Публикация Валерии 12 мая 1970
ДОРОГИЕ, дорогие друзья! Вы, наверное, опять будете считать нас (в тайне) негодниками, потому что мы лишь так поздно даем о себе знать, но... но... меня здесь сразу же затянуло в водоворот: отклики на мою кельнскую речь достигли меня только после нашего возвращения из Москвы1; многие соглашаются, но есть и несколько злых писем и статей, однако в целом преобладает согласие. Но что особенно мешает освобождать хоть немного голову и письменный стол, это не столько качество всяческих выступлений, высказываний, отношений, сколько их количество, которое меня постепенно повергает в апатию. Мне необходимо, наконец, начать писать, иначе я заболею. Но так трудно, почти невозможно найти нужный для этого покой. Даже мой секретарь и его жена, которая теперь сидит ежедневно в нашей квартире с 10-ти до 4-х, "обслуживает" телефон и наводит, наконец, порядок в моих разнообразнейших архивах, не могут со всем этим справиться. Оба они очень милые молодые люди и не только милые, но и разумные, чуткие и к тому же имеют опыт работы в делах АПО (внепарламентская оппозиция. - Ред.), очень точно на все отзываются и хорошо меня информируют. Для меня главная проблема моих "очистительных работ" - отличить важное от неважного, но при этом, из-за большого количества, многое важное оказывается "под столом", что меня очень огорчает. Так, например, при разборе корреспонденций, заметок, записок (разумеется, есть целые горы корреспонденции, которую я отнимаю у секретаря, а потом не могу с ней управиться) мне попала в руки бумага, гласившая ни много ни мало, что я твердо обещал до конца мая написать послесловие к "Войне и миру" Толстого, и это действительно необходимо, потому что в противном случае не состоится издание. Теперь я, разумеется, глубоко погрузился в Толстого, в четвертый раз перечитал "Войну и мир" и все остальное, избегаю критической литературы и все же установил, что это похоже, примерно, как если бы я решился в полуботинках и с парой бутербродов начать восхождение на вершину Эвереста. Правда, мне не нужно писать большую монографию о Толстом (это было бы трудом целой жизни) - нужно только послесловие, но так как я не могу отказаться ни от дальних заходов, ни от "отклонений", то получается статья, которая, вероятно, потребует не меньше 20-30 страниц2. Это моя работа на май, потом я напишу предисловие к очеркам Гюнтера Вальрафа3 и уже потом, потом мне светит свобода, чему я сегодня и сам еще не верю. Разумеется, есть еще и некоторые второстепенные обязательства: нужно еще работать над фильмом "Не только на Рождество", участвовать в предварительных обсуждениях сценария фильма "Чем кончилась одна командировка" и т.д.
Ты, дорогой Лев, спросишь, конечно, почему я всем этим занимаюсь, - об этом спрашивают меня и другие друзья; так вот, во-первых, это мне доставляет удовольствие, а во-вторых, мне нужны деньги. Да, содержание нашего дома становится все более дорогим: секретарша, секретарь, домашняя работница, телефон, консультант по налогам и чего только не приходится платить за страховку (только за сравнительно "умеренное" страхование от болезней я плачу ежемесячно больше 450 марок!). Наша "экономическая система" имеет свои преимущества (хотя я толком не знаю, какие), но одно несомненно: это система напряженной гонки. Однако все же я и со вторичными обязательствами справлюсь и моя книга - это я твердо решил и ты еще поразишься, каким упрямым я могу быть, - будет в первом варианте закончена к 15 сентября4. Так оно и будет!
Статья о Толстом доставляет мне много радости с тех пор, как я начал свое восхождение здесь в деревне в один солнечный день. Мне приходит в голову много, пожалуй, даже слишком много разных вещей, сравнений и т.д. Сейчас хочу тебе сказать только одно: я завидую вам, что у вас есть Толстой, завидую, что есть Гоголь и Достоевский.
Ты очень хорошо написал мне о "Прокаженном". Здесь этого не поняли и не поймут. Пьесу видят слишком поверхностно, как некую "полемику" с римской церковью и т.д., а на такую тему здесь не выманишь из-за печки никакой собаки, даже и католической. Так и вы мне даете столько же, сколько я могу вам дать. Да, передай Косте5 что я в ближайшие дни пошлю ему рукопись окончательного варианта, пошлю и книги, и, разумеется, письмо; я как раз закончил последний вариант для радио и для театра в Аахене и только что все перепечатал. Я всем скоро напишу, пожалуйста, передай им: Ире Роднянской6, Мишке7, Косте, Борису8... Пожалуйста, приветствуй всех. Плохо, что я потерял адрес Бориса, не можешь ли ты мне его быстро сообщить и, разумеется, мне хотелось бы знать, что происходит с картинами и что будет происходить. Мне их очень недостает! Скажи это Борису.
