, не смешно, конечно. Над героями Ирины Барабановой и впрямь не позубоскалишь – ее рассказы не смешны, а остроумны, то есть, согласно определению Хармса, в меру смешны. Не затягивая свой отзыв, скажу, что отечественная проза обогатилась еще одним великолепным мастером миниатюры, мыслящим, однако, масштабно и следующим в русле богатейшей, идущей к нам через обэриутов гоголевской традиции.