Русская ноша и чаша

Борис Можаев – жесткий реалист. Фото РИА Новости

Деревня порождала и свой основной типаж – смесь Иванушки-дурачка и стойкого солдата. Пусть воевать не привелось, жизнь в России, увы, часто такая, что и без войны приходится быть солдатом, и Федор Кузькин – главный персонаж книги Бориса Можаева «Живой» – тому подтверждением.

Жизнь тяжела, как плуг, ежели взвалить его на плечи? А Кузькин будет балагурить, вытягивая шуткой, как кнутом, все беды, что рушатся на него. Жизнь снова пробует укусить? А Федор извернется, так что зубы ее клацнут зря, ничего не ухватят, и бок останется цел.

Кажется, представлен человек, заряженный бессмертием, а он просто Федор Кузькин – живой, из глубин российских, из такой деревни, какую сейчас и не вообразить.

Можаев был из крестьян, а то, что окончил Кораблестроительный институт, являлось следствием необыкновенного вертикального движения общества, запущенного советской властью. Он воевал, долго оставался в армии, уже публикуясь сначала как поэт, потом – как автор рассказов.

Роман «Мужики и бабы» звучал своеобразным крестьянским эпосом, врезаясь в исторический материал весьма болезненный и очень сложный: коллективизация, раскулачивание…

Украденная кобыла, пасшаяся на лугах, выводит Андрея Бородина на след Ивана Жадова – известного в округе вора, собиравшегося бежать с подругой, да не поспевшего: в завязавшейся перестрелке будет убит.

А на деревню надвигается тьма: требование изъятия хлебных излишков и борьбы с кулаками все настойчивее и настойчивее.

Кулаку не объяснить, что он кулак. Бедняка не убедить, что он должен навсегда оставаться бедным. Узлы конфликтов завязываются туго – и так же строится повествование, не допускающее пустот, провалов, лакун. Пласты языка соответствуют земельным, пахотным пластам яви; и сила произведения очевидна.

Можаев густо заселял свои книги: охотники, сплавщики леса, колхозники, агрономы – лица, люди, характеры, образы. И книги его гудели своеобразной, густой, из глубин поднятой музыкой жизни.

* * *

Живой…

Из жизни Федора Кузькина.

Два названия – об одном персонаже: очень русском, сколько ни бей его жизнь, в землю не вобьет, поднимается он, крепнет, словно сил от земли набравшись живет. Оттого и – Живой.

50-е годы, Рязанская область – космос отделяет от сегодняшнего мира; интересно, как бы тогда влияла компьютеризация на жизнь?

Но Можаев – жесткий реалист, все происходящее шероховато, следует одному вектору: тогдашней жизни, показанной так, что осталась впечатанной в прозу писателя. Конфликты, бьющие молниями в жизнь Живого: за год работы в качестве оплаты выдали мешок гречихи – как тут жить?

Из колхоза исключен, штраф наложен, устраивается охранять лес. Жизнь тащит через фильтры незримые, метафизические – ради чего? Понять бы…

Никакой метафизики, исключая ту, что разлита своеобразной субстанцией в недрах жизни всегда. Кузькин не думает, за что и почему, он выживает – и так колоритно показывает это Можаев языком тугим и сильным, словно не страницу пишет, дом строит…

Монументальны «Мужики и бабы», отправляющие в 1929 год, в бездны раскулачивания. Наглый и увертливый вор Жадов – фамилия-то какая! Активничающий Возвышаев, насыпающийся, как полагается, на кулаков, – чем не перетолковка бесовского варианта человеческого развития из Достоевского? Гроздь людская – тугая, и ягоды в ней столь различны. Роман, использующий историю для показа вечного в человеке – и возвышающего, и тянущего гирями метафизическими вниз…

Мощно разворачивал свои повествования о человеке Борис Можаев…