Нам очень долго досаждала зима, ужасный, холодный, как лед, дождь шел у нас вплоть до первого мая, да еще и потом. Это было отвратительно и утомляло, ведь мы хотим здесь в деревне жить, по меньшей мере до конца сентября, а все это время должны были топить печи. Но теперь уже цветут деревья, мы можем иногда и в саду посидеть и даже еще вечером пойти погулять. Аннемари убирает дом и вокруг дома и потом уже сядет за новую работу, будет переводить Шоу "Человек и сверхчеловек". Дети приезжают к нам раз в неделю. Винсенту приходится довольно трудно, он встает в шесть утра, до четырех работает как рабочий-строитель, возвращается очень усталым. Раймунд и Лила очень заняты своей новой квартирой, и оба не слишком здоровы. Молодой господин Рене, видимо, отлично развлекается в Вене, совсем не пишет, время от времени звонит.
Я постараюсь достать тебе рецензию Воннегута9, на это потребуется некоторое время, но ты ее получишь. У меня, разумеется, нет архива, в котором бы я собирал все барахло про меня, я собираю только мое и обращенное ко мне. А все, что про меня, находится в Бостонском университете, куда я отправил целый ворох, когда мне перестраивали старый дом в Мюнгерсдорфе, отправил по вполне материалистической причине: чтобы очистить место. Есть еще и в издательстве архив про меня, но не полный.
Разумеется, я сразу же прочитал "Бойню номер пять" Воннегута, прочел в переводе, так как не терпелось, пока удастся достать подлинник. Перевод очень хорош, и, действительно, я тоже заметил некоторые параллели с "Самовольной отлучкой"10. Книга Воннегута, по-моему, великолепна, я вполне понимаю Риту Райт11 (которой я тоже напишу), и меня, разумеется, очень радует, что такого рода "книги о войне" создают целое направление.
Вообще я считаю, что солдатам Второй мировой войны свойственно замечательное, иронически отстраненное отношение к войне, во всяком случае, литераторам (это относится и к Сэлинджеру)12. Никакого больше нет сурового фронтового пафоса, никакого национализма, скорее, даже нечто от international compassion (интернациональное сострадание) без каких-либо националистических нравоучительских вывертов. Интересно было бы когда-нибудь сравнить между собой военные романы, написанные после Первой и после Второй мировой войны.
Я надеюсь, когда поеду в Америку, познакомиться с Воннегутом. Скажи во всяком случае Рите Райт, что в следующий раз (обещаю, что теперь не потребуется ждать 4 года) мы с ней подробно поговорим о нем.
У меня к тебе еще одна просьба, дорогой Лев. Ко мне обратился один здешний славист и рассказал о стихотворении, которое якобы написал Слуцкий о лагере военнопленных вблизи Кельна, в котором погибли 70 тысяч заключенных13. Я никогда об этом ничего не слышал и очень удивился: ведь мы со Слуцким познакомились и он знает, что я из Кельна, и, казалось бы, он должен был мне об этом рассказать. Можешь ли ты разузнать об этом? Меня интересует не столько стихотворение, сколько самый факт. Попытайся, пожалуйста, написать мне об этом и, если достанешь стихотворение, пришли мне, пожалуйста, самый сырой подстрочник. Особый привет Вольпиной14, скажи ей, что я скоро пошлю ей книги.
И еще мне необходимо вам сказать, что для нас двоих это последнее посещение СССР значило больше, чем все предыдущие. Пожалуйста, передай Жене Кацевой и Борису Калинину нашу сердечную благодарность. Я редко запоминаю шутки или анекдоты, но Женя рассказала мне чудесную историю о губернаторе и Сарре, которая незабываема и неподражаема. Но для меня незабываемы не только анекдот, но и ее сердечность и гостеприимство. Смогу ли я при следующем посещении пить коньяк, еще сомнительно и зависит, впрочем, вероятно, и от меня. Моя болезнь, так же как болезнь Аннемари, - это, по-моему, просто полное истощение, опустошенность: уже время до 1933 года было невеселым из-за экономической нужды, с 33 до 45-го менее всего веселым, и мы совершенно истощенными, опустошенными, уже с детьми и в напряженной работе, попали в послевоенное говно, которое до 1954-55 года тоже не доставляло радости, и все это время работа, работа, работа. Теперь, приводя в порядок архивы, списки и записки, я походя установил, что наши общие "Oeuvres" (сочинения. - Ред.), включая переводы и мои неопубликованные романы, рассказы, радиопьесы и т.д., статистически достигают примерно 12-ти тысяч страниц на машинке, не считая, разумеется, писем. А к тому же еще и все путешествия - в большинстве случаев с детьми - поездами, автомобилем, кораблями, - в общем, сумасшедшие "производственные достижения". Наши болезни, видимо, в том и заключаются, что мы просто не можем избавиться от этого ритма "активистов производства".
За это время я стал еще и президентом немецкого ПЕН"а; я согласился, потому что надеюсь, что можно все же несколько активизировать это сборище и потому что само звание дает хорошую защиту. Но глупо то, что с тех пор мне приходится постоянно отказываться от всех приглашений на официальную жратву и приемы в Бонне. Посмотрим, как будет дальше. Я ведь совершенно непригоден к представительству, может, удалось бы изобрести особого "президента для завтраков".
Дорогой Лев, приветствуй, пожалуйста, также Гулыгу, Гришина, Розова (между ним и мной существует некое недоразумение!) и всех тех, кого я здесь не называю поименно, особенно Ефима15. В следующий раз я обязательно поеду в Ленинград и, разумеется, в Тифлис. Поцелуй Мишку и Бориса и, разумеется, всех ваших в Москве и в других местах и поцелуй тех, кто подарил лапти! Мне понадобится еще 14 дней на "разборку", а потом примусь уже за настоящую работу. Вероятно, я опять сниму в Кельне задрипанную, маленькую меблированную комнату и буду закатываться туда по утрам с чаем и бутербродами. А еще приходится нам, "современным" литераторам, учиться справляться с сумасшедшей популярностью, возникающей из-за телевидения. Так, недавно я давал интервью, последнее уже на этот год, в программе "Зевака", именно в такое время, когда смотрят примерно 15 миллионов зрителей. Сумасшествие все это!
Благослови вас всех Бог, я обнимаю вас и целую и надеюсь, что мы скоро увидимся.
Ваш Генрих
P.S. Аннемари внизу занята на кухне. Я сижу на втором этаже и гляжу на коров в нашем саду и на цветущие фруктовые деревья. Коровы эти, так сказать, - "коровы на пансионе". Они в течение полугода пасутся на нашей земле и я, как капиталист, получаю по 50 марок за их пансион, потому что они едят мою траву. Они едят и наши яблоки, когда те падают. Аннемари работает также в огороде и перезванивается с сыновьями, а меня переполняет Lebensangst (страх перед жизнью. - Ред.), потому что расходы на жизнь все растут и растут, и хотя я знаю, что я вроде умен, но знаю, что умен недостаточно.
Благослови вас Бог.
Генрих
Примечания
1Белль приехал в Москву 19 марта и пробыл две недели. Кельнская речь - речь Г.Белля "Я не решаюсь говорить о братстве...", произнесенная 8 марта 1970 года в Кельне на открытии "недели братства", ежегодно проводимой в ФРГ по имя "братства всех рас и общественных слоев".
2См.: Попытка приближения: Предисл. к роману Толстого "Война и мир" (Белль Г. Собрание сочинений. В 5 томах. М.: Худож. лит., 1996. Т. 4).
3"Неистовый репортер" Гюнтер Вальраф прославился своими разоблачениями немецких властей, насаждавших в середине 60-х годов оголтелый антикоммунизм в бундесвере и поощрявших расовую дискриминацию по отношению к выходцам из Турции и других малоразвитых стран.
4Речь идет о романе "Групповой портрет с дамой", вышедшем в Кельне в 1971 году. В СССР роман печатался с большими сокращениями.
5К.П. Богатырев, поэт-переводчик, был избран властями для показательной расправы и устрашения интеллигенции. 26 апреля 1976 года в подъезде собственного дома "неизвестные" и ненайденные убийцы среди белого дня нанесли ему два удара ржавой трубой по голове, буквально размозжив череп... 18 июня 1976 года, не приходя в сознание, Богатырев скончался.
6Из работ, ему посвященных, немецкий писатель выделил талантливую статью И.Б. Роднянской "Мир Генриха Белля". - См.: Вопросы литературы. М., 1966, # 10. С. 69-104.
7Вильгельмина Германовна Славуцкая (р. в 1916 г.), переводчица, долгие годы работавшая в Коминтерне, в 1937 году была репрессирована. В настоящее время живет в Германии.
8Б.Г. Биргер, художник.
9Речь идет о рецензии американского писателя Курта Воннегута на американское издание повести Г. Белля "Самовольная отлучка". См. об этом ниже примеч. 11.
10Американские критики ссылались на выступление К.Воннегута перед студентами университета штата Айова в 1969 году, где писатель говорил о сходстве романа "Бойня номер пять" с повестью Г.Белля "Самовольная отлучка".
11Рита Яковлевна Райт-Ковалева (1898-1989) перевела роман Г.Белля "Глазами клоуна" в 1964 году. Воссоздавая на русском языке роман К.Воннегута "Бойня номер пять", она, естественно, обратила внимание именно на творческую близость двух писателей.
12Г.Белль вместе с женой перевели на немецкий язык роман Дж. Сэлинджера "Над пропастью во ржи". Кроме того, Аннемари Белль переводила рассказы Сэлинджера.
13Действительно, у Б.А. Слуцкого есть стихотворение 1956 года "Кельнская яма". См.: Слуцкий Б. Собрание сочинений. В 3-х томах. М.: Худож. лит., 1991. Т. 1. С. 85-86.
14Надежда Давыдовна Есенина-Вольпин, переводчица, мемуарист.
15Е.Г. Эткинд, писатель, переводчик, литературовед; ум. 22 ноября 1999 г.
